И всегда нарядна лоза, празднична. И ранней весной, когда буйные нежно-зеленые побеги прямо на глазах тянутся к яркому солнцу, усиками цепко хватаются за перекладины беседки, и в мае, в пору опьяняющего цветения, и в летнюю жару, когда плотные листья сдерживают жгучий солнечный поток и пропускают лишь радующий глаз зеленый полумрак, прохладный и успокаивающий.
А осень с веселыми заботами по сбору урожая!
И потом до первых ночных заморозков хранит лоза покой и тишину, чтобы отдохнул виноградарь от забот, радует его пестротой листьев. И вдруг в одну ночь сбрасывает их.
Бессильно-прозрачные осенние лучи солнца врываются в беседку, куда раньше их не пускала плотная зелень, и запоздало расцвечивают, разукрашивают яркими красками шуршащий ковер из листьев, и жесткие осенние цветы под окнами дома, и ставни, которые раньше выглядели серыми, а оказались голубыми.
Как по волшебству, открывается бездонное синее небо, до сих пор скрытое от глаз, бесшумно плывет в синеве осенний пух и шелковые нити паутины.
Отпуск проводил Серафим Александрович на природе в Средней Азии. Другого отдыха не признавал. Бывали они с женой на высокогорном озере Сары-Чилек, исплавали всю Сырдарью от места слияния Карадарьи с Нарыном до ее низовий у Аральского моря. Охотился и на Дальверзинских озерах, и на озерах Ашикуль и Сомовом, рыбачил на Беговатских порогах.
Теперь жена отказалась от дальних путешествий: седьмой десяток пошел. А его все манит на вольный воздух, еще хочется заразить своей страстью других, вот хотя бы этих ребят…
— Заканчивайте завтрак, пора собираться.
С грохотом собрали мальчики алюминиевую посуду и побежали к воде.
— Гляди! — Радик показал пальцем на цепочку собачьих следов на сыром песке.
— Неужели шакалы… и так близко! — ужаснулся Пулат.
— Ребята, не попадался вам мой сапог? — услышали они голос Серафима Александровича. — Один здесь, а второй исчез. Ведь я их палаткой прикрыл. Неужели шакалы? Это проклятое племя имеет такую привычку.
Втроем обыскали весь лагерь, но сапога не нашли.
— Мы с Пулаткой пошарим по кустам?
— Ладно, только недалеко, а то заблудитесь.
— Радька, а шакалы на людей не нападают? — спросил Пулат, когда они немного отошли.
— Ты не знаешь, что ли? Они трусливые.
Пулат знал, но в данном конкретном случае он вовсе не был уверен в этом.
— «Трусливые»! — передразнил он товарища. — Вот схватят за ногу, и отправляйся домой по четвертой заповеди Серафима.
— А мы возьмем палки на всякий случай… Да ты боишься, что ли?
— Ничего я не боюсь, но осторожность не мешает.
Дальше от берега следы исчезли. Ребята пробирались по узкой тропке меж зарослей, палками отстраняя колючие ветки.
— Во! — Пулат указал товарищу на кучку окровавленных перьев под большим кустом куян-союка. — Кого-то съели. Ты не знаешь, чьи это перышки?
— Я дважды два даже не знаю. Мое дело грести веслами да стихи сочинять. Например:
Пулхан — отважный наш джигит.
Шакал, узнав его, дрожит
И, ног не чуя под собою,
В чащобу мрачную бежит.
— Ну, началось! Оставь свои шуточки до лучших времен.
За поворотом тропинки открылась небольшая поляна. Жесткая трава усеяна костями, как на свалке. Прямо перед собой ребята увидели три довольно больших рыбьих костяка… А чуть дальше — изгрызенные остатки сапога.
— Гляди! Сапог! — звонко крикнул Радик.
И в тот же миг что-то грязно-рыжее рванулось из-под кустов.
Опрометью ребята бросились назад. На беду, Пулат штаниной зацепился за корягу и грохнулся.
Преодолевая страх, Радик заставил себя вернуться, чтобы защитить друга.
— Дураки мы! — Пулат встал, потирая коленку. — Этот шакал удирал от нас, а мы от него.
Мальчики осторожно приблизились к зарослям, из которых выскочил зверь, и увидели неглубокую кору. В логове среди клочков свалявшейся шерсти и старых обглоданных костей блестела медная пряжка от ремня.
— Да это же мой ремень! — обрадовался Радик. — Вот здорово! Кожу почти совсем сгрызли, такую твердую!
— Интересно, что они едят?.. Рыбу, птичек… А это крыса, что ли? Кости какого-то зверька… Но как же они добывают рыбу, да еще такую крупную?…
— Это ты узнай у своей любимой зоологички.
Забрав остатки сапога и пряжку от ремня, ребята поспешили к лагерю.
Пулат бодро шагал сзади, и радость в груди росла и ширилась: все-таки не такой уж он робкий, каким казался самому себе!
Серафима Александровича они застали у лодки сильно озабоченным. Мельком взглянув на ребячьи трофеи, он кивнул на суденышко.
— Кораблик-то наш оказался с сюрпризом. Вчера я не заметил сырости.
Сердце Пулата дрогнуло: нос лодки по-прежнему гордо возвышался над берегом, корма же погрузилась в воду. Черпак, спички, соломенная шляпа, оставленные в лодке накануне, качались на легкой ряби, будто дрейфующие суда.
