Зашел он и в палату, где лежал Базанов.
— Ну, Петр Васильевич, можно скоро и домой. В Ленинград литер выписывать?
— В Ленинград я, конечно, поеду — родная земля. Но прежде мне в полк надо.
— Да что тебе в полку делать? Ты по чистой из армии уйдешь. Крови в боях, не в госпитале будь сказано, доброе ведро пролил. Или, может, еще не все награды получил? — улыбнулся начальник.
— Наград мне хватит. В полк все же поеду. Там моя семья. Другой пока не обзавелся.
Полковник помрачнел, потухли за стеклами очков глаза. Проговорил внезапно осипшим голосом:
— И у меня семьи нет. В Киеве погибла. От одной бомбы. Жена, дочь и внуки.
Отвернулся и неуклюже, ссутулившись, пошел к двери, Не годится ему, начальнику госпиталя и хирургу, раскисать на глазах у раненых.
Когда начальник ушел, однопалатник Базанова, ефрейтор со знаменитой фамилией Сагайдачный, не без основания заключил:
— Мабуть, дуже велыке начальство в госпиталь приидэ. Шось воны вси забигалы, як попы на пасху?
Не ошибся Сагайдачный. К вечеру по всем палатам, как по радио, разнеслась новость: маршал Рокоссовский приехал!
Базанов разволновался не на шутку. Зайдет ли маршал в их палату? А если зайдет, то узнает ли его? Глупость! Конечно, не узнает. Сколько таких, как он, за день мельтешит перед глазами командующего? Если всех запоминать, то и двенадцати миллионов или миллиардов нервных клеток в мозгу не хватит.
Минуты неопределенности и ожидания тянули жилы из тела. Прислушивался к голосам и шагам в коридоре: идут... прошли мимо... нет, кажется, идут... прошли...
Дождался. Дверь отворилась. Вошел начальник госпиталя, поблескивая очками, а за ним в белых незастегнутых кургузых халатах вошли Рокоссовский и еще какие-то генералы.
— Здравствуйте, товарищи!
— Здравия желаем, товарищ маршал! — нестройно, но бодро, даже весело, ответили раненые.
— Как самочувствие? На поправку дело идет? — обратился Рокоссовский ко всем троим.
И тут произошло то, чего так хотел Базанов и совсем не верил, что это может произойти. Рокоссовский подошел к его койке и, всматриваясь в лицо, неуверенно проговорил:
— Кажется, мы уже встречались?..
— Так точно, товарищ маршал, — как можно бодрее проговорил Базанов. Почти задохнувшись, уточнил: — В Цоппоте.
— Танкист? — улыбнулся Рокоссовский, довольный, что память его не подвела, что он вспомнил ту ночь в Цоппоте и разговор с танкистами.
— Так точно, товарищ маршал? Танкист.
Рокоссовский обернулся и что-то тихо спросил у стоявшего
сзади адъютанта. Тот быстро полистал свой блокнот, доложил:
— Базанов!
Рокоссовский ближе подошел к койке Базанова:
— Вы хорошо служили Родине, товарищ Базанов, и еще послужите. Я уверен.
— Крови он много потерял, а так молодец, — почтительно вставил свое слово начальник госпиталя.
— Кровь — дело наживное, — улыбнулся маршал. — По своему опыту знаю. Главное же в советском человеке — боевой дух. А дух у товарища Базанова правильный. Бойцовский. Выдюжит.
— Постараюсь, товарищ маршал! — Бледное лицо танкиста оживилось: — Буду стараться!
...Ушел маршал Рокоссовский и сопровождающие его генералы и офицеры. Снова тихо и спокойно в палате. Лежит на спине раненый танкист, и слабая улыбка, с которой он отвечал командующему, все еще светится на его лице.
Хорошо жить! Даже если в жилах не так уж много крови, да и та наполовину от щедрот медиков и доноров. Прав маршал Рокоссовский: кровь — дело наживное. Главное, чтобы она вся до последней капли принадлежала твоему народу.
Хорошо, черт побери, жить на белом свете!
ТРОЕ И ОДНА
Ранним апрельским утром на берегу реки стояли трое и смотрели на застывшую водную гладь, еще укрытую сонной туманной дымкой. Река была широкая, и ее далекий западный берег почти не просматривался.
Все трое, смотревшие на реку, военные. Один — высокий мужчина лет пятидесяти с озабоченным взглядом. Второй — совсем еще молодой, лет двадцати с небольшим, крепкий, коренастый. На его широком лице привычная добродушная улыбка. Третий — средних лет, худощавый, белесый.
Это были: командующий 2-м Белорусским фронтом Маршал Советского Союза Константин Константинович
Рокоссовский, младший сержант Василий Андреевич Зверев, командир минометного расчета Тихон Иванович Неклюдов. Стояли они на берегу в разных местах и не могли видеть друг друга.
Не одни они были на речном берегу в то памятное утро. Сотни тысяч глаз смотрели на реку в то апрельское утро. Смотрели генералы и офицеры, сержанты и рядовые, смотрели артиллеристы и танкисты, саперы и автоматчики, политработники и медики... Знали: это последнее тихое утро на берегу Одера.
В то утро стояли на берегу и десятки тысяч орудий, минометов, пулеметов... Была среди них и 76-миллиметровая пушка под номером 520.
