— Другому мы не разрешили бы, но тебя, так и быть, пустим, потому что ты нам всегда помогаешь! — сказали стражники. — Только поскорее возвращайся!
— Я мигом! — пообещал Цуй Сяо.
Стражники открыли ворота и впустили Цуй Сяо. Он шел и громко звал:
— Государи, где вы? Государи, где вы?
Никто не отзывался. «Тут столько ям! Где же искать?» — горевал Цуй Сяо. От долгой ходьбы у старика заныла поясница. Он присел отдохнуть и задремал. Вдруг до него донеслось:
— Сын мой!
— Я здесь, батюшка… — последовал ответ.
— Ага! Они здесь! — обрадовался Цуй Сяо и опять позвал: — Государи! Я ваш подданный Цуй Сяо, когда-то командовал войсками на заставе Яньмыньгуань. Мне нечего вам преподнести, возьмите хоть две шубы и немного сушеного мяса!
Цуй Сяо завернул провизию в шубы и на ремнях спустил в яму.
— Спасибо, что не забыл нас! — воскликнули растроганные императоры.
— У вас кто-нибудь остался на Срединной равнине? — спрашивал Цуй Сяо.
— Никого не осталось! Изменник Чжан Бан-чан уговорил нас отослать Чжао-вана заложником в цзиньский лагерь, а Чжао-ван сорвался с коня и убился. Был еще Кан-ван, но и его забрали…
— Государи, напишите указ. Если Кан-ван здесь и мне удастся его увидеть, я передам ему вашу волю и уговорю его бежать на родину. Он непременно поднимет войска и спасет вас.
— На чем писать? У нас ведь нет ни бумаги, ни кисти.
— Я заслуживаю смертной казни за худой совет, но, государи, вы можете написать указ кровью!
Едва услышав эти слова, оба императора горько разрыдались. Но другого выхода не было. Один оторвал кусок от рубашки, другой прокусил палец и своей кровью написал указ, повелевающий Кан-вану бежать на родину, занять престол, навести порядок в империи и продолжить жертвоприношения предкам правящего дома.
Указ привязали к ремню, Цуй Сяо поднял его наверх и спрятал под одеждой. Поплакав еще немного над ямой, старик стал прощаться.
— Мы попали на чужбину, и нет возле нас никого из близких! — горестно жаловались императоры. — У нас на душе стало легче, когда мы поговорили с вами! Как больно, что приходится так быстро расставаться!
— Государи, берегите себя, а я, как могу, буду заботиться о вас! — пообещал Цуй Сяо.
Когда он появился у ворот, на него накинулся начальник стражи:
— Нечего сказать, хорошими ты делами занимаешься, Цуй Сяо! — И приказал воинам: — Связать его и отрубить голову!
Цуй Сяо перепугался.
На макушке в этот страшный миг
Мужество совсем оцепенело.
В пятках притаились, онемев,
Семь стихий души его и тела![66]
Если вы не знаете о дальнейшей судьбе Цуй Сяо, то прочтите следующую главу.
Глава девятнадцатая
Чудесная птица уводит правителя из цзиньского лагеря. Глиняный конь переправляет Кан-вана через бурную реку.
Чжурчжэньские на юг несутся кони,
Великой скорбью сунский двор объят,
В дворцовых залах песни отгремели,
Весна поблекла — близится закат!
Нефритовых красавиц[67] нет в гаремах,
И в чашах нет игристого вина,
Угнали на чужбину государей —
Пропеты песни — всюду тишина…
Кто б мог помыслить, что Китай цветущий
Вдруг станет царством скорби и тоски?
Вступая в схватки, тигры и драконы[68]
Не на врагов оскалили клыки!
Взметнулись ввысь столичные знамена,
Раздался дружный барабанный бой.
Увы! Стихия правит государством,
А полководцы не стремятся в бой.
Хотя и слышат верные вельможи
Несчастных жен упреки и мольбы,
Им не вернуть в столицу государей,
Подверженных превратностям судьбы.
…Повсюду пыль: седыми стали травы,
Коричневыми стали облака,
Дорога от заставы пограничной
До стен столицы слишком далека!
…И все же государей повеленье
Дошло до слуха их надежных слуг.
В нем говорилось, что бразды правленья
Возьмет Кан-ван, вернувшийся на юг.
Что нужно в руки брать мечи и копья —
Пусть возвратятся солнце и луна!
Терпимо ль, чтоб Срединная равнина
Чжурчжэнями была покорена?
Ведь не развеян ратный дух Цзиньлина,
Еще надежны наши рубежи,
И пусть, отчизну защищая грудью,
Идут на подвиг храбрые мужи!
Глубокой ночью переплыл стремнину
Священный конь, ниспосланный судьбой.
