Конечно, я не мог высказать своих мыслей. Христианский рыцарь, который всегда должен быть джентльменом, не станет, отведав угощения незнакомца, приняв этим его гостеприимство, платить ему, сказав, как он походит на жабу. По крайней мере, я постарался так не делать, хотя, по-моему, никакой обиды в этом не было и я, разумеется, сперва подумал.
Аббат расспрашивал меня, зачем я отправился в Корнуолл, где я провёл юность и какой у меня военный опыт. На все эти вопросы я отвечал по большей части правдиво, хотя и не желал признаваться ему, что я Хубелейр, прибывший, потребовать наш отчий дом и считающий его незваным гостем, которого сразу же выгонят из замка, если я сумею стать властелином Корнуолла. Он казался очень довольным всем, что я говорил и всё больше качался на ногах, которые казались длиннее ног большинства людей; всё быстрее и быстрее раздувал щёки, прерывая мои замечания странным пыхтением, которое, в моём возбуждённом воображении, походило на ква, ква, ква лягушек-быков в брачный сезон. Затем, когда я закончил, он поведал о себе.
— Прекрасный сэр, назвавшийся Сесилом, сыном Джеймса, внуком Дэвида и даже потомком Раймонда, кем бы он ни был, но не сообщивший ни сведений о своём роде, ни его имени, ты прибыл в Корнуолл в подходящее время и твоё появление в этом замке несомненно благоприятно. Как ты, возможно, предположил, ни я, ни мои друзья, которых ты увидишь сегодня вечером, не уроженцы этой дикой страны. Некоторые из нас из Франции, другие из Богемии, а кое-кто из далёких земель за Тартарией, в пустынях Гоби; но все мы братья, связанные узами крови, стремления и огромного честолюбия, которое скоро откроется тебе. Однако же, хотя все мы превзошли некромантию и имеем множество знаний, необычных и смертельных, ни один из нас не искусен в военном деле и применении оружия для защиты или нападения. Такое происходит не из-за нехватки храбрости — о, поверь, прекрасный сэр, когда я скажу, что это происходит не из-за недостатка мужества или смелости, но, скорее, из-за неких телесных недостатков, которые удерживают нас от участия в отважном искусстве войны, восхищающем большинство мужчин. Поэтому мы ищем помощи в других средствах. Но сегодня вечером у нас будет человек, который сразится за нас, если потребуется. Я надеюсь, что этого не произойдёт, но, тем не менее, в сражении может быть нужда — да, несомненно, нужно будет воспользоваться острым мечом, хотя, возможно, лучше использовать твой кинжал.
— О, что до этого, — отвечал я с вынужденной смелостью, — в случае необходимости я могу использовать что угодно. Лично я предпочитаю двуручный меч, который ношу за спиной, но, если комната небольшая и света немного, предпочитаю кинжал. Прежде, убивая великанов, я всегда предпочитал меч, потому что требовалось время, чтобы отрезать их головы, и, конечно, кинжалом это получалось дольше. Тем не менее, в коротком бою с одноглазым драконом в пещере на Канарских островах, я получил большое удовольствие, ослепив его одним ударом кинжала и в следующий момент остриё нашло его сердце. Ты получил бы удовольствие от той маленькой битвы, аббат, и я уверен, что, узрев её, ты бы полностью поверил в мою способность справиться с любой угрозой, которая может возникнуть сегодня вечером.
Аббат улыбнулся. — Ты мне нравишься. Честное слово, ты мне нравишься. Я так впечатлён тобой, что почти хочу попросить, чтобы ты стал одним из братьев. Это может подождать. Но вернёмся к моей истории: мы соберёмся здесь сегодня вечером, чтобы засвидетельствовать победу над одним из наших величайших и самых неприятных врагов. Многие века он обманывал и связывал нас. Не один из братьев отправился на тот свет злобными кознями этого изверга. Но наконец мы одолеем, если ты поможешь сегодня вечером нам его убить. Естественно, когда он умрёт, его сила перейдёт к нам; и невозможно сказать, до каких высот славы возвысятся братья с этой дополнительной силой. Мы убьём его. Много веков он кичился своим бессмертием, своим величием, своей неуязвимостью для вреда; о да, сегодня вечером мы убьём его.
Я неправильно выразился. Не мы убьём его. Это сделаю я! Именно так я желаю. Все мы могущественны, но я немного сильнее других братьев. Поэтому я собираюсь убить этого врага и, когда я это сделаю, то буду править всеми людьми на Земле и, быть может, людьми на других звёздах. Я стремлюсь отправиться в космос, завоёвывать звёзды, иные, чем та, у которой мы живём.
Я убью его сегодня вечером. Тот человек у меня в стеклянной бутыли, куда я заманил его обманом. Попав туда, он принял новое обличье — и разве не отрадно, что он принял ту форму, которую сотворил сам? Это подарило мне силу и славу — на веки вечные… нет, нет! Я не хочу так говорить — ещё нет, не сейчас! Я недостаточно могуч, чтобы бросить вызов Богу. — Его голос понизился до хныканья. — Пока нет, но, возможно, через несколько часов; после того, как я прибавлю к своей силе силу мёртвого демона.
