Как обнимешь ты жену...
И лукавым, вроде даже рыжим глазом подмигнул Ермакову:
Спросит верная подруга:
«Где провел ты всю войну?»
Серьезно и основательно, как все, что он делал, пел старшина Самохин. Погруженный в какую-то думу, негромко тянул Бабеус:
Скажешь ты с улыбкой гордой:
«Я прошел свинцовый шквал,
На Втором на Белорусском
Я с врагами воевал.
Теперь пели все. Старательно, воодушевленно:
Грозный гром — салют московский —
В нашу честь гремел не раз.
Храбрый маршал Рокоссовский
Вел всегда к победе нас».
Рокочущее «р» — «Гр-розный гр-ром гр-ремел... Хр-рабр-рый мар-р-шал Р-рокоссовский» — было громоподобно.
— Правильно оторвали! — одобрил Орлов. Проговорил мечтательно: — Жаль, братцы, расставаться. Может, нам ансамбль песни и пляски организовать? Фронтовой. Грянули бы на всю Россию и ее окрестности!
Печальное слово «расставаться» было произнесено, и сразу пасмурно стало у всех на душе, как в запасном полку во время наступления. Не то чтобы загрустили, а задумались бойцы. Верно, и впрямь последний раз поют они сегодня вместе. Завтра — прости-прощай! Разбросает их судьбина во все концы, и еще одна зарубка останется на сердце.
Давно ночь. Давно угомонились и спят, кто где притулился, бойцы. Давно беспокойные солдатские сны бродят по вагону, с грохотом и перестуком летящему во тьме.
Не спится только Орлову. Сидит за столом и не мигая смотрит на потухающую свечу. Теперь, когда он остался один, его лицо стало серьезным, даже строгим. Нет на нем обычной улыбки. Кажется, будто сразу стал лет на десять старше.
Тихо, чтобы не разбудить товарищей, пробрался к своему чемодану. Глухо щелкнули металлические замки. С самого дна достал сверток, аккуратно перевязанный веревочкой. Бережно развернул и вынул большую фотографию. Мерцает и блекнет огонь свечи, но и при ее неверном свете можно рассмотреть снимок. Пять воинов замерли в строю. Молодые лица солдат напряженны, глаза строго смотрят в объектив аппарата.
Орлов на правом фланге. Рядом с ним, в одном строю, плечом к плечу стоит маршал Рокоссовский. У него строгое худощавое, суживающееся к подбородку, лицо, спокойные глаза, коротко подстриженные волосы.
Долго всматривается Орлов в черты каждого стоящего в строю солдата. Вот Николай Кузнецов — москвич, слесарь, ручной пулеметчик. И по фотографии можно представить себе, какие плутоватые, смышленые у него глаза. Вот Шариф Юсупов, узбек из Андижана. Как смешно он поет русские песни! Вот Федор Зайцев, горьковский колхозник. Все на «о»: «Один отряд однажды осенью...»
Все они пришли к нему в отделение уже в последнюю весну войны. Не с ними лежал он в лесу под Чаусами, не с ними шел по Минскому шоссе, не с ними хлебнул горькой воды из Нарева. Поначалу казалось, не сможет молодой, стриженый народ заменить в отделении старых боевых солдат, старых друзей и соратников! Но прошло совсем немного времени — и приросли к сердцу ребята, с кровью отрывался от них, уезжая на Родину.
Долго всматривается Орлов в лицо маршала. Он не был с ним под Москвой, не видел его в горящем Сталинграде, не встречал под черным данцигским небом, как рассказывали и Самохин, и Ермаков, и другие. В первый раз довелось увидеть Маршала Советского Союза Константина Константиновича Рокоссовского уже в конце войны, когда его отделение, лучшее в дивизии, было вызвано на командный пункт. Среди многих генералов Орлов сразу узнал командующего. И вот фото.
Орлов перевернул снимок. На оборотной стороне снова — в который раз! — прочел крупную надпись: «Отличному командиру отделения старшему сержанту Орлову». И подпись: «Рокоссовский».
Орлов подошел к двери. От нахлынувших воспоминаний стало жарко. Слегка приоткрыл дверь, и прохладный влажный ветер ударил в лицо, растрепал волосы.
Поезд мчался во тьме. Черные, немые, притихшие поля лежали вокруг. С шумом проносились деревья. Небо в тучах. Только впереди на недостижимой вышине мерцала, то потухая, то вспыхивая, яркая звезда.
Вспоминая все, что было сказано о маршале Рокоссовском, подумал: «Хороший он человек. Настоящий!»
ОБАЯНИЕ
Обаяние!
Какое славное русское слово! Но почему-то его часто в словарях сопровождает пометка «книжное».
А что книжного в таком красивом слове? В нем и очарование, и притягательная сила.
Константин Константинович Рокоссовский был обаятельным человеком. Не случайно всем, вспоминающим его дела и мысли, его лицо, улыбку и походку, его манеру разговаривать с людьми, прежде всего приходит на ум так правильно определяющее его слово: «обаятельный».
