— Рокоссовский.
Солдат вытянулся, отдал честь:
— Рядовой Семенов!
— Как, друг, служится?
— Спасибо, товарищ маршал. Все в порядке.
— Отличник?
— Отличник боевой и политической подготовки.
— Это хорошо. Я тоже военную службу любил. — И добавил с легкой улыбкой, словно признавался в своей слабости: — Да и теперь люблю, до смерти уж видно. — Поинтересовался: — Будете выступать?
— Товарищи доверили.
— Святое дело. И мне доверили. Скажу откровенно: рад и горжусь. Хочу добрым словом отблагодарить воина и всех павших за их великий ратный подвиг.
То, что прославленный маршал говорил с ним так просто и дружески, и то, что им доверено одно и то же почетное дело, словно сблизило солдата и маршала. Семенов уже не чувствовал себя чужим среди людей, известных всему народу. Хотя находились они на разных концах служебной воинской лестницы — рядовой и маршал, — хотя разделяла их возрастная дистанция чуть не в пятьдесят лет, все же было в них что-то общее. Оба высокие, подтянутые, словно дед и внук.
Слово предоставили Рокоссовскому.
— Много, очень много солдат, сержантов, старшин, офицеров и генералов, — сказал он, — не дошли с нами до Берлина и Эльбы. Но они навсегда останутся в сердцах народа. И пусть эта могила у Кремлевской стены будет вечным символом беззаветного служения любимой Советской Родине, памятником всем известным и неизвестным героям, отдавшим жизнь за наше правое дело.
На трибуну поднялся рядовой Семенов. Он сказал о молодых воинах Советской Армии, которые свято чтут память героев минувшей войны, стремятся быть достойными наследниками их боевой славы, упорно овладевают боевым мастерством и оружием, бдительно стоят на страже советской земли.
...Ветераны войны сняли с орудийного лафета гроб с останками воина-героя и бережно понесли в Александровский сад, к Кремлевской стене. Словно на звуках траурного марша плыл черно-красный, осененный боевым Знаменем гроб.
Замерли вековые деревья Александровского сада. В морозном инее, как в застывших слезах, стоит древняя Кремлевская стена. Обнаженные головы. Приглушенная, похоронная мелодия военного оркестра.
Под троекратный артиллерийский салют гроб опустили в могилу. Первые комья московской земли упали на его крышку.
Рокоссовский наклонился и взял горсть земли. Промерзшая земля была тяжелой и черной, как чугун.
Машинально подумал: «Надо осторожней бросить ее, чтобы лежащему в гробу не сделать больно...»
С плиты сняли покрывало. На плите надпись:
Имя твое неизвестно,
Подвиг твой бессмертен
1941 Павшим за Родину 1945
Звучит Гимн Советского Союза.
А над могилой растет и растет холм из венков и цветов...
Глядя на венки, на сосредоточенные лица стоящих вокруг, Рокоссовский подумал: «Вот еще одна могила, еще одна память о той войне. Мы уйдем, но вечно будут приходить сюда благодарные советские люди, чтобы поклониться праху одного из своих героев.
Вечная ему слава и вечная память!»
* * *
Через пять месяцев, в мае 1967 года, в канун всенародного праздника Дня Победы в Москву из городов-героев Киева, Волгограда, Севастополя, Одессы и Бреста привезли на могилу Неизвестного солдата священную землю с памятных мест ожесточенных боев с врагом.
Из Ленинграда привезли урну с политой слезами землей Пискаревского мемориального кладбища.
На Марсовом поле от Вечного огня славы и бессмертия, что горит у могил героев, павших за народное дело в революционных боях в годы гражданской войны, зажгли факел. Факел установили на бронетранспортере. И повел боевую машину воин Таманской дивизии гвардии рядовой Николай Бойко в далекий путь, в Москву.
Горел, бился, трепетал на ветру Вечный огонь. А боевая машина шла по ленинградской, новгородской, калининской земле, шла в столицу, к Кремлю, к красному граниту и черному мрамору надгробья, установленного на могиле Неизвестного солдата.
И вспыхнул над ней Вечный Огонь.
...Склонив голову, стоят у могилы маршалы Жуков, Рокоссовский, Соколовский, Чуйков. Склонила голову Москва. Склонил голову весь наш народ. Давно отгремела война. Давно мир на советской земле. Но вечна благодарность народа своему сыну, своему солдату.
Рокоссовский еще раз про себя повторил слова. надгробия: «Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен».
Как хорошо в Москве весной, в начале мая! Как радостно шумят ветвями ожившие деревья в Александровском саду, как нежно и сладко пахнут первые их листочки, как шумит, живет, движется Москва за сквозной оградой, как играют куранты на. Спасской башне, какое безоблачное и голубое небо над головой!
Как хорошо жить! Пусть на тебя все строже и озабоченней смотрят врачи, пусть все тяжелей становится груз прожитых лет на твоих плечах с маршальскими погонами и все меньше остается в живых товарищей-ветеранов.
Все равно! Хорошо жить, зная, что и ты выполнил свой солдатский долг, долг тяжелый и прекрасный, выше которого нет ничего на земле.
