Впервые офицеры видели Рокоссовского таким взволнованным...
Семь лет Рокоссовский верно служил польскому народу, крепил вечную и нерушимую дружбу Польши и Советского Союза. Он был заместителем председателя Совета министров и министром национальной обороны Польской Народной Республики, ему было присвоено воинское звание «маршал Польши».
А он оставался все тем же доступным, чутким, деликатным, застенчивым человеком.
...Ненастным зимним вечером тяжелая машина маршала Польши шла по Познаньскому шоссе. Мокрый снег слепил ветровое стекло, «дворники» работали с напряжением. Голубоватые снопы фар, пробиваясь сквозь мокрую пелену, ощупывали узкую полосу темного шоссе.
Рокоссовский, сидевший на заднем сиденье, пытался задремать, — когда и поспать, как не в дороге! — но сон не шел. Неожиданно увидел на пустынном шоссе одинокую фигуру, с головой закутанную в платок.
Тронул водителя за плечо:
— Остановите, пожалуйста!
Когда машина остановилась, Рокоссовский попросил своего секретаря полковника Гудовича, сидевшего рядом с шофером:
— Станислав Адамович, узнайте, будьте добры, куда идет женщина. Если по дороге, то давайте подвезем. Уж больно плохая погода.
Гудович выскочил из машины, поговорил с женщиной и, вернувшись, доложил:
— Идет в деревню, километров десять-двенадцать по шоссе.
— Пригласите, пусть садится — довезем.
Женщина села рядом с Рокоссовским, размотала мокрый платок:
— Дзенкуе бардзо, сыночки!
Было ей уже лет под семьдесят, на худом сером лице резко пролегли морщины. Направлялась старая в деревню, где внезапно заболела старшая дочь.
— А тут погода такая — не дай бог! Спасибо вам за ласку, что подвезли.
Рокоссовский расспрашивал попутчицу о жизни в деревне, о том, где она была во время войны, воевал ли кто-нибудь из ее родных и близких...
Незаметно пронеслись двенадцать километров.
Шофер обернулся:
— Остановить?
— Давайте подвезем ее к дому.
Когда женщина вышла из машины, Гудович тихо спросил:
— Вы знаете, бабушка, с кем ехали?
Она покачала головой:
— Не знаю.
— С маршалом Рокоссовским.
Развернулась и ушла в ночь машина. Утонули во тьме красные фонарики. Женщина стояла и смотрела ей вслед, словно ждала еще чего-то. Сейчас она войдет в дом и будет рассказывать о случившемся своим родственникам. И никто не поверит, что всего несколько минут назад в машине рядом с ней сидел один из знаменитых людей в Польше, разговаривал дружески, интересовался ее жизнью, заботами, огорчениями и радостями.
Где бы он ни появлялся — среди солдат и офицеров Войска Польского, горняков Вальбжиха, ткачей Лодзи, моряков Гданьска, — везде его встречали с радостью, уважением, любовью:
— Рокоссовский!
...Когда брат Константин прибыл в Варшаву в мундире маршала Польши и стал одним из виднейших руководителей республики, Елена Рокоссовская была в недоумении. Ей, прожившей всю жизнь в буржуазной стране, казалось просто невозможным, чтобы сын простого машиниста и сам в прошлом рабочий стал маршалом, министром. Верно, там, на самом верху, где решалось такое назначение, просто не знали биографии ее брата, сочли Костю ясновельможным шляхтичем, графом или князем, сродни Потоцким или Радзивиллам.
Чтобы застраховать брата от возможных недоразумений, Елена стала туманно и невнятно рассказывать знакомым и соседям о древнем и знатном роде польских магнатов Рокоссовских.
...Константин Константинович весело смеялся, когда узнал о мечтательно-наивных рассказах сестры.
— Милая Хелена! Не обижай меня! Радзивиллы и Потоцкие грабили и губили польский народ, а я помогаю строить на польской земле новую жизнь. Что же у меня с ними общего?
В ноябре 1956 года, выполнив свою миссию, Константин Константинович Рокоссовский возвратился на Родину. Снова Маршал Советского Союза встал на пожизненную вахту в рядах Советских Вооруженных Сил.
ВЕЧНЫЙ ОГОНЬ
Снова был декабрь, морозный, снежный, как и двадцать пять лет назад. Прокаленная лютым холодом земля чугунно гудела под ударами лопат. А вокруг братской могилы, как и двадцать пять лет назад, сняв шапки, стояли жители окрестных деревень.
Но тогда, в декабре сорок первого года, в братскую могилу зарывали безымянных воинов, павших смертью храбрых в боях с немецко-фашистскими войсками, рвавшимися в Москву. Теперь же молодые солдаты и ветераны отгремевших битв вскрывали братскую могилу. Вскрывали, чтобы доставить на бессрочный посмертный пост одного из погребенных в ней безымянных героев минувшей войны.
Гроб с останками неизвестного воина установили на постаменте у братской могилы, траурно черневшей на белом, нетронутом, минувшей ночью выпавшем снегу. Могила была как старая, но все еще не зарубцевавшаяся рана.
