Всеволод боялся народа. Он приказал окружить свой дворец и близлежащие здания белокаменной зубчатой стеной. Получился укрепленный городок в городе, называемый «детинец».
На верху ворот этого детинца стояла церковь Иоакима и Анны. При раскопках были найдены остатки фундамента белокаменных стен и фундамента ворот.
В Московском Историческом музее находится удивительный обломок резного камня — птица Сирин — «птица с ликом девы». В приходной книге музея значится, что камень этот был найден в 1908 году близ Успенского собора города Владимира. Никаких зарисовок точного места находки нет. И гадают теперь исследователи: камень явно относится к XVII веку. Какой церкви он принадлежал? Быть может, той надвратной, видимо, позднее перестроенной? Облик ее восстановить невозможно.
Как выглядел давно исчезнувший дворец Всеволода — тоже неизвестно. Мы даже не знаем, был ли он белокаменным, или кирпичным, или просто деревянным. Единственное его изображение в одной из летописей ничего не говорит исследователю. И место, где находится дворец, несмотря на неоднократно проводимые раскопки, до сих пор не найдено. Приходится вновь повторить ранее сказанные слова: «Много еще исторических тайн прячет земля Суздальская и Владимирская».
Белокаменная книга
Когда мои московские друзья просят меня показать им белокаменные сокровища древней Владимирщины, они шлют мне письма в Любец, где я живу, и я назначаю им встречу во Владимире «у Дмитриевского собора».
Это очень удобное место для таких встреч. Право, можно часами стоять и смотреть на лучший памятник зодчества эпохи Всеволода, на эти когда-то белые стены, покрытые теперь серой пылью веков.
С первого взгляда Дмитриевский собор кажется очень похожим на церковь Покрова на Нерли. Он хотя и больше, но таких же очертаний и также с одной главой.
И однако, он совсем другой, и не только потому, что на тридцать лет моложе. Никому не придет в голову называть его церковью, а только в мужском роде — собором, храмом, памятником старины.
Златокудрой царевной — Покровом на Нерли хорошо любоваться издали, чтобы глаз охватывал всю ее, от цоколя и до креста. Цветущий луг, озерко-старица и она сама — это как бы единое целое. Она просто немыслима без окружающей природы.
Между Дмитриевским собором и Успенским стоит огромное каменное здание конца XVIII века — бывшие Губернские присутственные места. Эти мрачные, похожие на сундук, так называемые «палаты» втиснулись между подлинной стариной и точно сдавили Дмитриевский собор. Рядом с ними он кажется совсем незначительным. Нужно подойти к самому его подножию.
И тут стоит остановиться надолго, чтобы внимательно рассмотреть все камни, слагающие его стены. Каждый камень, начиная от аркатурного пояса и выше, камень особенный, непохожий на другие, и каждый в отдельности — подлинное произведение искусства.
Словно повешены на стены четыре белокаменных тяжелотканых ковра, или, лучше сказать, четыре страницы огромной белокаменной книги, написанной на неведомом языке. Каких только удивительных зверей, птиц, людей и вовсе непонятных существ не создавали скарпель и воображение мастеров: все разные заморские чудища — сказочные треххвостые львы и барсы, грифоны с туловищем льва, с головой и крыльями орла.
Белок, лисиц, волков, медведей нет на этих камнях.
Аз пущу на вас звери двоеглавые,
А главы у них львовые.
Крыла орловые,
Власы женские… —
так поется в старинном духовном стихе.
Исследователи этого единственного в своем роде памятника искусства подсчитали, сколько и каких изображений поместили мастера на трех его стенах, без аркатурного пояса и без трех алтарных апсид, составляющих четвертую стену. В книге Н. Н. Воронина приводится такая таблица:
Изображения христианского характера … 46
Звери и птицы … 236
Грифоны … 28
Растения … 234
Прочие … 22
Итого: 566 изображений.
Выходит, что изображений христианских помещено всего лишь на 8 процентов резных камней.
Всеволод поручил строить монашески-строгий и величественный Успенский собор властям церковным. Его воздвигали для народа, который нужно было держать покорным князю и священнослужителям.
А Дмитриевский собор Всеволод повелел строить для себя, для своей семьи, для своих приближенных.
Когда построили мастера Успенский и Рождественский соборы, поставили белокаменный детинец с воротами и надвратной церковью, настал день, и позвал их всех Всеволод.
— Хочу на своем дворе видеть храм, — сказал он им, — свой храм, во имя своего святого — воина мученика Дмитрия Солунского[26]. И пусть будет он таким, какого еще на Руси не видывали.
Собор строили рядом с княжеским дворцом, внутри княжеского детинца, куда простой народ не допускался. И конечно, Всеволод ходил на строительство постоянно, может быть, каждый день. Он сам выбирал из своей богатейшей по тем временам библиотеки рукописные книги с миниатюрами[27], вел мастеров в свои кладовые, показывал им заморские и киевские шитые ткани, чеканные медные и серебряные сосуды.
