Впервые на собрании племенного союза был поднят вопрос о наследнике, но отец не подтвердил мой статус престолонаследника. После собрания у меня с Гунем состоялся долгий, серьезный разговор.
– Чжу, ваш отец – великодушный и справедливый правитель, но, по мере того как он стареет, появляется все больше людей, жаждущих занять трон. Потомками вашего прадеда Чжуаньсюя являются восемь вождей, их еще называют «восемь гармоний», и они обладают большим могуществом. Среди потомков вашего деда императора Ку Гаосиня тоже восемь вождей. Они известны как «восемь достойных» и также обладают немалым влиянием. Эти шестнадцать человек именуются «шестнадцатью мудрецами», в них течет благородная кровь императора Хуан-ди, и народ высоко их чтит. У императора Яо десять сыновей, и, хоть вы и старший, вы не росли с ними, и союзников среди них у вас нет, поэтому вы одиноки и слабы. Я выступил против вашего участия в походе, потому что вы никогда не были на войне и не готовы к такому испытанию. Помните, народная любовь прихотлива, и ваше будущее как правителя зависит от того, победите ли вы или проиграете. И это также очень важно для императора Яо. Нельзя проиграть!
Гунь достал меч и вручил его мне. С ним я три года сражался с восставшими у реки Дань, наотмашь разя всех мятежных лидеров объединенных племен мяомань. Рубил, колол, рассекал и отсекал – я был непобедим. При виде смерти врага мои глаза наливались кровью, пламя в груди разгоралось все сильнее. Я ощущал небывалую радость от алой крови и огня, пылающего вокруг.
– Народы мяомань покорены. Теперь задача подчинить чужие народы, заставить их служить нам, а для этого нужно время. Не следует убивать всех без разбора, остановись! – передал приказ отца посыльный, прибывший издалека.
Я казнил и посыльного.
Даже если мяомань покорены, я не мог так просто остановиться! Убивать! Только убив всех из объединения племен мяомань, только проливая кровь, можно добиться мира. Мой отец был слишком великодушен. Я ослушался его приказа ради нашего же блага. Услышав вести обо мне, отец пришел в ярость и приказал мне немедленно вернуться в столицу.
Я вернулся, пробыв на землях племен мяомань три года и все это время упорно подавляя очаги восстания. Отец не оценил моих стараний. Как только я переступил родной порог, он заточил меня в темнице у подножия горы.
– Чжу, если люди мяомань сдались, то почему же ты продолжил убивать их? Твоя злоба чрезмерна. За бесчисленные убийства тебя прикуют к стене на месяц – будет время хорошенько подумать о том, что ты сотворил!
Что же мне оставалось? Я отказался от пищи.
Каждый день на рассвете ко мне в темницу приносил еду странный юноша. Какое-то время он молча сидел рядом, потом уходил, а ночью забирал нетронутую плошку. Глаза у него были темные, как два омута.
Я лежал в холодной и сырой камере, тихо ожидая прихода смерти.
Сознание помутилось, я не помнил, сколько дней провел в таком положении. Мне было холодно, тепло по капле покидало мое тело. Во сне я возвращался в долину снега и льда, такую близкую к небу, и чувствовал, что постепенно таю, рассеиваюсь, словно дым или туман…
Однажды мою голову обхватили чьи-то теплые руки, а в ушах прозвенел знакомый голос:
– Чжу, не умирайте! В ваших жилах – кровь императора Хуан-ди. Жертвовать собой нужно только ради народа и страны. Разве вы не можете стерпеть столь мелкое унижение? Вы малодушны! Сын императора Яо, недостойный быть принцем Хуася! Объявив голодовку и отказавшись покаяться, знаете ли вы, насколько жалко выглядите, ваше высочество?
Кто-то влил мне в рот ложку теплого рисового супа.
Я услышал женский плач.
– Гунь, Нюйин… – Я медленно открыл глаза, шепотом повторяя их имена, а по моему лицу текли слезы.
Позади Гуня и сестры я увидел юношу с темными глазами, спокойно наблюдавшего за нами.
– Кто он? Пусть уходит, – задыхаясь, сказал я.
– Это Чунхуа [47], – тихо прошептал мне на ухо Гунь.
Чунхуа? Он происходил из знаменитого рода Ююя [48]. Еще находясь в землях мяомань, я слышал, что он из новой знати племенного союза Хуася. Говорили, что он очень благороден, а его моральные принципы поистине достойны восхищения. Его люди возделывали земли у горы Ли, на озере Лэй ловили рыбу, на побережье делали глиняную посуду. Куда бы он ни отправился, люди шли за ним. В какой бы город ни прибыл, тот становился столицей.
Когда мяомань подняли мятеж, двенадцать вождей рекомендовали его в союзники, и мой отец отправился к горе Ли, чтобы лично оценить его таланты. Чунхуа примкнул к нашему племенному союзу.
Он мне не понравился, слишком много непонятного таили его глаза.
С меня сняли оковы и отвели к отцу. Тот пытливо посмотрел на меня, я же, склонив голову, молчал. Затем отец отпустил придворных, чтобы поговорить со мной наедине.
– Сын мой! – Он подошел ко мне. – Ты осознал свою ошибку?
Я медленно поднял голову и упрямо поджал губы. В его глазах промелькнули боль и сожаление.