В какие дали он потом умчался
И где теперь наездник молодой?
Шумит, шумит листва у храма Цуя,
Беглец надежный отыскал приют,
Он крепко спал, не ведая, что люди
О нем услышат и к нему придут.
Давно мечтают о спокойной жизни,
О добрых песнях золотых времен.
Но все мечты, стремления, надежды
Несбыточный — хотя и сладкий — сон…
Когда начальник стражи приказал воинам отрубить Цуй Сяо голову, тот вскричал:
— Я ни в чем не виновен!
— Ты лечишь наших коней, я и впустил тебя из благодарности. А ты ушел и пропал! Если бы наш правитель узнал, не сносить нам головы!
— Тут очень много ям, и я никак не мог найти своих государей! К тому же я стар, ходить быстро не умею. Смилуйтесь, почтенный начальник!
— Ладно, на сей раз пощажу! Но больше сюда не являйся!
— Не явлюсь, не явлюсь! — заверил Цуй Сяо и со всех ног бросился бежать.
С этих пор он стал каждый день ходить по лагерям и искать встречи с Кан-ваном.
Снова наступила весна, и в середине второго месяца Учжу вместе с братьями двинул пятисоттысячную армию в поход против Сунской империи.
Грозными и могучими выглядели воины чжурчжэней. Казалось, будто:
Потерян ключ от городских ворот
Столицы ада — крепости Фынду[69],
И демоны рокочущей толпой
Вдруг вырвались — китайцам на беду!
В середине четвертого месяца чжурчжэни вступили в Луаньчжоу.
Поход затянулся потому, что в пути Учжу несколько раз останавливался и устраивал учения.
В Луаньчжоу Учжу рассказал своим братьям о честности Лу Дэна, и все чжурчжэньские ваны прониклись благоговением к памяти отважного сунского военачальника.
Потом вступили в Лянлангуань, и Учжу поведал братьям о сражении, которое произошло здесь год назад.
Когда достигли Хэцзяня, Учжу запретил войскам заходить в город, чтобы не тревожить населения. Этим он выражал свое уважение к памяти Чжан Шу-е.
Еще через день подошли к Хуанхэ. Наступила середина шестого месяца, погода стояла знойная.
Учжу отдал приказ:
— Расположиться вдоль берега реки и, как только спадет жара, начать переправу.
Пятнадцатого числа седьмого месяца Учжу распорядился приготовить тростниковые циновки, зарезать свиней, баранов, уток, наловить рыбы и устроить моление душам предков.
Когда все приготовления были сделаны и сыновья цзиньского правителя собрались в ожидании торжественной церемонии, появился Учжу. Его сопровождал юный ван в темно-красном шелковом боевом халате, плотно облегавшем тело. Мягкий, украшенный золотом пояс стягивал тонкую талию. На левом боку у юноши висел лук, на правом — колчан со стрелами и небольшой меч. На голове красовалась шитая золотом шапочка с двумя длинными фазаньими перьями, ниспадавшими вправо и влево. Резвый конь огненно-рыжей масти так и плясал под седоком.
Цуй Сяо пробрался вперед поглядеть, что это за красавец юноша, и ему сказали, что это Кан-ван.
Вдруг конь Кан-вана споткнулся и припал на передние ноги. Но юноша не растерялся, резко натянул поводья и заставил коня подняться.
— О, мой сын неплохо ездит верхом! — одобрительно заметил Учжу.
Случилось так, что, когда конь споткнулся, у Кан-вана из чехла выпал лук. Цуй Сяо проворно подбежал, поднял лук и подал со словами:
— Примите, пожалуйста, светлейший ван.
— Ты кто такой? — спросил Учжу, услышав китайскую речь.
Цуй Сяо опустился на колени перед его конем:
— Меня зовут Цуй Сяо, родом я со Срединной равнины. Девятнадцать лет назад попал в плен, с тех пор живу в ваших землях, лечу коней.
— Вижу я, ты честный и преданный слуга своего государя, — обрадовался Учжу. — Будешь прислуживать светлейшему вану, а как только я завоюю Сунскую империю, получишь высокую должность.
Цуй Сяо поблагодарил и последовал за конем Кан-вана.
Они подъехали к навесу, под которым должны были состояться жертвоприношения. Кан-ван сошел с коня и поклонился братьям своего названого отца.
Учжу обратился лицом к северу, совершил жертвоприношения и отбил требуемое ритуалом число поклонов.
Скоро все возвратились в лагерь, и началось пиршество.
Кан-ван присел на дальнем конце циновки. Недовольные ваны косились на него:
«У нас самих полно детей и племянников! Зачем брату Учжу понадобился этот чужеземец?»
Они не замечали, что Кан-ван сидит с низко опущенной головой и из глаз его капают слезы.