Элефантиса, и не будет ли он любезен немного подкрепить меня ещё вином, прежде чем начнётся это вечернее представление?
Это произошло позже, спустя целую вечность ожидания по моему представлению, но, возможно, всего лишь час по реальным минутам, а затем мы собрались в нижнем покое замка. В этой комнате сиял свет, но откуда он исходил, было лишь одной из вещей, беспокоящих меня. У одной стены стоял низкий табурет, перед ним низкий стол, а на столе нечто высокое и округлое, покрытое квадратом бархатной материи.
Аббат сел на этот табурет.
Я встал позади него, правой рукой задумчиво теребя рукоятку моего любимого кинжала, того, что с рукояткой из слоновой кости, вырезанной наподобие женщины и её обнажённый клинок одарил смертельным поцелуем не одного смельчака и мерзкого монстра.
Затем, из трещин в стенах, да! может быть, из щелей в полу, или так представилось моему воображению — появились братья и собрались полукругом у стола и их лица были схожи с лягушачьими, особенно у Аббата, и они встали там и я сказал своим коленям, — Вы — потомки чресл Христофора! — и прошептал своим челюстям, — Молча вспомни смелость твоего пращура Дэвида! Но, несмотря на эти наказы, мои колени и челюсти лихорадочно тряслись, к моему чрезвычайному беспокойству.
Аббат испустил кваканье. И низкий хор ответил кваканьем, исходящим от мужчин, стоящих перед нами. Я изучил их лица и в движущейся, мерцающей полоске свете увидел те же самые лягушкоподобные черты, так изумившие меня на лице Аббата.
Прежде, чем я смог полностью скрыть своё удивление, Аббат достал чашу из отверстия в стене и, исполнив то, что выглядело достаточно непристойно, взял её обеими руками и дал каждому из братьев отпить из неё. Чем в действительности был этот напиток, в то время я мог лишь представить, но позже, после глубокого изучения Сатанизма, я часто вздрагивал, вспомнив, как чудом спасся в ту ночь. По счастью, меня не попросили присоединиться к опустошению чаши.
Усевшись на табурет за столом, он велел мне убрать покрывало с той вещи, что была высока и кругла. Я сделал это и, как он и рассказывал, там оказалась большая стеклянная бутыль со скорчившейся на дне жабой. Стекло этого сосуда было на удивление прозрачным. Жаба была ясно различима, каждая её часть, но особенно морда и глаза. Она взглянула на Аббата — и глаза этих двоих омерзительных тварей — демона-лягушки и человека-лягушки дьявольски засверкали друг на друга.
Два этих зверя смотрели друг на друга. Между ними, разделёнными стеклянной стенкой, расходящимися тысячелетием разницы в мышлении, враждующих амбиций, противоборства личностей, велось сражение душ, подобного которому, насколько я понимал, редко бывало на Земле или в любом другом месте; хотя, конечно, я не обладал премудростью о других планетах — или даже этой, в таком отношении.
Между тем другие Братья, из Богемии, и даже из такой дали, как Гоби, стояли в безмолвии и нельзя было сказать, дышали ли они вообще или нет, но всё, что я знал — это то, что никто из них не должен подходить к Аббату со спины, а также знал, что виденное мной было любопытнейшим зрелищем.
Они впивались взглядом друг в друга, каждый сражаясь за превосходство, каждый пытаясь уничтожить другого. Я не видел глаз Аббата, но ясно замечал, что взгляд заточённой жабы был полон уверенностью, абсолютной уверенностью.
Видел ли Аббат в них то же, что и я?
Без сомнения! Потому что он пытался спастись. Три раза он силился подняться и сбежать, и каждый раз падал на табурет, и его лицо и глаза приближались к морде, насмешливо всматривающейся в него сквозь прозрачную стеклянную стенку. Затем, тихо простонав, бедняга внезапно рухнул вперёд и на наших глазах он расплавился, сначала в студень, а потом в лужу гнусной зловонной слизи, растёкшуюся по полу тут и там, но в основном впитавшуюся и удержанную одеждой того, что когда-то было Аббатом Руссо.
Когда он умер, лягушка увеличилась и в некоторой степени приняла на более человеческий облик. Он медленно поворачивался в бутыли, и, по ходу круга, который описывал его взгляд, он долго смотрел на каждого из Братьев, и, после этого взгляда они замирали и не двигались, хотя на лице каждого отражалось отчаянье.
Теперь тварь в бутыли посмотрела на меня. Что ж, пусть смотрит, если это всё, чего он хочет! Я крепко вцепился в свой крестик на груди и помнил о силе пробки, удерживающей его в хрустальном узилище. Если бы я что-то обнаружил в его взоре, то мог бы закрыть глаза. Разумеется, я понимал, что мог закрывать глаза всякий раз, когда захочу, если влияние станет слишком зловещим.
Но этот взор не пытался мне повредить. Скорее…
Тварь поднялась на задние лапы, а верхней сделала мне знак
Чрезвычайно потрясённый, я вспомнил этот призыв о помощи, которому научил меня другой Брат, в аравийской пустыне. Что подобное создание могло под этим подразумевать? Или это была случайность? Совпадение?
Или эта жаба тоже когда-то побывала в святом месте в Аравии?
Разумеется я понял, чего он хотел.