– Ступай. – Он отвернулся и махнул рукавом, приказывая мне уйти.
В расстроенных чувствах я снял военную форму, оставляя позади все переживания о внутренних делах союза. На собрании я наблюдал, как «шестнадцать мудрецов» при дворе выживали министров, а Чунхуа стоял в стороне и помалкивал. Отец был разочарован во мне и все больше и больше доверял Чунхуа. Ради увеличения его влияния он отодвинул в тень старейшин союза, таких как Гунь и Гунгун, которые внесли большой вклад в объединение племен.
Шел долгий, непрерывный ливень. Реки вышли из берегов, затапливая дома, скот и поля. Много людей утонуло или погибло от голода.
На собрании союза отец приказал Гуню взять под контроль воду.
– Ваше величество, если ему это не удастся, как вы накажете Гуня? – спросил Чунхуа.
– Я рассчитываю только на успех, неудача карается смертью, – был ответ.
– Если потерплю неудачу, я готов умереть. – Гунь смотрел на императора без тени страха на лице.
– Отец, позволь мне заняться водой, – вызвался я, давно потерявший интерес ко всему, в том числе к жизни и смерти.
Люди не первый год страдали от наводнений. До Гуня много вельмож отправлялись усмирить воду, но возвращались ни с чем. На этот раз отец, подстрекаемый Чунхуа, решил, что неспособность обуздать воду будет караться смертью.
Чунхуа посмотрел на меня, затем перевел взгляд на моего отца и с едва заметной ухмылкой произнес:
– Хуася славится своими архитектурными сооружениями и управляет водами многих рек. Что до способности контролировать реки, то среди князей Гунь самый одаренный.
– Ваше величество, я готов. – Гунь, не давая мне пройти, вышел вперед.
Отец на мгновение задумался, его губы дрогнули. Он отдал приказ Гуню отправляться.
Я поймал взгляд Чунхуа, чьи глаза были все такими же темными, словно глубокие омуты, – и невольно вздрогнул.
Дождь все лил. Я пошел проводить Гуня. Капли дождя падали на наши плащи и на тростниковые шляпы. За всю дорогу мы не сказали друг другу ни слова. Я молча провожал в путь человека, который заботился обо мне и ободрял меня в детстве. С тех пор как умер дядя, Гунь был для меня самым близким и надежным человеком в мире.
– Идите назад, Чжу.
Перейдя реку на границе города, Гунь остановился. Дождь размыл дорогу.
– Дядя Гунь, берегите себя! – Мое сердце наполнялось грустью, я знал тысячи слов, но ни одно не подходило в этот момент.
– Чжу, – обратился ко мне Гунь, – ваш отец добр и мягкосердечен, им легко управлять. Вы старший сын и наследник императора. Задержка в назначении наследника ставит вас в крайне затруднительное положение. Среди вождей у вас нет союзников, «шестнадцать мудрецов» решают свои проблемы, а Чунхуа коварен, поэтому в общении с ним вы должны быть очень осторожны.
– Я все понял, дядя Гунь, вы тоже будьте осторожны! – Я крепко сжал его руку, не желая отпускать.
– Не беспокойтесь обо мне. – Гунь слегка улыбнулся, мягко высвободил руку, повернулся и, не оборачиваясь, зашагал прочь.
Меч, что дал мне Гунь, всегда был со мной.
Я тосковал по Гуню, который где-то далеко боролся с водной стихией. Прошел год, два, три… борьба с водой трудна. Гунь как мог старался наладить строительство дамб для укрощения водного потока, но плотины смывало водой, и потоп начинался вновь.
Как только Гунь покинул город, позиции старейшин в совете постепенно ослабли. Благодаря благосклонности отца влияние Чунхуа, напротив, становилось все более заметным.
По мнению отца, наводнения случались из-за дисгармонии звуков неба и земли. Он верил, что только с твоей помощью, Синяя птица, можно вновь установить гармонию и устранить напасть. Чунхуа, как любимец отца, отправился вместе с музыкантами в долину Сеси послушать твое пение, настроить гармонию и, добавляя восемь струн к пятнадцатиструнным сэ [49], получить двадцатитрехструнные сэ. Тогда же по-новому ладно зазвучали пьесы «Цзюшао», «Люин» и «Люлэ», написанные в эпоху императора Ку, чему отец был очень рад.
Что нравится высшим, тому следуют низшие. Традиция в важных вопросах полагаться на музыку становилась общепринятой в Хуася. Я не разделял всеобщего восхищения церемониями и музыкой. На собраниях я сидел в углу, подальше от остальных. Меня более не волновало, ценит ли меня отец, презирают ли меня другие из-за моего «внутреннего зла». Я Чжу, моя кровь – это кровь императора Хуан-ди, в ней мужество и дух моих героических предков. С каким бы презрением ни относились ко мне другие и как бы они меня ни отталкивали, я всегда держался гордо.
Однажды отец позвал меня в зал заседаний. Его одинокая фигура на возвышении вызывала почтительный трепет. Услышав мои шаги, он не спеша обернулся и жестом велел мне сесть рядом. Давно я не находился так близко к отцу. С тех пор как я вернулся из земель мяомань, я все больше и больше отдалялся от него. Для меня от стал просто уважаемым императором, восседающим на троне племенного союза. И сейчас, когда он был рядом, на расстоянии вытянутой руки, это ощущение не менялось.