– А можно подробности?
– Тебе ни к чему, милый, и я итак сказала уже больше, чем следует… Вдобавок у нас вышло время.
Послышался стук в дверь. Не слишком громкий, но всё же его нельзя было спутать с проделками разбушевавшегося ветра. Лири пошла вниз открывать неожиданному гостю.
Я сел на край ложа, которое ещё не успело потерять тепло наших с Лири тел. Амосикайя безмолвно застыла рядом, бросая на меня лукавые взгляды.
В комнату вошёл кохор. На его плечах висела ободранная дерюга из чешуи роговой рыбы. Пальцы были украшены кольцами из железа, которое можно было добыть только в Малой пустыне. Длинные косы правителя города были туго сплетены в одну тугую ветвь, сплошь увитую прозрачными монетами. На поясе у кохора бренчали глиняные медальоны, расписанные традиционными мантрами на каждый случай жизни.
– Однобог поплатится за этот шторм, – сказал кохор вместо приветствия. – Из-за него я еле нашёл тебя.
– Не поминал бы ты его всуе, – проворчала Нахария. – Его акции от этого только взлетают.
Кохор проигнорировал амосикайю. Он старательно делал вид, что не видит её, хотя, я был уверен, как истый мюрец он прекрасно понимал, что сейчас в спальне находится богиня.
– Ты мог найти меня дома? – я пожал плечами.
– Не хотел встречаться с твоей матерью лишний раз, – внезапно кохор смутился. – На последнем дне улова, вернее, на оргии в честь него у нас возникло… недопонимание.
– Ладно, я понял, можно не продолжать, – я замахал руками, пытаясь остановить кохора. Не желаю представлять, как кто-то спит с моей матерью.
– Как там у Эки дела? – внезапно спросил кохор.
– Всё хорошо, Руди, спасибо, что спросил. Может скажешь, зачем я тебе понадобился?
– И верно, – кохор оглядел комнату, словно только сейчас заметил её. – Нравится тебя Лири?
Да сколько можно…
– Да, Руди, нравится, – я постарался улыбнуться.
Внизу Лири гремела посудой, но гораздо тише, чем обычно.
– Тебе надо взять её в жёны, – кохор строго посмотрел на меня. – Грешно спать с женщиной и не брать её в семью. Боги такого не одобряют.
Нахария издала странный звук. Нечто среднее между смешком и вздохом.
– Мама тоже так хочет, но другие люди не одобряют такого, сам знаешь же, Руди. Она чужая по их мнению. Ей даже запретили рожать.
– А если разрешат?
А это было уже интересно. Во мне зажглось любопытство.
– Я могу велеть стереть ей ту татуировку, – кохор развил свою мысль. – Что тогда скажешь?
– А что насчёт других соседей?
– Я же кохор. Плевать мне на других соседей. Как скажу, так и будет.
Что правда, то правда. Слово кохора – непреложный закон для всех.
Интересно, Лири слышит сейчас этот разговор? Судя по тому, что внизу стало тихо, то да.
– Что нужно сделать, чтобы ты велел ей стереть татуировку против родов?
Руди тихонько засмеялся, отчего медальоны глухо застучали друг о друга.
– Мне было видение несколько ночей назад, – начал кохор, когда прекратил смеяться. – Ко мне явились боги и говорили со мной, – сказал правитель Мюра со значением.
Я посмотрел на Нахарию. Нахария посмотрела на меня. Я посмотрел на кохора.
– Руди. Мы в Мюре. Тут боги со всеми говорят.
Кохор кинул на меня кислый взгляд, а после продолжил, как ни в чём не бывало:
– Боги говорят, что в Пустыни распустился цветок жизни. Они желают, чтобы я отправил героя на его поиски. Согласно их словам, цветок даст плоды, и Мюр будет спасён.
– Спасён от чего? И почему «герой» это я?
– Откуда я знаю, от чего! – взорвался кохор. – Я предсказатель, а не толкователь. Для того, чтобы понять сон надо идти к Колергу, но я ему должен денег за его седу, так что обойдёшься без объяснений. А почему я выбрал тебя, так потому что ты лентяй. Ты следишь за тем, чтобы в каналах была вода из святилищ, работу которых обеспечивают амосикайи. Любой может делать твою работу.
– Справедливо. А где я должен найти этот самый цветок? Это же какое-то растение, да? Пустыня большая. И надеюсь, речь идёт о Малой пустыне? Из Великой не возвращался никто, – я нервно хохотнул.
– Держи, – Нахария протянула мне лист толстой кожи горгаля, на котором кто-то нарисовал весьма подробную схему Мюра и карту ближайших окрестностей. В одном из углов куска кожи стоял небольшой чернильный крестик. Откуда амосикайя вообще достала эту карту? У неё же нет карманов…
– Пойдёшь по карте и найдёшь цветок, – довольно заурчал кохор.
Ага, значит, амосикайю ты всё же видишь.
– Цветок – это небольшое деревце. А деревце это… как бы тебя объяснить, – Нахария задумалась.
– Да нечего тут объяснять, – отрезал кохор. – Пусть возьмёт мешок побольше, да воды прихватит, чтобы цветок не засох. Всё на этом. Жду через неделю, – и Руди вышел.
– Через неделю?! – я всмотрелся в карту, и только сейчас до меня дошло, что до отметки придётся идти дня три, по меньшей мере. Идти по безжизненной пустыне.
