Но, при всех странностях, потрясших меня, лицо его всё же выглядело человеческим. Конечно, это было лицо человека. Было легко посчитать человеком того, кто впустил меня, накормил, а теперь стоял у огня, готовясь со мной заговорить; я горько себе сказал, что был дураком, подумав иначе о том, кто столь гостеприимно принял меня, но, всё же в том лице, периодически освещаемом пляшущими отблесками трепещущего огня — было нечто в том лице, что охладило меня и заставило торопливо сжать золотое распятие, что висело на шее — ибо в лице этого человека было нечто, заставившее меня вспомнить жаб.
Губы были тонкими, бескровными, плотно сжатыми и тянулись через всё лицо, примечательное срезанным лбом и дряблыми щеками. Кожа походила на пергамент, тонкий, немного зеленоватый пергамент — и, время от времени, пока аббат стоял в тихих раздумьях, он начинал ритмично дышать ртом, надувая тонкие щёки, словно рыбий пузырь и тогда он походил на лягушку более, чем когда-либо.
Конечно, я не мог произнести это слово применительно к нему. Христианский рыцарь, претендующий на то, чтобы быть джентльменом, не станет, отведав пищи незнакомца и приняв его гостеприимство, платить ему, сказав, что он выглядит, как лягушка. По крайней мере, это не тот способ, каким я действовал в подобных чрезвычайных ситуациях; хотя, по-моему, никакой обиды в этом не было и я, разумеется, сперва думал.
Затем Аббат расспросил меня, кто я такой, как меня зовут и по какому делу я отправился в Корнуолл; на все эти вопросы я отвечал по большей части правдиво, хотя, конечно, и не желал признаваться ему в своём желании стать Властителем этой земли. Он казался очень довольным всем, что я говорил и всё больше качался на ногах, которые были длиннее, чем ноги большинства людей, и всё быстрее и быстрее раздувал щёки, прерывая мои замечания странным пыхтением, которое, в моём возбуждённом воображении, походило на ква, ква, ква лягушек-быков в брачный сезон. Потом, когда я закончил, он поведал о себе.
— Прекрасный сэр, назвавшийся Сесилом, сыном Джеймса, сына Дэвида, сына Джона, и даже столь отдалённо в прошлом, как сына святого Христофора, ты прибыл в Корнуолл в подходящее время и час твоего появления прибытия в этой дикой земле несомненно благоприятен. Конечно, ни я, ни мои друзья, которых ты увидишь здесь сегодня вечером, не корнуолльцы. Некоторые из нас из Франции, другие из Богемии, а кое-кто из далёких земель за пустынями Тартарии, но все мы братья, объединённые узами крови и стремления, и крепко связанные клятвой на крови и огромным честолюбием, которое скоро откроется тебе. Однако же, хотя все мы искусны в премудростях, уловках и знаниях, необычных и смертельных, всё же ни один из нас не искусен в военном деле и применении оружия для защиты или нападения, и такое происходит не из-за нехватки отважности с нашей стороны — о! поверь, прекрасный сэр, когда я скажу, что это происходит не из-за нехватки смелости с нашей стороны, но, скорее, из-за обладания определёнными недостатками, которые удерживают нас от отважного искусства войны, коим восхищается большинство мужчин. Поэтому мы ищем решений в других средствах, но сегодня вечером у нас будет человек, который сразится за нас, если потребуется, и хотя я надеюсь, что этого не произойдёт, тем не менее, в сражении может быть нужда — да, несомненно, что он может воспользоваться острым мечом, хотя, возможно, эффективнее было бы использовать твой кинжал.
— О! что до этого, — ответил я, — В случае необходимости я могу использовать и то, и то. Лично я предпочитаю двуручный меч, что ношу за спиной, но, если комната небольшая и света немного, предпочитаю кинжал. Прежде, в трудах по уничтожению великанов, я всегда больше предпочитал меч, потому что требовалось время, чтобы отрезать их головы, и, конечно, кинжалом это получалось дольше. Тем не менее, в коротком бою с одноглазым драконом в пещере на Канарских островах, я получил большое удовлетворение, ослепив его одним ударом кинжала и в следующий момент остриё нашло его сердце. Ты получил бы удовольствие от той маленькой битвы, аббат, и я уверен, что, узрев её, ты бы полностью поверил в мою способность справиться с любой угрозой, которая может возникнуть сегодня вечером.
Аббат улыбнулся. — Ты мне нравишься. Честное слово, ты мне нравишься. Я так впечатлён тобой, что почти хочу попросить, чтобы ты стал одним из Братьев. Это может подождать. Но вернёмся к моей истории. Мы соберёмся здесь сегодня вечером, чтобы засвидетельствовать победу над одним из наших величайших и самых неприятных врагов. Многие века он обманывал и связывал нас. Не один из братьев отправился на тот свет злобными кознями этого изверга. Но наконец мы переиграем его и сегодня вечером убьём. Естественно, когда он умрёт, его сила перейдёт к нам; и невозможно сказать, до каких высот славы возвысятся братья с этой дополнительной силой. Мы убьём его. Много веков он кичился своим бессмертием, своим величием, своей неуязвимостью к повреждениям; о да, сегодня вечером мы убьём его.
Я неправильно выразился. Не мы убьём его. Это сделаю я! Именно так я желаю. Все мы могущественны, но я немного сильнее других братьев. мужчинами, которые связаны со мной. Я буду управлять ими и также всеми мужчинами на этой земле, и, возможно, мужчинами и женщинами на других землях Поэтому я собираюсь убить этого врага и, когда я это сделаю, то буду править людьми, вязанными со мной. Я буду править ими, а также всеми людьми на этой Земле и, быть может, мужчинами и женщинами на других Землях. Я стремлюсь отправиться в космос, завоёвывать иные звёзды, чем та, где мы живём.
