— Вот он, шпион!
И тут верзила шмыгнул носом и заревел в голос, утирая кулаком слезы:
— Братанька-а! Брата-анька-а!
— Как вам не стыдно! — набросился Серафим Александрович на ребят. — Трое на одного!..
— Да он первый! — крикнул Радик. — Я его еще тронуть не успел, а он на меня как налетит! На голове балахон, как привидение.
И правда, у ног Сереги лежал мешок, сложенный башлыком.
— Сейчас же отпустите его, никуда он не убежит, — приказал Серафим Александрович.
И тут всегда дисциплинированный Пулат, упрямо сдвинув брови и глядя прямо в глаза Серафиму Александровичу, ответил тихо, но решительно:
— Пусть сначала скажет, зачем он продырявил, а потом чуть не утащил нашу лодку. А еще — зачем Нюськину капитанку стащил… и вот эту?
— Постойте, постойте, — вышел вперед дядя Степан. — Это серьезные дела. Феофанов, отвечай! Старший в армии, так ты один безобразничаешь?!
Тот молчал.
— Пусть молчит, — сказал Пулат, — мы все сами знаем… Он подслушал в Чиназе тайну про лачужку и про захоронку и решил нам помешать. В самую первую ночь в Чиназе, когда шел разговор о захоронке, о том, чтобы разыскать ее, я заметил, что кто-то в кустах прячется. Думал сначала, это Михаил Никитич, а это вот он был, Феофанов. Подслушал тайну и испугался, как бы мы не разыскали эту лачужку. Вот и крался за нами, как вор. Ночью лодку продырявил, а мы ее починили. Потом хотел столкнуть ее в воду, чтобы она уплыла, — механик Шарип помешал. Его следы на песке, конечно, были, только такие же, как от наших босых ног. Он знал, что в лачужке спрятаны документы беляков, но вместо помощи хотел помешать их разыскать.
— Врешь ты! — Серега сердито глянул на Пулата, — Я за братаньку боялся, думал, как про бульдог дознаются, из армии прогонят.
— Рассказывай сам, — приказал Степан Никитич.
— А чего рассказывать? Тот бульдог все одно не стреляет.
— Какой бульдог? Что ты мелешь?
— У братаньки спрашивайте. Я ничего не знаю, моя хата с краю.
— Зачем ты продырявил лодку?
Серега молчал.
— Чужую фуражку зачем взял?
— Это его фуражка, вернее, его брата, — вмешался Пулат снова. — Твоего брата Петькой зовут или Павлушкой?
— Петькой, — подтвердила Нюся. — А ты откуда его знаешь? Он уже полгода как в армии.
— Так на фуражке написано: «П. Феофанов» — Петр Феофанов. Надпись расплылась, но все же с трудом разобрать можно. Из-за этой надписи он и твою капитанку стащил — думал, Петькина, да буквочек не нашел… Петька в лачужке раньше побывал и уронил свою фуражку в яму, когда нашел и присвоил себе чужой револьвер — бульдог. А капитанку из ямы достать не сумел и поручил Сереге…
— Не поручал он, я сам. Боялся: как про бульдог дознаются, из армии его прогонят… Я тот бульдог могу добровольно отдать.
— Где револьвер? — строго спросил Степан Никитич.
— В сараюшке, под крышей.
— Как же ты столько дней жил один? — с непонятной Пулату жалостью в голосе спросил Серафим Александрович.
— А вот так. Мы привычные… В бурю чуть не сгорел: костер ветром раздуло.
— Ага, — подтвердила Нюся, — мы с Радькой дальний пожар в тугае видели…
— Ну, ты даешь, Пулханчик! — восхищенно воскликнул Радик, когда взрослые ушли, прихватив с собой Серегу. — Как Шерлок Холмс!
— Никакой не Холмс, — смутился Пулат. — Просто я в дневник все записывал, а потом думал.
— А как ты, Пулханчик, про надпись догадался, ведь там, на капитанке, только чернильные пятна были?
— Вон на том тополе, возле каменистого бугра, недавно, с полгода назад, вырезаны инициалы «ПФ». На фуражке я тоже разобрал в расплывшемся пятне «П» и дальше «Ф»… А как только ты сказала «Феофанов», меня будто током ударило, точно там было «П. Феофанов» написано. Неспроста он фуражки воровал, думал: как найдут надписанную фуражку брата, так и догадаются, что это они пистолет присвоили. Он же не знал, что Макар ничего про пистолет не рассказывал, а только про захоронку.
— Ну, теперь вы убедились, что мое волшебное слово помогло тайну разгадать? — весело крикнул Радик. — Ходыр-модыр-зодыр… шух!
Глава девятнадцатаяДОМОЙ
Открылась в природу заветная дверь,
Теперь не страшны ни комар нам, ни зверь.
Река Сырдарья и тугайные дали
Нас дружбой сплотили и милыми стали —
вот такая у нас правильная песня.
Настал день прощания с сырдарьинскими просторами. Около двадцати дней прожили ребята среди дикой загадочной природы и полюбили ее, полюбили навсегда. До обеда должен подойти караван из Чардары, он довезет путешественников до Чиназа, а там автобусом два часа — и в Ташкенте.
Конечно, Пулат очень соскучился по дому, но седой тугай ему теперь не забыть никогда. За сборами и хлопотами время летит незаметно.
— Приезжайте на будущий год, лунатики, — приглашает Нюся.
— Так остров наш затопит, — настороженно говорит Радик. Он опасается какого-нибудь подвоха.
— Подыщем другой птичий остров, мало ли их на Дарье!
— А ты приезжай в Ташкент, обязательно. Мы с Радькой тебя в зоопарк сводим.
Пулат знает — когда он расскажет бабушке про Нюсю, как она выручила его из беды, бабушка скажет: «Ты, конечно, не догадался пригласить ее в гости?» Бабушка почему-то всегда хочет познакомиться с его приятелями.
— Было бы здорово, если бы ты для нашего биокружка привезла заспиртованного скафиринха.
— Я попрошу дядю Мишу, ему такие рыбины не раз попадались.
Двадцать дней… Много это или мало? Срок небольшой. Но сколько богатых впечатлений от природы, от походной жизни и каждодневных приключений, значительных и пустяковых, смешных и грустных… А беседы у костра!..
Долго еще ребята будут вспоминать Птичий остров, заново переживать каждый день походной жизни.
Как интересно жить! Сколько увлекательного и радостного скрыто в завтрашнем дне!
— Поклянемся, — торжественно говорит Радик, — каждый год возвращаться сюда, в тугайный край.
— Да, — подхватывает Пулат.
— Смотрите, лунатики, забудете, — усмехается Нюся.
Возможно, они забудут свою наивную клятву, как и другие детские клятвы и обещания. Но великая радость общения с природой, зарожденная на вольных дарьинских просторах, останется на всю жизнь.
Прощай, милый тугайный край! Прощайте, вольные звери и птицы! Нет, до свидания! Конечно, до свидания!