Может быть, это синоним мягкотелости, обтекаемости, маниловского благодушия и прекраснодушия? Нет, обаяние Константина Константиновича сочеталось в его характере с твердостью, командирской требовательностью, верностью долгу.
При жизни и после его смерти о нем было сказано много добрых слов.
Маршал Советского Союза Г. К. Жуков:
«Рокоссовский был очень хорошим начальником... Я уже не говорю о его редких душевных качествах — они известны всем, кто хоть немного служил под его командованием... Более обстоятельного, работоспособного, трудолюбивого и по большому счету одаренного человека мне трудно припомнить. Константин Константинович любил жизнь, любил людей».
Маршал Советского. Союза А. М. Василевский:
«Имя Маршала Советского Союза Рокоссовского широко известно во всем мире. Это один из выдающихся полководцев наших Вооруженных Сил... Константин Константинович своим упорным трудом, большими знаниями, мужеством, храбростью, огромной работоспособностью и неизменной заботой о подчиненных снискал себе исключительное уважение и горячую любовь. Я счастлив, что имел возможность на протяжении Великой Отечественной войны быть свидетелем полководческого таланта Константина Константиновича».
Маршал артиллерии В. И. Казаков:
«С именем Рокоссовского, как известно, связано много славных, выдающихся побед наших войск в годы Великой Отечественной войны. Именно тогда с необыкновенной силой проявились военное дарование и полководческий талант Рокоссовского, удивительно простого, скромного, бесконечно любящего людей человека.
Я твердо знаю, что каждый, кому, как и мне, довелось работать с ним, на всю жизнь проникся к нему глубочайшим уважением, а главное — научился у него всему хорошему...
Мы не раз имели возможность убедиться, что наш командующий — личность незаурядная... Он был необыкновенно прост и неподдельно скромен, чуток и справедлив».
Генерал армии С. М. Штеменко:
«Очень колоритна полководческая фигура Константина Константиновича Рокоссовского... Неотразимо личное обаяние Константина Константиновича. Я, пожалуй, не ошибусь, если скажу, что его не только безгранично уважали, но и искренне любили все, кому довелось соприкасаться с ним по службе».
Снова и снова повторяется одно и то же слово: «обаяние», «Он обладал каким-то особенным обаянием», «красивый обаятельный человек», «человек, который своим личным обаянием...», «личное обаяние Рокоссовского, его демократизм...».
И т.д. и т.п.
Так говорили о Константине Рокоссовском военачальники, его боевые соратники.
Его любили друзья и сослуживцы, начальники и подчиненные.
Его любили солдаты.
***
У него было высшее, если не считать присваиваемого лишь в исключительных случаях звания Генералиссимуса, воинское звание, существующее в Советской Армии.
Он занимал высокие посты.
Его слава прогремела от Москвы до Эльбы.
На его груди горели две Звезды Героя Советского Союза, значок депутата Верховного Совета СССР. Он был награжден многими орденами и медалями: советскими, монгольскими, польскими, английскими...
У кого не закружится голова?
У него не закружилась. Он оставался все таким же безукоризненно вежливым, деликатным, застенчивым и доступным. Он был исполнен уважения к окружающим.
Таким он и запомнился всем, кто знал его.
В нескольких километрах от города Легницы, где после окончания войны разместился штаб 2-го Белорусского фронта, ставший потом штабом Северной группы войск, был немецкий военный аэродром. В одном из ангаров, похожем на огромный серебристый дирижабль, опустившийся на землю, была организована выставка образцов трофейного оружия и военного имущества, захваченного во время боев войсками фронта.
Выставка получилась внушительная. Трофеи у наших войск были немалые.
Открытие выставки приурочили к возвращению из Москвы сводного полка 2-го Белорусского фронта, принимавшего участие в Параде Победы.
В светлый летний день в назначенный час к ангару- выставке стали подкатывать автомашины всех марок и расцветок. Для ознакомления с выставкой прибыли командующие армиями, командиры корпусов и дивизий, начальники управлений Группы.
Прибыл со своими заместителями, членами Военного совета и Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский.
Генеральская группа была весьма эффектная, внушительная и, в буквальном смысле слова, блестящая. Блестели звезды, погоны, ордена, медали, новые парадные мундиры — большинство командиров были участниками Парада Победы и только что вернулись из Москвы.
Инженер-полковник, выполнявший функции экскурсовода, с длинной указкой в руке почтительно-торжественно переходил от одного экспоната к другому:
— Товарищ маршал! Товарищи генералы! Прошу обратить внимание...
Все шло гладко, четко, как и было запланировано.
Неожиданно маршал Рокоссовский заинтересовался небольшим станком, затерявшимся среди своих импозантных соседей, как новобранец в кругу старшин-ветеранов.
— Прошу прощения, товарищ полковник, что это такое?