Вскоре после окончания сбора урожая в Новых Палестинах выпал снег. Выпал он, как и положено первому снeгу, ночью, а наутро все жители человеческих коровников, не скрывая радости, выбежали во двор. Снег скрипел под ногами. Дети и взрослые бегали по нему, и от этой картинки, увиденной ангелом, возникло у бывшего небожителя ощущение неподдельного счастья. Тут же заметил он среди бегавших и радостно смеявшихся новопалестинян — и горбуна, и печника Захара, и всех детей — числом восьмерых. И самому захотелось побежать следом, закружиться рядом с остальными. Сделал ангел шаг, и еще один. И прислушался к вблшебному таинственному скрипу снега. Что-то было в этом звуке удивительно чистое, почти райское. И в самой его чистоте было что-то божественное, и удивился ангел: почему не выпадал при нем снег в Раю? Однако тут же нашлось объяснение, и остался ангел этим объяснением самоудовлетворен. Снег ведь был признаком холода, а в Раю всегда было тепло, и одежды носились там легкие, и цветы цвели постоянно, и зелень окружала всех, не то, что тут, посреди внезапно наступившей хоть и красивой, но мертвоватой зимы.
— Эй, ангел! — прокричал кто-то из бегавших. — Давай к нам!
Ангел улыбнулся и побежал к радующимся людям, выискивая среди них взглядом Катю. Нашел, подбежал.
— А, ангелочек! — улыбнулась она. — С первым снегом тебя!
И холодными алыми губками учительница чмокнула его в щеку.
Ангел замер, а Катя, увидев вдруг рабочих, волочивших веревкой со стороны сараев вереницу деревянных салазок, побежала к ним, на ходу крича: «Чур я первая! Я — первая!» Набегавшись вдоволь, жители Новых Палестин выстроились в очередь и, разобрав салазки, понеслись на них вниз с холма с радостными криками, охами и ахами. И действительно, первой полетела вниз на салазках учительница Катя, смеясь и выкрикивая что-то радостное.
Салазок плотники-строители сделали много, штук двадцать, однако, конечно же, на всех не хватало и остальные новопалестиняне терпеливо ждали на вершине холма своей очереди прокатиться с ветерком.
Дождался своей очереди и ангел, и первый раз в своей жизни полетел он вниз по накатанному полозьями спуску.
Зазвенело вдруг в морозном воздухе било, и все оглянулись на главный коровник. Там, держа тяжелый молот в руке, стояла повариха Клава.
— Завтрак остывает! — крикнула она, подождав, пока не затихнул рельс.
В главном коровнике топились все три печки. Было тепло, но тускло — керосиновые лампочки освещали больше самих себя, чем накрытые деревянные столы, выставленные посередине.
Каждый сел к столу со своей глиняной миской. Разнесли горячую пшенную кашу. Хлопнула дверь во двор, и тут же в коровнике приятно запахло копченым мясом. Это Захар с двумя красноармейцами принес закопченную целиком свинью. Тушу положили на лавку и тут же начали кромсать, передавая отрезанные Kyoto к столам.
Ангел сидел рядом с Архипкой-Степаном и горбуном.
Архипка-Степан был чем-то удручен. Он сидел неподвижно, уткнувшись взглядом в миску с кашей.
— Эй, счетовод, — повернулся один из красноармейцев к горбуну. — Твоя скоро рожать будет? Да?
— Ага, — промычал, жуя мясо, горбун.
— Моя тоже, — сказал красноармеец, широко улыбаясь.
Ангел тяжело вздохнул.
Архипка-Степан посмотрел на него пристально и снова опустил свой взгляд на кашу.
После завтрака жители Новых Палестин разбрелись кто куда, но большей частью повыходили снова на заснеженный двор.
Наступала первая зима в Новых Палестинах, но грядущих морозов никто не боялся. Амбары и погреба были уже заполнены запасами. У речки, еще не замерзшей, осенью поставили сруб, полностью закрывший печку-коптильню, Теперь там жил Захар, жил и работал, коптил и мясо, и рыбу, и птицу всем, кто только ни просил об этом. Приходили к нему и крестьяне из ближнего колхоза, и из трех закопченных для них куриц всегда одну оставляли коптильщику, и от каждого поросенка отрезали Захару по окороку, так что и мясные запасы Новых Палестин увеличивались быстро, ведь все заработанное коптильщик отдавал к общему столу, кроме, конечно, того, чем утолял собственный голод. Часто к нему стучались и любившие выпить новопалестиняне, обычно в компании с бригадиром. Требовалась им, ясное дело, закуска, а в благодарность они охотно наливали Захару кружку, а то и второю самогона. Самогон Захар не пил, однако брал и сливал в большую бутыль и хранил у себя под лавкой на всякий случай.
