пригнанному новому мундиру, по новенькой медали «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» в нем нетрудно было узнать участника Парада Победы.
Сержант стоял под московским небом, расцвеченным тысячами ракет и прожекторов, смотрел на Кремль, на рубиновую звезду на Спасской башне, на красное полотнище, трепещущее высоко вверху, под самыми облаками.
Это был Степан Белкин, русский артиллерист.
Сбылись его мечты, надежды, желания. Враг разбит, полная победа.
А вот одна мечта, наивная и несбыточная, так и осталась. Хорошо бы вот сейчас, здесь, под грохот салюта, в блеске ракет, еще раз увидеть маршала Константина Константиновича Рокоссовского. Подойти к нему, козырнуть: «Здравия желаю, товарищ Маршал Советского Союза! Поздравляю с нашей великой Победой!»
* * *
Как-то вскоре после Дня Победы в кабинете Рокоссовского собрались на служебное совещание командующие армиями, командиры корпусов и дивизий, генералы из управлений штаба.
Годами они знали друг друга. Вместе работали, планировали операции, мотались по разбитым фронтовым дорогам, ночевали в блиндажах, плюхались в кюветы во время бомбежек и артналетов, — одним словом, воевали.
А сейчас, когда победа как бы осветила весь пройденный боевой путь, они с особой ясностью почувствовали, какой талантливый, обаятельный человек их командующий.
И решили сказать ему об этом.
В первый раз они увидели Константина Константиновича Рокоссовского смущенным и еще раз убедились, что их командующий, в сущности, очень застенчивый человек.
Прервав начавшиеся излияния чувств, Рокоссовский махнул рукой:
— Бросьте, товарищи, все это. Что бы я мог сделать без вас всех?..
Это маршал мог бы сказать и сержанту Степану Белкину, и всем своим солдатам.
ЛЕГЕНДА О СЕРДЦЕ
Все эти дни Константин Константинович Рокоссовский, командующий Северной группой войск, хотел выкроить хотя бы два-три часа свободного времени, но никак не получалось: то одно, то другое. Вот и война окончилась, и мир наступил, а дел и забот все равно по горло.
Все же в одно светлое утро сам себе сказал: «Баста!» — и вызвал дежурного:
— Если что-нибудь срочное — к Кузьме Петровичу Трубникову. Буду через три часа. Вызовите машину и, пожалуйста, раздобудьте хороший букет живых цветов.
Странное распоряжение маршала насчет букета удивило дежурного, но его почтительно-строгое лицо было невозмутимым: цветы так цветы.
Когда через пятнадцать минут маршал Рокоссовский вышел из штаба, у подъезда уже стояла его машина и на заднем сиденье лежал огромный букет. Мелькнула мысль: быстро достал!
Маршал, как обычно, сел рядом с шофером, опустил стекло, сказал со вздохом облегчения:
— В Бунцлау!
Неширокое, но отлично укатанное шоссе стремительно неслось под колеса. Шумели на обочинах яркой листвой яблони. Теплый тугой ветер трепетал у виска.
Рокоссовский даже не заметил, как машина влетела в Бунцлау. Расступались маленькие домики провинциального городка.
Камень и асфальт старых площадей, изогнутые, как и сто тридцать с лишним лет назад, узкие улицы, потемневшая от времени черепица островерхих крыш.
Вспомнил. Давным-давно в одной исторической книге прочитал слова, которые были высечены когда-то здесь, в этом городе, на памятнике Кутузову.
Слова проникновенные и гордые:
До сих мест довел князь Кутузов Смоленский победоносные российские войска, но здесь положила смерть предел славным дням его. Он открыл путь к избавлению народов. Да будет благословенна память героя.
«Положила смерть предел славным дням его», — про себя повторил Рокоссовский.
Коротко приказал шоферу:
— На шоссе к Тиллендорфу!
Бывалый водитель, как видно, и сам уже догадался, куда направляется командующий с таким роскошным букетом цветов. Попетляв по почти безлюдным улицам, выехал на шоссе и километра через три подъехал к маленькому деревенскому кладбищу. Проворно выскочил, отворил дверцу автомобиля, подал маршалу букет.
...Уже осевшие могильные холмики, тяжелая немота мраморных и гранитных надгробий, ржавые, на века поставленные ограды. Тишина. Только зелень деревьев — веселая, торжествующая, утверждающая свое превосходство над смертью.
Еще издали Рокоссовский увидел невысокий мраморный столб с лавровым венком на вершине. Возле него в почетном карауле стоял воин. Молодой. Подтянутый.
Воин напряженно и настороженно смотрел на подходящего. Узнал сразу: Маршал Советского Союза Рокоссовский!
Взволнованно отрапортовал:
— Гвардии старший сержант Смирнов. Нахожусь в почетном карауле у...
— Здравствуйте, товарищ Смирнов!
На груди у воина медали, гвардейский знак, нашивки о ранениях. Воевал, и, видно, хорошо воевал. Рокоссовскому было приятно, что на посту здесь стоит такой воин. Подошел к мраморной плите.