Мастера внимательно изучали изящные миниатюры в книгах, тонкие узоры на посуде и на тканях. Но у них был и свой наметанный глаз.
В детстве их деды и прадеды рассказывали им старые предания да сказки. И шли те сказки и предания с древних и древнейших, еще Перуновых и Ярилиных времен.
А еще подсмотрели мастера по лесам и лугам, как нежный вьюнок извивается своими слабыми побегами, как буйный хмель опоясывает белые стволы берез, как по болотам растут желтые и лиловые касатики (ирисы), а по полям алеют маки.
А еще с юных лет знали они, как долбить дерево. Челноки, колоды — пчелиные улья, колоды — гробы для покойников, корыта, ушаты, братины, чаши-ендовы, многие мелочи вроде солониц, ковшиков, разных ларцов выдалбливали мастера из цельного куска дерева, а потом брали самый малый и самый острый скарпель и украшали тонколистной резьбой изделия рук своих.
А еще умели те мастера вырезать по дубу хитрые узоры на князьках, наличниках, причелинах, подзорах, крылечках теремов боярских.
Как сказал им Всеволод — «хочу видеть свой храм украсноукрашенным», так и встрепенулись их сердца. Захотелось им во всю удаль русскую разгуляться скарпелями.
Нынешние ученые-исследователи, изучающие узорочье на соборе, не могут определенно сказать, какой зверь, или птица, или цветок взят из книг, какой с заморских тканей или посуды, а что пошло от деревянной резьбы, а что подслушано в старых преданиях да сказках, а что подсмотрено по суздальским лесам и болотам. С разных сторон явилось художество на четыре страницы белокаменной книги.
Исследователи дореволюционные утверждали, что зодчие собора вложили в его камни определенную религиозную идею и строили его согласно словам из псалма царя Давида: «Всякое дыхание да хвалит Господа».
Но, разглядывая бесчисленных каменных зверей и птиц, можно увидеть, как далеки эти существа от всего небесного. Не могли такие чудища никого хвалить. Они просто выстроились один за другим. Вот два лебедя переплелись длинными шеями. Вот всадники-воины скачут неведомо куда, а четырехлапые грифоны прилетели неведомо откуда, иные стоят, иные машут крыльями. А эти львы или тоже стоят, или лежат, или идут; один поднял переднюю лапу, другой встал на дыбы, третий обернул голову назад: они посматривают на нас сверху то с улыбкой, то добродушно, а то оскалив зубы.
Обойдем еще раз собор и рассмотрим его внимательно. Три алтарные апсиды, составляющие восточную стену, украшены менее богато. Северная, западная и южная стены снизу доверху четырьмя выступающими вперед полуколонками делятся на три части, на три прясла, причем средние прясла шире крайних.
Три двери с трех сторон ведут в собор. По аркам, перекинутым над дверями, пущена не просто резьба, а тонкое, тончайшее белокаменное кружево с голубыми, как мартовский снег, тенями.
Подобные ободверия напоминают порталы католических соборов. Там, на каменных, наверху переходящих в плавно изогнутые дуги столбах также перевиваются стебли хмеля с диковинными беломраморными цветами да бутонами…
Поднимем глаза выше, рассмотрим аркатурный пояс.
На средних пряслах — по восемь, на крайних — по шесть выступающих вперед тяжелых подвесок, совсем не похожих на легкие и простенькие полуколонки Успенского собора и Покрова на Нерли. Все эти подвески разные, и каждая из них — подлинно художественная драгоценность. Видимо, вспомнили мастера прежнее свое умение, как резать деревянные балясины, что держали крылечки на боярских теремах.
Иные подвески словно перевиты кружевными ленточками или стебельками хмеля, а другие будто сплетены из окаменелых ивовых прутьев и похожи на узкую рыболовную вершу. Каждая подвеска начинается с удивительного зверька или птицы. На спине птицы или на хвосте зверька растет цветок о четырех лепестках, а на цветок вскарабкался другой диковинный зверек, поменьше. Спускаются эти подвески из пышных капителей, соединенных меж собой подковками арочек и похожих на букет цветов. А вокруг арочек сплелись тонкие стебли растений. А выше идет ряд поребриков, а еще выше хитросплетенная каменная ленточка.
Между аркатуринами-подвесками разместилась вереница святых. Тут и апостол Петр с короткой полукруглой бородой, строгий Николай-чудотворец с каменными крестами на одежде. Святые стоят, а древние пророки удобно расселись на облачках-подушках. Всеволод приказал изваять и своих предков — рослого князя Бориса и юношу князя Глеба. У каждого святого строго установленные еще византийскими церковниками черты лица. И все же эти черты вполне живые, выразительные, словно мастера высекали на камнях портреты своих близких. Или, может, вспомнились им древние божки, что вешали их жены на стропила хлевов для бережения коров и овец от злых духов? А стоят те святые прямо на ветвистых заморских деревцах и цветках, а под теми деревцами и цветками спрятались заморские птицы да львы.