Девочка легко управлялась сразу с тремя удочками. Ребята с завистью поглядывали, как она одну за другой выдергивает из воды рыбешек. Получалось у нее это очень ловко — рыбачка.
У ребят не ловилось. То ли кузнечиков не так насаживали, то ли подсекали не вовремя. Но только раз за разом выдергивали пустые крючки — без рыбы и зачастую без наживки.
Еще хорошо, что Нюська не глядела в их сторону.
Как нарочно, поднялось небольшое волнение. Один раз Пулат, решив, что у него клюет, сильно рванул удилище, и леса с крючком надежно запуталась в кустах. Минут пять вдвоем распутывали.
Радику скоро надоело это пустое занятие, и он, покрепче воткнув удилище в сырой песок, пошел посмотреть, как идут дела у Серафима Александровича.
Вернувшись, он еще издали увидел, что его удилище изгибается и вот-вот вылезет из песка.
Трясущимися руками Радик схватил удилище и потянул его к себе.
— Пулат, скорее, попалась!
Не сразу удалось им вытащить добычу, а когда вытащили — ахнули. Это была не то змея, не то рыба: голова змеиная, а хвост и плавники как у рыбы.
Радик подозрительно взглянул в Нюськину сторону.
— Небось твоя работа?
Нюся оглядела рыбу и ухмыльнулась:
— Дурачок ты, это рыба, мальчишки называют ее мау. Но для тебя я еще постараюсь.
— Это рыба, завезенная к нам из Китая, — подтвердил Серафим Александрович, — и называется она змееголов.
Но мальчикам все равно не хотелось брать ее в руки, такая она была противная.
Перед сном Пулат сказал приятелю:
— А Нюська молодец, правда? Даже больше Серафима поймала.
— Змея она, — непримиримо ответил Радик.
— Чего вы с ней не поделили? Может, довольно ссориться?
— А, так ты уже забыл, как она нам рубахи испачкала, как ужа подпустила? Может, побежишь мириться с ней? Такой ты друг!
— Не побегу, не бойся, но по дружбе тебе говорю: ты же первый начал, еще в Чиназе.
Тут Радька потерял всякий интерес к разговору. Он опрокинулся на спину и с грустью затянул:
Верь мне, любовь дает в жизни отраду,
А без нее в душе лишь сумрак мрачный…
— Для чего-то насмехался над ее Малышом… И тут снова обидел ни за что… — громко сказал Пулат, не обращая внимания на Радькино пение.
…Да чувство нежное нас возвышает,
И с богом, с богом нас
Оно как будто бы сближает…
Пулат сдерживался через силу. Как хотелось дать Радьке хорошую затрещину! Вот сегодня собирался поговорить с ним откровенно о таинственных происшествиях, высказать свои подозрения. Какой уж тут разговор!
…О! Полюби меня, дева прелестная,
И мне завидовать станет весь мир…
— Паразит ты, Радька. Никак нельзя с тобой мирно сосуществовать.
— А что я тебе делаю? Арию герцога пою из оперы «Риголетто». Если мешаю, могу и замолчать.
— Ты вот снова со мной поссориться хочешь, только не будет этого. Скажи, что тебе важнее — тайну разгадать или с девчонкой ссориться?
— Нету твоей тайны. Тю-тю!
— Почему так?
— Михаил-то теперь уже, наверное, нашел захоронку.
— Пусть, мы это разузнаем, надо только лачужку найти, где она была спрятана. А тогда можно напрямик спросить, зачем он лодку продырявил, зачем утащить ее хотел…
— Псих ты, Пулханчик. Чем ты докажешь? Следов-то нет. Ты думаешь, он крался за нами все эти дни? А Нюська где была? Или ему помогала?
— Вот и надо бы у нее узнать это.
— Верно… Как же я сам не сообразил? Так пойдем все выведаем…
— И все испортим! Она на нас сейчас злится и ничего не скажет. Надо осторожно, с хитростью.
— Все-таки, Пулханчик, ты голова. Серафим сегодня днем на лодке уезжал захоронку искать, наверно. Пустой приехал — я в лодку заглядывал. Сердитый.
Глава двенадцатаяИСТОРИЯ ОДНОЙ ЛОЗЫ
Нашего Серафима Александровича, оказывается, все знают и уважают.
Опять загадка: Берген-ака видел вторую лодку — таинственную.
Проснулись мальчики довольно поздно. Утренней прохлады уже как не бывало. Дальняя перспектива дрожала и ломалась в потоках горячего воздуха и испарений.
Серафим Александрович был не в духе, оттого, наверное, и не разбудил их спозаранку: из четырех переметов, установленных накануне, уцелело только два. Один замыло песком, у второго не хватало двух крючков из трех… Но главное, ни одной пойманной рыбы.
— Друзья мои наконец восстали ото сна, — ворчливо приветствовал он их появление. — С рыбалкой я сегодня добра не жду. Может быть, воспользуемся приглашением и сходим в гости в Аит-Бузум?
Нюся с ними не пошла, осталась ждать дядю Мишу, сторожить лагерь.