Золотом горела высеченная на ней надпись:
Среди чужих равнин, ведя на подвиг правый
Суровый строй полков своих,
Ты этот памятник бессмертной русской славы
На сердце собственном воздвиг...
Но не умолкло сердце полководца,
И в грозный час оно зовет на бой,
Оно живет и мужественно бьется
В сынах отечества, спасенного тобой!
И ныне, проходя по боевому следу
Твоих знамен, пронесшихся в дыму,
Знамена собственной победы
Мы клоним к сердцу твоему.
Рокоссовский положил на плиту букет и отошел в сторону, чтобы не смущать старшего сержанта, который продолжал стоять по стойке «смирно».
Снял фуражку, вытер платком влажный лоб. Было так тихо, что слышался в кустах низкий бас шмеля. Лимонная бабочка, помахивая бархатными крыльями, пролетела над плитой и опустилась на букет.
Рокоссовский хотел было закурить и уже достал коробку папирос, но спохватился: удобно ли курить в таком месте? На кладбищах ему редко приходилось бывать, и он не знал всех правил. Решил перетерпеть.
Стоял под зеленой кроной тополя, смотрел на мраморную плиту и старался мысленно представить себе, как все это было тогда, сто тридцать с лишним лет назад.
Вероятно, было так...
...Дорога после летнего дождя уже подсохла, и коляска катилась среди полей, покрытых яркой щедрой зеленью. Грузный старик сидел, откинувшись на спинку коляски, опустив на грудь седую, в глубоких шрамах голову.
Что ждало его в Петербурге? Двуличная улыбка императора, льстиво-насмешливые взгляды придворных, сплетни, пересуды, клевета...
«Нет, пора на покой. Сажать капусту, наблюдать за яровыми, охотиться на волков... Как Александр Васильевич в Кончанском», — не мог не подумать Кутузов.
И конечно, вспомнил молодого порывистого Суворова, родной Астраханский полк, горячие камни Измаила, черное от порохового дыма солнце Аустерлица... Полвека походов, сражений, смертельные раны и бессмертная слава. Ему уже шестьдесят семь.
«Нет, пора на Волынь, в Горошки. Жизнь окончилась».
Далек путь в Петербург. Где-то в пути коляску с отставным полководцем нагнала весть: наполеоновские полчища, армия «двунадесяти языков» вторглась в Россию. Непобедимый доселе завоеватель шагал по родной русской земле.
Отечество в опасности! Что раны, седины, старость, когда в груди бьется горячее, нестареющее сердце воина и патриота!
Привстав, не сдерживая волнения, Кутузов крикнул — должен был крикнуть — кучеру:
— Гони, братец, гони!
Царь не любил Кутузова и боялся его. У этого одноглазого старика была слишком большая слава. Но раздраженные непрерывным отступлением войска, встревоженный смертельной опасностью народ, две столицы, Петербург и Москва, — все повторяли имя человека, который в этот страшный час может спасти Россию: Кутузов!
Кутузов поехал в армию, окруженный всенародным ликованием, как вождь, как спаситель отечества. Когда на одной остановке перепрягали лошадей и он вышел из коляски, старый солдат-инвалид, видевший Кутузова еще под Измаилом, снял картуз и с облегчением сказал:
— Ну, плохи твои дела, Бонапартий! Едет Кутузов бить французов!
Эти слова повторила вся Россия.
Кутузов разбил французов. Преследуя отступающие наполеоновские орды, русская армия во главе со своим полководцем вошла в Силезию.
...Снова была весна. Апрель. Но какой холодный, ветреный! Ехавший на коне старый фельдмаршал простудился. С трудом добрался до Бунцлау и слег. Отдал последние распоряжения...
Тело генерал-фельдмаршала Михаила Илларионовича Кутузова-Голенищева, князя Смоленского, отвезли в Россию, в Петербург, в Казанский собор, а сердце полководца — как тогда объявили — похоронили вот здесь, на этом кладбище, чтобы было ближе к его солдатам.
На памятнике, установленном родственниками покойного полководца, начертано: «Здесь лежит сердце Кутузова».
Маршал Советского Союза Константин Рокоссовский и гвардии старший сержант Иван Смирнов стояли у священного холмика. Вокруг них на все четыре стороны лежала спасенная Европа, тянулись саксонские, силезские, баварские дороги.
Дороги, по которым прошли они.
Дороги, по которым сто тридцать лет назад шагали солдаты Кутузова.
Спустя сто двадцать лет после смерти великого полководца ученые установили, что сердце Кутузова, как и его останки, в серебряном сосуде тогда тоже отвезли в Петербург и похоронили в Казанском соборе.
Но знали об атом только несколько человек и долго строго хранили тайну.
И жила прекрасная легенда о сердце Кутузова, которое и после смерти полководца оставалось с его войсками.
Вероятно, Рокоссовский в те дни не знал, что и эта могила, и памятник над ней на тихом кладбище деревни Тиллендорф, вблизи Бунцлау, — только легенда.
Но какое это имеет значение?
Сердце полководца осталось с его войсками. Оно звало их на новые подвиги во имя Родины.