Итак, сегодня вечером мы сделаем это. Тот человек у меня в стеклянной бутыли. Хитростью я заманил его в эту бутыль. Попав туда, он принял новое обличье — и разве не отрадно, что он принял ту форму, которую сотворил сам! Это подарило мне силу и славу — на веки вечные… нет! Нет! НЕТ! О, Боже! Я не хочу так говорить — не сейчас! Пока нет! Я недостаточно могуч, чтобы бросить вызов Богу. — Его голос понизился до хныканья. — Пока нет, но, возможно, через несколько часов; после того, как я прибавлю к своей силе силу мёртвого демона.
Эту тварь в бутыли нельзя убить ядом, сталью, огнём, водой или перекрыв ему воздух. Нет подходящего оружия, чтобы уничтожить его; но этой ночью он умрёт — сегодня ночью он окажется внутри стеклянной бутыли, а я снаружи и он добровольно примет облик, который позволит мне убить его через стекло, видишь ли. Стекло прозрачно. Он посмотрит на меня! Я посмотрю на него и в том взгляде будет его погибель. Вскоре он иссохнет, уменьшится, постепенно он утратит форму, пока не сляжет на донышке бутыли несколькими каплями слизи и сплетённой массой мягких костей. Тогда я вытащу пробку и вот! изобретательность, которое я выказал, когда изготавливал эту пробку! Действительно, она стеклянная, но в середине находится пепел из костей святых, слёзы, которые упали из глаз Марии и капли пота со лба одного из святых, и таким образом я смогу заточить этого демона. Как следует, пока он не умрёт, когда пробка потеряет ценность; я вытащу её, прижмусь ртом к горлышку бутыли и втяну в себя дух этого мёртвого демона. Не имея больше тела, где оставаться, тот дух будет рад вселиться в меня, и таким образом я получу силу, власть и славу этого демона из Ада. Разве это не хитро?
— Действительно, это так, — ответил я, с оживлением в голосе и отвращением глубоко внутри. — Но зачем вам в этой драме я, если мой меч и кинжал бесполезны против Врага.
Он приблизился ко мне. Он шёл и его ноги не топали по каменному полу; он скользнул ко мне, вкрадчиво притронулся к моей руке и почти своей щекой к моей щеке, и, когда я вздрогнул от его холодного касания и липкой кожи, столь же холодной и влажной, он заскулил мне в ухо:
— Ты охранишь меня, добрый юноша. Ты, кто столь отважен, полон желания и стремления стать кем-то, прежде чем умрёшь, ты прислан сюда Судьбой в самый подходящий момент, чтобы оберегать меня, когда мне потребуется защита. Разве ты не понимаешь ситуации? Я, со ртом на горлышке бутыли, готовый вобрать дух, который сделает меня величайшим из всех людей, живых или мёртвых. Предположим, сразу перед тем, как я вдохну, один из братьев (и я особенно подозреваю человека из Гоби) вонзит кинжал мне в сердце и займёт моё место, дабы вдохнуть эту силу величия. Подумай, сколь ужасно это было бы — какой печальный конец моих помыслов о величии! А я спланировал и подготовил всё это, а теперь оно может ускользнуть и, в конце концов, почему я должен отказываться от права стать Императором Могущественных, лишь потому, что китайский кинжал погрузится в моё сердце? Я знаю, что ты меня защитишь. О! обещай мне, что прикроешь мне спину и проследишь, чтобы никто из Братьев не совершил неверного действия. Я знаю, что ты уже распознал меня, как нового брата. Мы с тобой сродни. Ха! Ты обещаешь мне? А взамен я подумаю, чем тебе отплатить. Чего ты желаешь больше всего? Золота? Власти? Любви прекрасной женщины? Дай мне взглянуть тебе в глаза. О, прекрасно! Ты — истинный мой собрат, ибо я вижу, что ты желаешь тёплую комнату, безопасность и библиотеку со множеством книг, старинных манускриптов и удивительных пергаментов. Я дам тебе всё это. Что скажешь, если в награду я отдам тебе экземпляр Элефантиса? Некоторые считают, что Нерон уничтожил их все, но я знаю, где находится одна копия. Ты защитишь меня, если я дам тебе всё это?
— Разумеется, да, — ответил я и был почти в восторге.
Конечно, было ещё несколько вещей, которые я желал, но полагал неблагоразумным сейчас перечислять все эти стремления. На самом деле я не слишком хорошо понимал Аббата и, в конце концов, лучше быть не слишком доверчивым.
Аббат выглядел довольным. Он настоял, на рукопожатии, И даже расцеловал меня в обе щеки, по французской моде.
Я хочу сказать в этом месте, что, хоть я и совершил в своей короткой жизни много отважных подвигов, как, например, собственноручно усмирил Жёлтого Муравья Фаргона восьми футов высотой и смертельно ядовитого, и бесстрашно встретился с Таинственной Морской Женщиной Западного Моря, тем не менее самое отважное мгновение в моей жизни было, когда я выдержал лягушачий поцелуй Аббата и не вскрикнул; пусть и хотелось — о, как хотелось избавиться от страха, прокричав его слушающим совам и скорпионам, но, разумеется, такое поведение было бы недостойно будущего властителя Корнуолла. Поэтому я улыбнулся, принёс ему свои клятвы, напомнил ему не забыть экземпляр