Когда лодку выволокли на песок и перевернули вверх днищем, Пулат заметил, что конопатка в нескольких местах обшивки выковыряна чем-то острым: на смолистой поверхности досок остались свежие царапины.
— Ну, что там такое? — Серафим Александрович подслеповато склонился над обшивой.
— Рассохлась. На берегу валялась, наверное, — беспечно ответил Радик.
Пулат промолчал, но он был убежден, что конопатку расковыряли и сделано это было недавно, скорей всего прошлой ночью.
— Друзья мои, обстоятельства вынуждают нас принять коллективное решение. — Серафим Александрович повертел в руках огрызок сапога и сердито отшвырнул его в заросли. — Давайте посоветуемся, обдумаем наше положение… Дело обстоит так: в лодке течь. Перед нами два варианта: возвратиться с первым караваном барж в Чиназ или попытаться сделать ремонт. У нас есть шпагат, воск, вазелин, клейкий пластырь — это заменит конопатку.
— Какие варианты? — запальчиво крикнул Радик. — Мы уже в тугае. Смешно возвращаться из-за какого-то пустякового ремонта!
Серафим Александрович внимательно поглядел на ребят.
— Я хочу, чтобы вы высказались без показной храбрости, как взрослые, самостоятельные люди.
Пулат молчал.
В самом деле, не лучше ли вернуться? Робость перед этой незнакомой тугайной страной, где к тайнам дикой природы примешиваются еще тайны каких-то враждебных сил, боролась в нем с острым мальчишеским любопытством и жаждой необычного, с интересом к вольной жизни путешественников.
Позавчера, не задумываясь, он высказался бы за возвращение… А сегодня?
Чувствуя на себе взгляды, он сказал сдержанно:
— Поплывем дальше.
— Ну, хорошо! — Серафим Александрович широко улыбнулся. — Тогда за работу. Конечно, обидно возвращаться с полпути.
Пока Серафим Александрович рылся в своем рюкзаке, Пулат спросил Радика как можно равнодушнее:
— Как будто кто-то проковырял лодку, правда?
— Кому тут ковырять, шакалам?
— А царапины видел?
— От камней это.
Пулат пожал плечами. Хоть бы от камней!
К вечеру следующего дня должны были добраться до озера Калган-Сыр, образовавшегося на месте старого русла реки.
Сырдарья тут широко разливается, дробясь на множество плесов и фальшивых протоков. Не раз путешественникам приходилось уже тащить лодку волоком по мелководью. Местами тугай отступал за мощную стену камыша.
Над камышовыми просторами скользили в воздухе медлительные цапли, пролетали стремительно стайки уток, неумолчно стоял птичий гомон.
Зоркий Пулат разглядел на берегу стадо кабанов. Вся команда по очереди рассматривала их в бинокль. Мальчики боялись шевельнуться, чтобы не спугнуть животных.
Неожиданно с левого берега донесся протяжный человеческий крик: «Э!.. Ва-ва-ва-ва-ю!..» — и затем трудноразличимые, смазанные расстоянием и пространством слова.
— Этому человеку нужна помощь, — неуверенно объяснил Пулат.
— Да, ишак у него попал в трясину, надо помочь, — сказал Серафим Александрович.
Лодка повернула к берегу.
По берегам Сырдарьи встречаются участки с вязкой солончаковой трясиной — батмаком. Это коварная ловушка для животных. Плотная поверхность как будто держит, не проваливается. Еще немного — вот и вода. Жадными губами животное припадает к воде и долго пьет. Можно бы и возвращаться, да не тут-то было! Ноги мертвой хваткой держит страшная сила. Медленно и неумолимо трясина засасывает свою жертву все глубже.
Пока лодка приближалась к берегу, охотник-казах торопливо рассказывал:
— Моя кунас-фазан гонял, ишак-шайтан река ходил. Теперь пропал, наверно, вай-вай!..
Лодка прошуршала бортами о камыши, за ними открылась маленькая мелководная бухточка.
Ишак погрузился глубоко, светлое его брюхо лежало уже на поверхности рыжей грязи.
— Совсем пропал! — причитал хозяин. — Хороший, умный был, много работал… Старый уже.
— Да, дело плохо. Не вытащить нам его, только напрасно мучить будем, — сказал Серафим Александрович.
По настилу из камыша мужчины подобрались к животному и продели веревку ему под грудь. Напряглись, побагровели от усилий, захлопала под ногами вода, тяжко вздохнул обреченный ишак.
— Нет, все кончено.
Охотник понимающе закивал головой.
— Пристрелить надо, чтоб не мучился.
— Йук[9], пуля мало, порох тоже мало.
Серафим Александрович подал ему свое ружье.
Охотник поцокал языком, погладил изукрашенные насечками стволы и, как показалось, без особой жалости прицелился в голову бедному животному.
— Постойте, амаке![10] Не убивайте его! — закричал Пулат. — Серафим Александрович! Давайте еще раз попробуем его спасти. У нас ведь есть саперная лопата, мы с Радиком откопаем его. Я вас очень прошу. Ему же жить хочется!
Охотник неодобрительно сказал Пулату на плохом узбекском языке: дескать, батыру не пристало бояться выстрелов и крови, но Серафим Александрович попросил охотника не торопиться стрелять.