– А что мне делать с Однобогом?! – возмущенно воскликнул я.
– Придумаешь что-нибудь! – Нахария хлопнула меня по плечу и растворилась в воздухе. – Только не убивай его!
Очень смешно.
Отец вышагивал рядом, и мне было приятно, что он решил пойти со мной. Правда, не уверен, что его присутствие вписывалось в пророческий сон кохора, но и мне самому и отцу было плевать на то, что там может вписываться в видение Руди.
Тайбо сразу сказал, что одного меня не отпустит в Малую пустыню и дойдёт до самого цветка жизни, если амосикайи позволят. Под амосикайями он имел в виду, вероятно, одного только Однобога. Потому что лишь он мог представлять собой реальную опасность в пустыне. Помимо, пожалуй, полного отсутствия пищи и испепеляющей жары, которая после прошедшего шторма пошла на убыль. Хвала богам.
Эка дала нам обоим большие сумки с вяленым мясом голубого краба и сухими рисовыми полосками когори. Также мать наскоро начертила у нас на руках небольшие обереги от насильственной смерти. Татуировки работали безотказно: никто с ними не умирал в мучениях. Только лишь иногда пропадали без вести, да погибали от естественных причин. У мужа Лири была такая же, когда он исчез в открытых водах.
Лири отдала мне флейту из кости, на которой я к своему стыду был довольно слаб. Возможно, если бы я хоть раз ходил в пустыню до этого момента, то приложил бы больше усилий к тому, чтобы обучиться игре. В любом случае, флейта стала приятным подарком, и я постарался отблагодарить Лири за такое подношение.
У отца была своя выщербленная флейта, которая по его словам переходила в поколения в поколение на протяжении четырнадцати веков. Об этом свидетельствовали тонкие зарубки на кости. Штука ценная и, несомненно, не единожды спасала жизни моих предков, так что, в некотором роде, я жил благодаря этому старинному музыкальному инструменту. И всё-таки я был рад, что у меня была своя флейта.
– Кецаль, тебе стоит запомнить одно правило в пустыне. И только одно, – скрипучим голосом начал Тайбо, поправляя чалму, дающую небольшую защиту от солнца.
– Спать нельзя, – закончил я.
– Именно, – кивнул отец. – Как бы сильно тебе не хотелось лечь или даже просто закрыть глаза в пустыне. Делать этого нельзя.
– Того, кто в пустыне глаз сомкнёт, Однобог к себе приберёт, – пропел я начало детской песенки, которую заставляли заучивать всех детей в Мюре.
– Область снов – это его территория. Так ещё было до того, как он стал собственно Однобогом.
– А как его звали, отец? До того, как он… Ну, ты сам знаешь, – я развёл руками, указывая на Малую пустыню, куда мы зашли настолько глубоко, что стены Мюра казались обманчивым миражом.
– На его имя наложили запрет. Амосикайи, когда прокляли отступника, отменили любые упоминания о нём и постарались стереть из собственной истории. Видимо, надеялись, что это поможет им сжечь его акции, – горько усмехнулся Тайбо.
– Неужели это совсем не помогло?
– Почему же? Помогло. Мюр до сих пор стоит, и туда Однобогу нет хода. В океан он тоже не может пробраться. Ему просто не пробиться сквозь других амосикайев.
– Но и другие амосикайи не могут ничего поделать с Однобогом? Неужели даже после того, как он был отменён, он остался настолько силён?
– Самого отступника может и отменили, но проклятие, которое на него наложили… Которое должно было лишить его сил… Оно и поддерживает его. Однобог заперт в одном теле и теперь не может атаковать людей тысячью кошмарных образов, как он делал прежде. Однако заперли его настолько крепко, что даже Смерть не может забрать его. А она пыталась. До сих пор плачется об этом, если налить ей седу.
– Но почему всесильные существа, которым под силу буквально всё, не могли предсказать такой исход?!
– Все амосикайи идиоты, Кецаль, – отец вздохнул. – Наши боги это сплошная насмешка над здравым смыслом, но других у нас всё равно нет.
Мы миновали очередную дюну голубого песка, и перед нами предстал круглый остов грандиозной пирамиды.
Она лежала в стороне от нашего пути и чтобы дойти до неё, надо было сделать крюк в несколько часов, но даже издалека пирамида потрясла меня.
– Насколько она огромна?! – я едва мог говорить от восхищения.
Тайбо скользнул по пирамиде равнодушным взглядом.
– Говорят, что в древние времена, когда она ещё была цела, её верхушка касалась облаков. И кохор, построивший пирамиду, мог наблюдать и общаться со звёздами в любое время, а ты знаешь, что именно так они и поддерживают свою власть.
– А почему вокруг неё разбросан… ЭТО ЧТО КВАРЦ?!
– Именно он! – отец едва не подавился от хохота. – Все наши современные монеты добыты из того кварца, что рассыпался после того, как была разбита великая обсерватория, на верхнем ярусе пирамиды. По легенде её стекло отражало свет звёзд, и ночью здесь было так же светло, как и днём.
– Невероятно… И эта пирамида стоит всего в нескольких часах пути от Мюра?
– От новых границ Мюра, – поправил отец. – В прежние времена мы бы ещё несколько дней не смогли покинуть города. Пирамида кохора даже близко не была центром. Сейчас мы идём по кладбищу старого мира.