***
Наблюдательный пункт был выбран удачно, и, хотя он скрывался в невысоком ельнике, подступившем к самой воде, обзор открывался отличный. Завтра, в такое же раннее апрельское утро, начнется артиллерийская подготовка. Три общевойсковые армии — десятки тысяч воинов — приступят к форсированию Одера. Все готово, учтено, предусмотрено.
Но командующий фронтом Маршал Советского Союза Константин Константинович Рокоссовский взволнован и озабочен. Уж слишком трудная и сложная задача стоит перед войсками фронта. По сути дела, надо форсировать не одну, а две крупные реки — Ост-Одер и Вест-Одер. Между ними заболоченная пойма. На пять-шесть километров в ширину протянулась причудливая комбинация речных рукавов и заболоченного мелководья, словно специально придуманная природой для того, чтобы задержать советские войска. Из всех рек, которые довелось форсировать маршалу в этой уже заканчивающейся войне, Одер — самая трудная.
Гитлеровские главари назвали Одер рекой немецкой судьбы. С Одером они связывали свой последние надежды. Не удержат немецкие войска русских на одерском рубеже — и война проиграна окончательно.
Константин Константинович Рокоссовский внимательно изучил все данные разведки. Сведения, ею добытые, были огорчительны: гитлеровцы превратили западный берег Одера в мощный оборонительный рубеж. Основная полоса обороны протянулась в глубину на десять километров. Она состоит, как правило, из трех позиций. Каждая позиция — две или даже три сплошные траншеи. Отрыты ячейки для стрелков и пулеметчиков.
За первой полосой обороны идет вторая, за второй — третья. Траншеи, доты, дзоты... На пространстве до сорока километров в глубину все населенные пункты немцы превратили в опорные пункты обороны. Бетон, железо, земляные валы, проволока, мины...
Подготовились старательно, со всей хваленой немецкой основательностью и добротностью.
Наши войска к форсированию Одера тоже готовились тщательно и скрытно. К берегу по ночам по лесным путаным дорогам подвозили понтоны, лодки, катера, лесоматериалы для сооружения причалов, мостов, плотов. В низких заболоченных местах прокладывали гати. По ним вереницей шли грузовики с боеприпасами.
По ночам разведчики вплавь переправлялись на западный ощетинившийся берег Ост-Одера, добывали необходимые сведения о противнике, о его опорных пунктах, тащили на наш берег трясущихся от страха и от холодного купания «языков».
Командиры и политработники всех степеней и рангов день и ночь среди бойцов: готовили к трудному испытанию. Впрочем, бойцы все отлично понимали. За их плечами уже были десятки переправ, богатый боевой опыт.
Рокоссовский знал: все готово.
И все же...
Разве можно приучить сердце, чтобы оно билось спокойно, если завтра бой?
...По существу, бой начался еще ночью. Бомбардировочная авиация 4-й воздушной армии, в том числе и женский авиационный полк ночных бомбардировщиков, обрушила на вражеские позиции тысячи бомб. С рассветом заговорила артиллерия. Сорок пять минут продолжалась артиллерийская подготовка. Сорок пять минут наши пушкари неистово молотили оборону врага. Тем временем под прикрытием дымовых завес пехота начала спускать на воду все наплавные средства, переправляться на пойму.
Заработали паромы. К вражескому берегу устремились сотни лодок и плотов. Передовые подразделения под минометным и пулеметным огнем уцепились за обрывистый берег, окопались. Теперь уже на западном берегу шел ожесточенный бой. Враг непрерывно бросался в контратаки.
Константин Константинович Рокоссовский наблюдал, как инженерные части быстро и споро наводят первые понтонные переправы. Теперь дело пойдет живей!
Главный удар командующий 2-м Белорусским фронтом наносил силами трех общевойсковых армий. Первой начала форсирование Одера 65-я армия, и Рокоссовский поехал на НП Павла Ивановича Батова. Дела здесь шли хорошо. Командарм за несколько часов успел высадить на западный берег Одера и минометы, и пулеметы, и даже 45-миллиметровые пушки. Схватки шли ожесточенные, но чувствовалось, что врагу уже не удастся сбросить солдат Батова в реку.
Рокоссовский был рад за командарма:
— Хорошо, Павел Иванович! Красиво начали!
К середине дня войска генерала Батова заняли плацдарм — свыше 6 километров шириной и до 1,5 километра глубиной. Не жирно, но можно развивать успех.
За 65-ю армию Рокоссовский теперь был спокоен и направился на НП командующего 70-й армией. Здесь форсирование проходило менее успешно. Браг оказал жестокое сопротивление. Артиллеристы не смогли сразу подавить опорный пункт немцев. И он теперь не давал нашим воинам возможности захватить дамбу, использовать ее для переброски на западный берег тяжелой техники.
Командарм В. С. Попов нервничал. Рокоссовский спокойно дал указания, как лучше организовать дело, чтобы подавить вражеский опорный пункт. Ободренные артиллеристы усилили огонь. На следующий день главные силы 70-й армии начали развивать успех передовых подразделений.
Ночью, знакомясь с донесениями, Рокоссовский с тревогой увидел, что почти не продвигается 49-я армия.