Этого дьявола в бутыли нельзя убить ядом, сталью, огнём, водой или недостатком воздуха. Нет оружия, достаточно мощного, чтобы уничтожить его; но этой ночью он умрёт. Ибо он внутри стеклянной бутыли, а я снаружи и он добровольно принял облик, который позволит мне убить его через стекло. Понимаешь? Стекло прозрачно. Он посмотрит на меня. Я посмотрю на него и в том взгляде будет его погибель. Вскоре он иссохнет, уменьшится, постепенно утратит форму, пока не сляжет на донышке бутыли несколькими каплями слизи и сплетённой массой мягких костей. В этой бутыли есть стеклянная пробка, изготовленная с величайшей изобретательностью. В её полой середине — пепел из костей блаженных, слёзы, которые упали из глаз Марии и капли пота со лба замученного святого. Эти священные реликвии прошлого смогут заточить душу демона. После того, как он обратится в слизь, я вытащу пробку и втяну его дух в себя. Не имея больше тела для обитания, его дух будет рад вселиться в меня и таким образом я получу силу, власть и славу Великого, который Некогда правил Адом. Разве это не хитро?
— Действительно, это так, — ответил я, с оживлением в голосе и отвращением глубоко внутри. — Но зачем вам в этой драме я? Вы сказали, что мой меч и кинжал бесполезны против Врага.
— Ты будешь охранять меня, добрый юноша. Ты, кто столь отважен, полон желания и стремления стать кем-то, прежде чем умрёшь, прислан сюда судьбой в самый подходящий момент, чтобы защитить меня, когда мне необходима подобная помощь. Разве ты не понимаешь положение, в котором я окажусь? Я, со ртом, сжатым на горлышке бутыли, готовый вобрать дух, который сделает меня величайшим из всех людей, живых или мёртвых. Предположим, сразу перед тем, как я вдохну, один из братьев — и я особенно подозреваю человека из Гоби — вонзит кинжал мне в сердце и займёт моё место, дабы вдохнуть эту великую силу. Сколь ужасно это было бы! Какой печальный конец моих мечтаний об империи! Я спланировал и подготовил всё это, а теперь оно может ускользнуть. В конце концов, почему я должен отказываться от права стать Императором Могущественных, лишь потому, что китайский кинжал погрузится в моё сердце? Я знаю, что ты защитишь меня
О, обещай мне, что ты прикроешь мне спину и проследишь, чтобы никто из братьев не поступил неверно! Ты обещаешь это? Взамен я подумаю, чем тебе отплатить. Чего ты желаешь больше всего? Золота? Власти? Любви прекрасной женщины? Дай мне взглянуть тебе в глаза. О, прекрасно! Ты — истинный мой собрат, ибо я вижу, что ты желаешь тёплую комнату, наполненную библиотекой из множества книг, старинных манускриптов и удивительных пергаментов. Я дам тебе всё это и так докажу, что вознаграждаю тех, кто помогает мне в час опасности. Что скажешь, если я награжу тебя, добавив в эту библиотеку экземпляр Элефантиса[5]? Некоторые считают, что Нерон уничтожил их все, но я знаю, где находится одна копия. Ты защитишь меня, если я дам тебе всё это?
— Разумеется, да, — ответил я почти восторженно, когда представил себя сидящим перед огнём, наслаждающимся Элефантисом в совершенно философской манере. Конечно, я желал намного большего, чем библиотека, но полагал неблагоразумным сейчас перечислять все свои стремления. Я не слишком хорошо понимал аббата и, в конце концов, лучше не доверять слишком уж опрометчиво.
Аббат выглядел довольным. Он настоял, чтобы расцеловать меня в обе щеки, по французской моде.
Я хочу сказать в этот момент, что, хоть я и совершил в своей короткой жизни много безрассудных подвигов, как, например, собственноручно усмирил Жёлтого Муравья Фаргона (восьми футов высотой и смертельно ядовитого) и бесстрашно встретился с Таинственной Морской Женщиной Западных Морей, тем не менее самое отважное мгновение в моей жизни было, когда я выдержал жабий поцелуй аббата и не вскрикнул; пусть и хотелось — о, как хотелось избавиться от страха, прокричав его слушающим совам и скорпионам! Но, разумеется, такое поведение было бы недостойно будущего Властителя Корнуолла. Поэтому я улыбнулся, принёс ему свои клятвы, напомнил ему не забыть экземпляр Элефантиса, и не будет ли он добр подкрепить меня ещё вином, прежде чем начнётся это вечернее представление?
Это произошло позже — спустя целую вечность ожидания для меня, но, возможно, всего лишь час по реальным минутам — когда мы собрались в нижнем покое замка. В комнате сиял свет, но откуда он исходил, было лишь одной из вещей, беспокоящих меня. У одной стены стоял табурет, перед ним низкий стол, а на столе нечто высокое и округлое, покрытое квадратом бархатной материи. Аббат сел на табурет, тогда как я встал позади, теребя рукоятку моего любимого кинжала, рукоятку из слоновой кости, вырезанную, как подобие женщины. Блестящий клинок, спускающийся от её нагого тела одарил смертельным поцелуем не одного смельчака и мерзкого монстра.
Затем, из щелей в стене — да, может быть, из трещин в полу, или так представилось моему лихорадочному воображению — появились братья и собрались полукругом у стола. Их лица были схожи с жабьими, подобно лицу аббата. Они встали там и я сказал своим коленям, — Помните честь Хубелейров! — и прошептал своим челюстям, — Молчите и помните смелость вашего пращура Дэвида! — но, несмотря на эти наказы, мои колени и челюсти лихорадочно тряслись, к моему чрезвычайному беспокойству.