В почетный караул у гроба встали молодые воины и рядом с ними давно уже поседевшие ветераны Великой Отечественной войны. Торжественно-печальные минуты. Тихо. Разве только перекрестится и вздохнет какая-нибудь старушка в черном платке да утрет слезу, заплутавшуюся в седой бороде, старик. Они-то все помнят. Помнят, как лихой бедой ползли по тому вон лугу немецкие танки, как лежали вот здесь в окопчиках, прижавшись к земле, наши бойцы, как торопливо били пушки и дырявили морозный воздух пулеметные очереди, как наконец понеслось по заснеженному полю русское «ура»... Они помнят, как трудно было выкапывать в окаменевшей земле яму для братской могилы и как осторожно опускали в нее окоченевшие от мороза и смерти тела погибших.
Гроб с останками павшего бойца установили на артиллерийский лафет. Расступились все пришедшие проводить в последний путь одного из своих защитников.
Вечная ему память!
Бронетранспортер медленно, чтобы не потревожить вечный сон погибшего, двинулся к шоссе, прокладывая путь следующему за ним орудийному лафету.
Сорокакилометровая дорога в Москву. Четверть века назад по ней из Москвы на фронт, на борьбу с захватчиками шли советские воины. Шли на бой, на смерть, шли с одним желанием, с одной волей — не пустить врага в столицу.
Не пустили!
Теперь один из безымянных героев тех дней возвращался в Москву, чтобы навеки остаться у Кремлевской стены, как памятник бессмертного народного подвига.
Медленно движется траурная процессия. Бьется на ветру боевое воинское Знамя, овеянное славой в боях под Москвой.
Впереди — вереница военных машин. На каждой из них венки — от Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, от Совета Министров СССР, от Президиума Верховного Совета СССР, от Министерства обороны СССР...
Сто венков!
А по обе стороны Ленинградского шоссе, словно в почетном эскорте, выстроились березы. Кивают, кивают ветвями, посеребренными инеем, кланяются: «Слава тебе, воин, защитник, герой!»
...Чей прах в гробу, стоящем на орудийном лафете?
Рабочего ли веселого паренька с прославленного московского завода «Динамо»? Или веселого чернобрового украинского тракториста? Или спокойного, основательного, верного в слове и деле сибирского таежного лесоруба? Или обожженного солнцем узбекского хлопкороба? И сколько ему было лет, когда он пал смертью храбрых? И кто он по национальности?
Какая разница! Он был советским воином. Он погиб, защищая святое правое дело. Спасенная им Родина с благоговением склоняет голову у его гроба.
Все ближе и ближе Москва.
Вот и площадь Белорусского вокзала. Улица Горького...
Тысячи москвичей в молчании стоят вдоль всего пути траурного кортежа. Цветы, горестные взгляды, слезы. Может быть, в гробу сын, отец, брат — один из миллионов не вернувшихся с кровавых полей битв.
Печально-торжественны траурные мелодии военного оркестра. Словно вещие птицы витают они над гробом.
Опустив головы, идут за лафетом ветераны обороны Москвы, давно снявшие шинели, но не забывшие тот декабрь, те бои...
Смотрят на траурную процессию со своих пьедесталов Горький, Маяковский, Пушкин, Юрий Долгорукий.
Они гордятся подвигом солдата.
Манежная площадь. Алые флаги с траурными лентами на Манеже, на старом здании Московского университета, на Историческом музее, на Музее Владимира Ильича Ленина...
К Александровскому саду, к месту своего вечного захоронения, прибыли останки Неизвестного солдата.
Маршал Советского Союза Константин Константинович Рокоссовский приехал минут за двадцать до начала траурного митинга. Предстоящее выступление волновало его. Может быть, в гробу на лафете лежат останки его солдата, его однополчанина. Горькая, никогда не утихавшая боль утрат и потерь тех дней с новой силой сжала сердце. Разве можно забыть те горячечные дни и бессонные ночи, бомбежки, бьющие наповал, донесения из частей... А сзади Москва, и нельзя отступать, и такое состояние словно на тебя смотрят сто миллионов советских людей — женщины, старики, дети — и просят, требуют, приказывают: «Ни шагу назад!»
Бессильны годы, бессильно время перед величием и жгучим накалом тех дней. Озверелый натиск гитлеровцев, опьяненных возможностью такой, казалось, близкой и такой вожделенной победы. И твердый, как клинок, приказ Родины: «Стоять насмерть!»
Выстояли! И вот один из тех солдат, прикрывавших грудью столицу в декабре сорок первого года, в этом гробу.
Начали прибывать партийные и государственные деятели. Пришли Маршалы Советского Союза — Г. К. Жуков, А. И. Еременко, И. X. Баграмян, И. С. Конев, В. Д. Соколовский...
Среди знакомых лиц Рокоссовский заметил стоящего несколько в стороне молодого солдата, явно смущенного непривычной обстановкой. Маршал догадался: на митинге будет выступать и он, представитель войск Московского гарнизона. Солдат совсем молоденький, лет двадцати, не больше. Но подтянутый, высокий, в хорошо пригнанной шинели. Приятно смотреть на такого.
Рокоссовскому вспомнилась далекая военная молодость. Даже не верилось, что и он был когда-то таким же молодым, красивым, стройным...
Захотелось поговорить с солдатом, ободрить его. Подошел. Поздоровался: