В тот день, о котором идет речь, Цинь Гуй уединился на Цветочной башне и писал приказ. Он вознамерился бросить в тюрьмы всех честных людей и расправиться с ними.
В это время в башню и явился дух Юэ Фэя. За ним следовали души Ван Хэна и Чжан Bao. Юэ Фэй заглянул в бумагу, над которой корпел Цинь Гуй, и в гневе ударил предателя молотом:
— Злодей! Твои преступления не знают предела. Конец твой близок, а ты не унимаешься!
— Пощади! — в ужасе закричал Цинь Гуй.
— Займись им! — приказал Юэ Фэй Чжан Bao. — А я пока разделаюсь с Ван Сы-во, Ло Шу-цзи и Чжан Цзюнем.
Юэ Фэй посетил дома всех предателей и навел на них такой ужас, что у тех чуть языки не отнялись.
Жена Цинь Гуя услышала вопли мужа и послала служанок узнать, что с ним случилось. Служанки поднялись на башню, но Чжан Bao всех столкнул вниз. Многие при падении разбились.
— На башне злой дух! — в страхе кричали они.
Тогда женщина послала на башню Хэ Ли. При его появлении Чжан Bao исчез, Цинь Гуй валялся на полу в беспамятстве и выкрикивал:
— Юэ Фэй, пощади! Пощади меня!
Испуганный Хэ Ли упал на колени и взмолился:
— Доблестный Юэ Фэй, пощади моего господина! Завтра я в кумирне Успокоения духов принесу тебе какие угодно жертвы!
Цинь Гуй понемногу пришел в себя и с помощью Хэ Ли спустился вниз.
— Почему вы кричали, господин? — спросила его жена.
— Когда я писал, на башню спустился дух Юэ Фэя и ударил меня молотом.
— Я поднялся на башню и вижу — господин лежит на полу, — рассказывал Хэ Ли. — Тут я дал обет принести жертвы душе Юэ Фэя, и только после этого господин пришел в себя.
Цинь Гуй подарил Хэ Ли двести лян серебра на жертвоприношения в кумирне Успокоения духов и сказал:
— Мы с женой завтра тоже приедем в кумирню и воскурим благовония.
Когда Ван Нэн и Ли Чжи узнали об обетах, которые дали изменники, друзей охватила радость. Они выбрали счастливый день, отстроили храм У Цзы-сюя и поставили новую статую святого.
Поистине:
Обманом солнце не затмить —
Пробьются ясные лучи.
Там, в небесах, святой судья
Поднимет меч длиной в три чи!
Того, кто зло другим творил,
Ждет незавидная судьба:
В конце концов твое же зло
Падет, преступник, на тебя!
Если вы не знаете, что произошло в дальнейшем, то прочтите следующую главу.
Глава шестьдесят девятая
Безумный монах говорит намеками в кумирне Успокоения духов. Благородный воин жертвует жизнью у моста Всеобщего спокойствия
Все в мире обратимо,
Все в мире преходяще,
Обидчика настигнет
Обиженный и мстящий!
Вокруг опоры твердой
Недолговечен хаос,
Иначе жизнь людская
Ему б и подчинялась!
Измена государю!
Измена государству!
Доныне знало ль Небо
Столь низкое коварство?
Продажным гневно мстящий
Вершит не подвиг разве?
Ведь с их имен не смоет
Никто смердящей грязи!
Итак, на следующий день Цинь Гуй с женой прибыл в кумирню Успокоения духов, чтобы воскурить благовония и помолиться. Монахи с поклонами проводили их в молитвенный зал. Цинь Гуй поклонился Будде и, приказав монахам удалиться, зажег благовонные свечи.
— Первую свечу воскуриваю за то, чтобы ты, великий дух, защитил нас с женой, дал нам счастье и долголетие, — стал читать он молитву, — вторую свечу воскуриваю с мольбой — повели душам Юэ Фэя и его сыновей не терзать меня. А третьей свечой заклинаю тебя — помоги мне уничтожить врагов!
Окончив молитву, он вызвал настоятеля и приказал ему устроить жертвоприношения во всех храмах и кумирнях города. Потом первый министр с женой погуляли, осмотрели кумирню и вернулись в молитвенный зал отдохнуть. И вдруг на стене перед алтарем Цинь Гуй увидел стихотворение. Оно было написано недавно, потому что тушь еще не успела высохнуть.
В стихотворении говорилось:
И связанный опасен тигр,
Покуда в жилах кровь течет.
Но у восточного окна
Был найден хитроумный ход…
И так случилось, как нарек
Коварной женщины язык.
Но знайте: рок настигнет вас
И печень превратится в лед![56]
Цинь Гуй прочитал стихотворение, и его охватила тревога.
«В первой строфе явный намек на наш разговор с женой у восточного окна. Неужели кто-то нас подслушал?» — подумал он и обратился к настоятелю:
— Кто написал эти стихи?
— Не знаю. Они, наверное, написаны давно. При вас никто из монахов и посторонних в молитвенный зал не входил, — ответил удивленный настоятель.
— Стихи написаны недавно. Тушь еще не высохла! Видишь?
— Может быть, сумасшедший монах? — в раздумье проговорил настоятель. — Объявился у нас недавно такой, не углядишь за ним: все мажет и мажет что-то на стенах!
— Позови-ка его ко мне.
— Боюсь, господин. Этот безумный целыми днями болтает всякий вздор. Как бы он и вам не сказал чего-нибудь неприятного.
— Ничего, зови! Если он больной, я не буду с него взыскивать.
Настоятель послал послушника на розыски сумасшедшего монаха. Тот оказался на кухне.
— Убогий, ты что там намазал на стене? — сказал монаху послушник. — Министр Цинь увидел и рассердился! Идем, он велел тебя привести!
— А я как раз сам хотел его повидать! — ответил сумасшедший.
— Берегись, с первым министром шутки плохи! — предупредил послушник.
Сумасшедший ничего не ответил и вышел. Послушник проводил его в молитвенный зал.
Цинь Гуй не мог удержаться от улыбки, когда увидел грязного монаха в даосском одеянии из перьев; волосы его были растрепаны, рот перекошен, руки кривые, ноги покрыты язвами.
Цинь Гуй усмехнулся:
— Ну и монах! Знаешь ли ты, что:
Монаху с головой лохматой
Внимать не станет гордый ван,
Нельзя читать творенья Будды,
Когда в грязи монаха лик;
Клятвопреступником ты станешь,
Хэшана принимая сан;
Монах, утративший рассудок,
Ты не монах уже, старик!
Выслушав его, сумасшедший дерзко отвечал:
— Я грязен телом, зато совесть у меня чиста! Не то что вы, — слова говорите святые, а на сердце у вас яд змеиный…
— Я спрашиваю: этот стих ты написал?
— Неужто только вам писать дозволено?
— А зачем ты сюда явился с метлой?
— Выметать зло и измену.
— Что там у тебя в другой руке?
— Огненная труба.
— Оставил бы ее на кухне!
— Нельзя было оставить. В ней есть отверстия, приходится закрывать их пальцами, не то дым повалит.
— Глупости болтаешь. Скажи лучше, когда ты заболел?
— Когда увидел на озере Сиху торговца, который продавал восковые шарики. С тех пор и стал заговариваться!
— Почему же ты не позовешь лекаря? Он бы тебя полечил, — вмешалась жена Цинь Гуя.
— Я простудился у восточного окна, госпожа, а от этой простуды никакие лекарства не помогают!
— Да этот монах совсем потерял рассудок! — воскликнула Ван, обращаясь к мужу. — Говорит какими-то дурацкими намеками! Отпустите его, господин, бесполезно с ним разговаривать!
— Троих вы уже «отпустили», а теперь и меня хотите?!
— Есть у тебя монашеское имя? — спросил Цинь Гуй сумасшедшего.
— Есть! Есть! Есть!
Меня зовут
Монахом Е Шоу-и,
Склад благовоний
Здесь я сторожу.
Мне сил небесных
Кары не страшны,
Где ложь, где правда —
Знаю и скажу!
Опять Цинь Гуй с женой ничего не поняли, и сомнения овладели ими.
— Слушаю я тебя и думаю: не умеешь ты сочинять стихи, — сказал Цинь Гуй. — Может быть, стихотворение сочинил кто-нибудь другой, а тебе велел переписать на стену? Признайся, и я пожалую тебе ставленую грамоту![57]
— Стихи я сам сочинил! — заявил монах.
— Что-то мне не верится! Тогда напиши еще одно стихотворение при мне.
— Можно. О чем писать?
— Хотя бы обо мне, — сказал Цинь Гуй и велел послушнику принести бумагу, кисть и тушь.
— Не надо, у меня все с собой!
Монах вытащил из кармана лист бумаги и положил на пол.
— Да разве можно писать на такой измятой бумаге? — упрекнул монаха Цинь Гуй.
— Ничего! В восковом шарике бумага тоже была измята!
Тут он растер тушь, написал стихотворение и подал Цинь Гую. Стихотворение гласило:
Увы! Он верен
был своим решеньям,
Задумав
государя погубить,
Уже давно
он перешел к чжурчжэням,
Раз душу продал —
так тому и быть!
Потом мечтал
покончить с сунским троном,
А честных
отослать на эшафот,
Таким путем —
постыдным, незаконным —
Отчизну погубить
и весь народ.
Речь на дорогах
об одном идет…
В каждой строке раскрывались самые сокровенные мысли Цинь Гуя, но он ничем не выдал своих чувств, только спросил:
— Почему ты не дописал последнюю строку?
— Потому что «вся правда»[58] грозит предателю смертью! — сказал монах.
— Запомните! — обратился Цинь Гуй к приближенным. — Если вам встретится человек с именем Ши Цюань, хватайте его и ведите ко мне!