И, отвечая на его знак, я вытащил пробку.
Он вышел.
Я ожидал этого, но был удивлён, обнаружив, что, после того, как он пролез через бутылочное горлышко, то больше не был жабой, а более уподобился человеку. Даже его лицо не было похоже на лицо Аббата, но имело приятное выражение, которое немного согрело моё сердце и сняло хотя бы часть моих опасений.
Он не уделил мне внимания, но медленно прошёл перед лягушколицыми людьми, и, когда он проходил, они стонали в муках и, пав перед ним на колени и лица, пытались целовать ему ноги…
Но именно этот акт преклонения заставил меня взглянуть на его ноги, и затем я увидел, что они были волосатыми и с копытами, будто у козла.
Наконец он миновал всех мужчин и, обернувшись, сотворил знак и от этого знака они также превратились в слизь, и их гибель во всех отношениях походила на гибель Аббата, ничего не оставив на полу, кроме своих одежд, в которые были облачены и жабьего сока, медленно вытекавшего из них.
Потом этот странный человек подошёл туда, где я стоял, опёршись о стену, чтобы избежать падения, и весело спросил:
— Ну, Сесил, мой добрый малый и необычный родич, как прошёл вечер?
— Довольно приятно, — ответил я; — сначала одно развлечение, затем другое. На самом деле это было весьма полезное для меня время.
— Парень, — добродушно сказал он, похлопывая меня по плечу и это похлопывание было полно теплоты человеческого дружелюбия, — Ты выказал редкую проницательность, выпустив меня из этой бутыли. Конечно, я мог её разбить, но в твоём лице было что-то, что мне понравилось и я решил тебя испытать. Ты тоже бывал в Аравии, на Востоке и, когда я обратился к тебе за помощью, ты мне помог. Эти люди-жабы беспокоили меня многие годы. Я пытался уничтожить их, ибо они вредили мне, поскольку они повреждают мою причину, но никогда до нынешнего вечера, когда я разгадал их лучше, чем они меня, не было возможности собрать их в одной комнате. Ручаюсь, аббат был удивлён. Он экспериментировал и убил множество настоящих жаб, и, разумеется, считал, что, если я нахожусь в обличье жабы, то сможет меня убить; но, конечно, я-то не жаба, просто так появлялся в настоящее время. Ну, с этим покончено и я могу вернуться к лучшим и более весёлым занятиям. Но — ты на самом деле освободил меня и, быть может, волшебство той пробки оказалось сильнее, чем я думал, поэтому я дам тебе три желания, мой дорогой родич — проси меня обо всём, чего пожелаешь.
Моё сердце чуть не выпрыгивало из груди, но, тем не менее, я смело заговорил:
— Дай мне силу побеждать всех великанов, разбойников, негодяев, саламандр, огров, змей, драконов и всех злодеев, мужчин и женщин, на земле, под и над землёй, везде и всюду, где я буду биться с ними.
— Это огромная сила, но я дарую её.
— Затем я желаю прекрасный замок, со всей обстановкой и, прежде всего, хорошей библиотекой. Давным-давно была книга под названием Элефантис, написанная женщиной. Я должен иметь эту книгу в библиотеке.
Человек рассмеялся.
— Я слышал, как аббат говорил тебе об этой книге. Ты знаешь, что я был хорошо знаком с той девушкой? На самом деле я вложил ей в голову некоторые идеи об этой книге. Хорошо, я обустрою этот замок так, как ты желаешь. А, теперь, что следующее? Разве ты не хочешь мирской власти?
— Конечно, — почти величественно произнёс я: — Я желаю править Корнуоллом.
— Это легко, сущая безделица. Думаю, они назовут такого человека Властителем. Что ж, мне нужно идти. Желаю тебе жить долго и весело.
Он исчез под совиное уханье. Всё вокруг меня пробуждалось к новой жизни в камне и штукатурке, и возрождении тех вещей, что пылились тысячу лет. Медленно я проходил через длинные залы, где, там и сям, челядь низко склонялась в почтительном смирении. Я шёл всё вперёд и вперёд и, наконец, добрался до огромного зала, и там воины ожидали моих приказаний и маленькие пажи подбежали, спрашивая, чего я желаю.
Всё ещё медленно, будто во сне, я достиг спиральной лестницы и поднялся на верхушку башни. Это была прекрасная ночь, освещённая светом звёзд и полной луны. Там я встал рядом с дюжим воином, поставленным сторожить замок.
Далеко внизу по извилистой дороге приближался звук труб, весёлая музыка лошадиного топота по утоптанной глине и громкий звон мечей, стучащих по доспехам на каждом конском шаге. Сюда долетал гомон множества мужчин и, время от времени, перезвон женского смеха.
— Что это за кавалькада движется к моим владениям? — резко спросил я престарелого воина, который, улыбнувшись в лунном свете, отвечал:
— Это великие люди Корнуолла, со своими дамами, рыцарями и всеми своими воинами, шествующие сквозь ночь, чтобы поприветствовать вас в Корнуолле и кротко смиренно признать вас своим Властителем.
— Так и должно быть, — отозвался я. — Ступай и прикажи, чтобы к их появлению всё было готово. А, когда они прибудут, пригласи лордов ко мне; они найдут меня в библиотеке.