Снова скрипел снег под ногами ангела — шел он вниз к полю. Хотелось удалиться и как бы издали поглядеть на село-холм, жителем которого он стал. Хотелось наедине с собой подумать об этих людях, рядом с которыми он теперь жил. Морозный воздух с каждым вдохом вселял бодрость в тело и мысли ангела.
И вдруг глухо зазвенело над полем било, и ангел обернулся, увидел, как побежали вверх, к главному коровнику, катавшиеся на салазках. Испугался ангел, что беда случилась, и тоже туда побежал.
А снег скрипел, и морозный воздух колол щеки.
Добежав до коровника, ангел ввалился в открытые двери и только там остановился, красный и запыхавшийся. . Впереди за печкой стояла гурьба народа, стояла она кругом, и ангел приблизился.
— Что там? — спросил он хромого красноармейца, старательно заглядывавшего вперед, за головы других.
— Не вижу, — раздраженно ответил тот. И тут прозвучал оттуда, из середины человеческого круга, стон.
— Ой, Господи! — прошептала стоявшая рядом крестьянка. — Хоть бы без мучений…
— Умирает кто? — спросил у нее ангел.
— Не-е, — ответила она, не оборачиваясь. — Горбуна баба рожает…
— Ишь! — услышав, что происходит, как-то хитро ухмыльнулся хромой красноармеец и стал протискиваться вперед.
Ангел пристроился за ним, и чудом удалось им выбраться к первому ряду стоявших кругом новопалестинян, окружавших плотным человеческим кольцом лавку, на которой лежала животом вверх знакомая всем круглолицая молодица, обхватив этот самый живот руками и придерживая его, словно рвался он куда-то.
У лавки копошились две бабки, но что они делали — понять было трудно, пока одна из них не постелила серое полотно на лавке под ногами у рожавшей.
Рожавшая дернулась, еще крепче схватила руками свой живот и застонала так громко, что человеческое кольцо на мгновение расширилось, словно от испуга.
Ангел увидел горбуна, стоявшего у печки.
А рожавшая тем временем застонала еще громче, и обе бабки подбежали к ее изголовью, наклонились над ней, шушукаясь, а потом взяли ее же руки и уперлись их ладонями в живот.
— Дави, дави! — сказала одна из них.
Рожавшая попробовала, но тут же с криком откинулась на лавку.
Тогда бабки стали руками мять живот, то и дело поглядывая на уставившуюся широко открытыми глазами на потолок роженицу.
Ангел почувствовал вдруг дрожь в коленях и отвел свой взгляд от лавки. Как-то не по себе ему стало. Посмотрел на лица окружавших лавку людей, увидел среди стоявших и Архипку-Степана. Все эти люди имели вид такой торжественный и гордый, что сам ангел на мгновение проникся этим непонятным ему чувством, замерев и забыв про дрожь в коленях.
И тут рожавшая завыла. Бабы снова насели руками на живот, и в этот момент красный сморщенный комочек вывалился из утробы рожавшей на серое полотно, и столпившиеся вокруг новопалестиняне прильнули ближе, наклонившись и оглядывая младенца.
— Ай, нож где? — спрашивала тонким голосом одна из двух баб-повитух. — Пуповину перерезать надобно… Нож-то?..
Но никто не слушал ее. Люди остолбенело смотрели на лавку.
— Нож-то где? — уже слезливо выкрикнула баба. Ангел, поняв, в чем дело, пробился сквозь плотно стоявших новопалестинян и подбежал к столу за печкой, но ножа на нем не было. Он пробежал вдоль лавок, но и там не было ножей, и тогда он выбежал из коровника и бросился что было сил к недавно отстроенной зимней кухне.
Там, схватив со стола большой тесак, он побежал назад. Растолкав все еще остолбенелых людей, пробился к лавке и протянул нож бабе.
— Да уж не нада… — отмахнулась она, показав на горбуна, сидевшего на краю лавки и ковырявшегося пальцем в зубах.
Ангел перевел удивленный взгляд на счетовода.
— Да перекусил я уж, чего мучиться… — сказал тот, не вынимая толстого указательного пальца изо рта.
Так, с тесаком в руке, ангел снова отошел к людям, став среди первого ряда.
Бабы тем временем ворожили над новорожденным, завязывали пуповину узлом и каждую минуту наклонялись к полу, полоская руки в бадейке с водой.
Ангел вздохнул и отвел глаза в сторону. И увидел Катю. Учительница тоже стояла, прикипев взглядом к младенцу. Но, видимо почувствовав на себе взгляд, обернулась. Глянула на ангела как-то испуганно, покраснела и отступила назад, а на ее место продвинулся длинный сутулый красноармеец, в глазах которого светилось радостное и чуть озорное любопытство.