Пулат подумал: «Все обижается…»
До правого берега из-за мелководья добраться оказалось нелегко. Метров тридцать тянули они лодку по меляку, воды было не выше колена.
К кишлаку Аит-Бузум шли тропкой, вдоль берега Курук-Келеса. Впереди виднелись выгоревшие холмы, серо-желтые и безжизненные на вид, а за ними синели далекие горы.
Горячая пыль утробно чавкала под ногами.
В доме Юлдаша-бобо Серафима Александровича встретили как родственника. Седобородый хозяин по-братски обнял гостя и повел его к топчану в глубине сада.
— Хорошие дети, — похвалил Пулата и Радика Юлдаш-бобо, пристально вглядываясь в лица ребят.
Прибежал Берген-ака и поздоровался с путешественниками, как со старыми друзьями.
— Как поживает ваш ишак? — с интересом осведомился Пулат.
— Хромает на одну ногу, но жив, в общем стаде пасется, — ответил охотник.
— Ходича! — позвал хозяин. — Угости мальчиков.
Ходича-опа[19], красивая, с толстыми длинными косами, повела ребят в дом. Просторный и легкий, с широкой балаханой[20] наверху, стоял он у дувала[21], отделяющего сад от высокого зеленого холма.
Угощали ребят на балахане.
Вскоре появились фрукты — скороспелые яблоки, урюк, черешня — на цветастом подносе. Белым громадным цветком выглядела красиво разрезанная дыня-кандаляки. На отдельном блюде лежали свежие горячие лепешки — только что из тандыра[22], — от запаха которых у ребят мгновенно пробудился аппетит.
— Кушайте, пожалуйста, пейте чай. Скоро будет плов, — сказала Ходича-опа.
И чтобы ребята быстрее освоились, стала им рассказывать:
— Много лет назад Серафима-ака привел в наш дом мой отец. Дедушка в разговоре с гостем пожаловался, что его любимая виноградная лоза третий год болеет: ни горючая сера, ни дуст[23] не помогают, и он решил вырубить ее под корень. Серафим-ака осмотрел больной виноград и дал неожиданный совет — пустить лозу за дувал, на каменистый бугор, где и колючка-то засыхала в начале мая. Дедушка не очень поверил, но все-таки послушался ученого человека. И вот на этом бугре лоза набрала силу. Уже в первый год за дувалом не было ни одной больной грозди, а по эту сторону виноградины часто сморщивались, трескались, покрывались налетом видиума[24]. Раскаленный камень и степной ветер оказались лучшими лекарствами.
На другой год дедушка обрезал все побеги в саду, и за дувалом лоза оплела четверть бугра. Посмотрите на эту лозу, теперь она толщиной больше десяти сантиметров, оплела почти половину холма. Люди из других кишлаков приходят посмотреть на это чудо. В хороший год она родит семьсот — восемьсот килограммов винограда. И какой это виноград! Каждая гроздь — как живой янтарь. Хоть на выставку в Ташкент посылай. Правда! Я учусь в Ташкенте и видела на выставке красивые большие грозди, — наши не хуже. Приезжайте в августе, сами увидите. Дедушка говорит: «Серафим-ака знает душу лозы — он большой человек»[25].
С балаханы ребята хорошо видели, как Юлдаш-бобо сам готовил плов для гостей, а Берген-ака помогал ему.
Плов приготовлен был мастерски — душистый, розово-прозрачный рис, сочная, нежная баранина, от красного перца немного жгло во рту, а выпьешь пиалу кок-чая[26], и хочется съесть еще чуть-чуть.
Удобно расположившись на топчане, взрослые кушали не спеша, долго пили чай и беседовали.
Потом Юлдаш-бобо повел гостя на бугор, показать лозу. Они лазали там между камнями, вернулись усталые, пыльные, но довольные увиденным.
Прощались сердечно. Приглашали друг друга в гости, шутили, смеялись.
Берген-ака пошел проводить гостей до окраины кишлака.
Чуть задержав его, Пулат спросил по-узбекски:
— Скажите, амаке, часто по Дарье люди путешествуют?
— Нет, редко. В этом году вашу и еще одну лодку видел.
— А когда вторую видели?
— За вами следом шла, не встретились разве?
— Не разглядели, кто в лодке был? — встрепенулся мальчик.
— Далеко, глазам глядеть больно. Соломенную шляпу видел… Почему спрашиваешь?
— Так просто…
Остался за пригорком гостеприимный кишлак.
Передавая Пулату увесистый кулек с фруктами, Серафим Александрович упрекнул:
— О подруге-то небось не подумали!
Мальчики смущенно переглянулись и промолчали, а Пулат для чего-то потрогал концы оборванной резинки от шляпы.
С холмов Сырдарья особенно красива в блеске широких водных пространств, в сизых туманностях далеких зарослей.
В степи их нагнал ветерок. Раз он чуть было не сдернул шляпу с головы Пулата. В последний момент свободной рукой Пулат успел удержать ее и с видимым трудом водрузил на место. При этом из-под шляпы шлепнулось в пыль несколько урючин, а по шее мальчика заструился урюковый сок.