ПОСЛЕДНИЙ ПОДВИГ
Все дальше в прошлое, в историю, в архивы и музеи уходили годы войны, сражений, ратных подвигов народа. В разных концах нашей земли минувшая война, как мина замедленного действия, поражала ветеранов боев: они умирали от старых ран и контузий, от инфарктов и инсультов, развившихся в результате физического, нервного и психического перенапряжения во время войны. В отличие от врожденных и наследственных болезней, медицина такие заболевания называет словом, звучащим поистине иронически: «благоприобретенные».
Война закончилась!
Война продолжалась!
Маршал Константин Константинович Рокоссовский болел. Надо думать, в его медицинской книжке лечащие врачи перечислили все заболевания. Годы, тревоги, бессонные ночи — все оставляло след, все вело к неотвратимому концу.
И осколок! Да, осколок бризантного снаряда, добротно сработанного на одном из военных заводов где-нибудь в Руре, Силезии или Баварии.
Разорвался снаряд давно, в марте сорок второго года...
Когда шла война, три ранения, и особенно последнее, тяжелое, давали о себе знать. Но не такое тогда было время, чтобы прислушиваться к недомоганиям, болям.
Окончилась война, но разве меньше стало забот, дел, обязанностей? Болеть и теперь не было времени. Правда, на очередных диспансеризациях врачи озабоченно выслушивали его, делали снимки грудной клетки, изучали кардиограммы: беспокоило легкое, разорванное осколком снаряда. Нашли и одну, как он считал, штатскую болезнь, порой сильно досаждавшую, — радикулит. Болела поясница, все трудней было скакать на лошади — заниматься любимым видом отдыха и спорта.
Или это уже старость?
Когда маршал начал сдавать, врачи произвели самый тщательный осмотр, рентген пробрался во все уголки его стареющего тела и снова натолкнулся в глубине костей таза на осколок снаряда. На тот самый, что почти тридцать лет, притаившись, находился в теле маршала, чтобы в конце концов снова заявить о себе...
Когда тебе уже семьдесят лет, когда жизнь в основном уже позади, можно спокойно и трезво взвесить и оценить прошлое. Рокоссовскому незачем было перед самим собой скромничать, прибедняться. Он знал, что сделал в жизни немало. Служил верно Родине и партии, с оружием в руках защищал советскую землю. Одним словом, сделал все, что мог. Совесть была чиста.
Но почему странное чувство незавершенности все чаще и чаще тревожит его? Редеют ряды соратников, боевых друзей, ветеранов гражданской и Великой Отечественной войн. Старые раны и груз лет, заполненных ратными трудами, косят их.
В бессонные ночи вспоминался весь жизненный путь — от тех августовских дней четырнадцатого года, когда по команде «По коням!» он молодцевато вскакивал на коня в драгунском полку, и до завершающих битв Великой Отечественной войны...
Можно ли не написать об этом?
Так появилось желание — нет, потребность! — рассказать о самом главном в своей жизни, поделиться своими мыслями, опытом.
Хватит ли сил для такого труда? Труда непривычного, нового — за письменным столом. Должно хватить. Хватит!
Старый, больной, израненный человек взялся за труд тяжелый и изнурительный: начал писать книгу.
Днем — служба, полный рабочий день. Совещания, заседания, конференции, учения, инспекции. А по вечерам до глубокой ночи и в воскресенья и праздничные дни с утра до вечера он сидел за письменным столом. Силой памяти воскрешал события военных лет, высокий и яростный их накал. Вновь вставали перед ним друзья и товарищи, начальники и подчиненные, живые и мертвые.
В ночном кабинете, освещенном настольной лампой, он снова переживал тревоги, удары, обиды и радости всей жизни. Теперь многое стало ясней. Понятней становились детали, подробности, отдельные факты.
Но основное, главное, решающее в жизни всегда было ему ясно и понятно: и в первый день войны, и в октябре сорок первого, и под Сталинградом, и на Курской дуге, и на Одере.
Это главное — вера в нашу победу, в великую правоту нашего дела, в несокрушимую силу нашего оружия. О чем бы он ни писал, вспоминая прожитые годы, вера в нашу победу неизменно озаряла каждый факт, каждое его слово.
Но память человека имеет границы. Сколько миллиардов нервных клеток надо, чтобы сохранить в первоначальной ясности все детали и подробности минувших боев, все названия населенных пунктов, все имена и образы боевых соратников, однополчан?..
Тогда на помощь памяти приходят архивы, документы, записи... Но разве могут они, даже самые обстоятельные и достоверные, заменить живое слово очевидцев и участников?
И вот маршал Рокоссовский пишет письма ветеранам минувших боев, тем командирам, кто сражался с врагом в его войсках: «Помогите восстановить точную картину тех дней»,
Такое письмо, продиктованное высокой ответственностью перед историей, благородным стремлением написать правду о минувших боях, назвать всех достойных, получил и Петр Кириллович Гудков, бывший осенью сорок первого года начальником оперативного отдела штаба группы войск Рокоссовского.