Памятуя заветы святого Сергия, Лионисий обратил его обитель в странноприимный дом и больницу для ратных людей и всякого рода страдальцев. Он призвал келаря, казначея, всю братию и объявил им, что надо всеми силами помогать тем, которые ищут приюта у святого Сергия. «Лом Святой Троицы не запустеет, – говорил он со слезами, – если станем молиться Богу, чтобы дал нам разум: только положим на том, чтобы всякий промышлял чем может».
Затем началась кипучая деятельность: в обители и ее селах стали строить дома и избы для раненых и странников; больных лечили, а умирающим давали последнее напутствие; монастырские работники ездили по окрестностям и подбирали раненых и умирающих; женщины, приютившиеся в монастыре, неустанно шили и мыли белье живым и саваны покойникам. В то же время в келий архимандрита сидели борзые писцы, которые писали увещательные грамоты по городам и селам, призывая всех к очищению земли от литовских и польских людей.
Русское осадное орудие
Великий старец Гермоген также не молчал в своем заточении. В то время как 4 августа 1611 года Ян Сапега подошел к Москве и, разбив казацкие отряды, открыл себе дорогу в Кремль для снабжения продовольствием Гонсевского, этим воспользовались и нижегородские «бесстрашные люди». Они проникли к патриарху в тюрьму, на Кирилловское подворье, и одному из них, Роде Моисееву, он дал свою грамоту.
Это последняя из дошедших до нас грамот святителя. Вот ее содержание: «Благословение архимаритом, и игуменом, и протопопом, и всему святому собору, и воеводам и диаком, и дворяном, и детем боярским, и всему миру: от Патриарха Ермогена Московского и всеа Русии, мир вам, и прощение, и разрешение. Ла писати бы вам из Нижнего в Казань к Митрополиту Ефрему, чтоб Митрополит писал в полки к бояром учителную грамоту, да и казацкому войску, чтоб они стояли крепко в вере, и бояром бы говорили и атаманье бесстрашно, чтоб они отнюдь на царьство проклятого Маринкина паньина сына (пропуск в подлиннике)… не благословляю. И на Вологду ко властем пишите ж, также бы писали в полки; да и к Рязанскому (архиепископу – Феодориту) пишите тож, чтоб уняли грабеж, корчму… (блуд), и имели б чистоту душевную и братство, и промышляли б, как реклись, души свои положити за Пречистыя дом и за Чудотворцов и за веру, так бы и совершили; да и во все городы пишите, чтоб из городов писали в полки к бояром и атаманье, что отнюдь Маринкин на царьство не надобен: проклят от святого собору и от нас. Ла тебе бы вам грамоты с городов собрати к себе в Нижней Новгород да прислати в полки к бояром и атаманье; и прислати прежних же, коих естя присылали ко мне с советными челобитными, бесстрашных людей, Свияженина Родиона Мосеева да Ратмана Пахомова, а им бы в полкех говорити бесстрашно, что проклятый (Воренок) отнюдь не надобе; а хоти буде и постражете и вас в том Бог простит и разрешит в сем веце и в будущем; а в городы для грамот посылати их же, а велети им говорити моим словом. А вам всем от нас благословение и разрешение в сем веце и в будущем, что стоите за веру неподвижно; а яз должен за вас Бога молити».
Ф. Солнцев. Дионисий, архимандрит
Троице-Сергиевой лавры
Из этой грамоты ясно видно, что Гермоген, сидя в своей тюрьме, был отлично осведомлен об раздорах, бывших между Земским ополчением и казаками, завершившихся убийством Прокофия Ляпунова, и полагал все зло в том, что казаки хотели посадить на царство «Маринкина паньина сына». Видя, какую страшную опасность это представляло для государства и православия, Гермоген всеми силами высказывается против Воренка и проклинает его, причем приказывает писать Казанскому митрополиту Ефрему, Рязанскому архиепископу Феодориту и городам учительные грамоты, как к слабодушным седмочисленным боярам, так также в казачьи полки к атаманам, и говорить казакам бесстрашно, чтобы они отнюдь за Воренка не стояли, но имели бы чистоту душевную, братство и промышляли бы, как обещали, души свои положить за дом Пречистой, за чудотворцев и за православную веру.
По-видимому, несколько мягче относились к казакам власти Троице-Сергиевой лавры. Обитель Живоначальной Троицы была всего в 64 верстах от Москвы, под которой стояли казачьи таборы, причем отряды этих казаков беспрерывно появлялись у самого монастыря; кроме того, и приказы, основанные к лету 1611 года в стане подмосковных ополчений, оказались теперь в казачьих руках. Все это заставляло Троицкую лавру жить в мире с казачьим правительством. Ловкий келарь Авраамий Палицын, получив великие милости у короля под Смоленском, сумел приобрести себе сторонников и среди казачьих атаманов, которые оказывали различные услуги лавре. Поэтому Дионисий с братией, зная все великие прегрешения казаков, все-таки верили в возможность их соединения с земскими людьми для общего подвига во благо Родины, и в Троицких грамотах, составляемых «борзыми писцами», они призывали всех на защиту православия против польских и литовских людей, не делая различия между земскими людьми и казаками, но, однако, упоминая: «хотя будет и есть близко в ваших пределах, которые недоволы, Бога для отложите то на время, чтоб о едином всем вам с ними (подмосковным ополчением) положити подвиг свой страдати для избавления православныя християнския веры…».
Тем не менее после убийства Ляпунова негодование против казаков охватило весьма многих земских людей, и они решили совершенно отделить свое дело от них. Казанцы, сообщая пермичам об убиении Прокофия, писали им: «А под Москвою, господа, промышленника и поборателя по Христовой вере, которой стоял за православную крестьянскую веру и за дом Пречистая Богородицы… Прокофия Петровича Ляпунова казаки убили, преступя крестное целование… И Митрополит, и мы, и всякие люди Казанского государьства… сослалися с Нижним Новым городом и со всеми городы Поволскими… на том, что нам быти всем в совете и в соединенье и за Московское и за Казанское государство стояти… и казаков в город не пущати ж, и стояти на том крепко до тех мест, кого нам даст Бог на Московское государьство Государя; а выбрати бы нам на Московское государьство Государя всей землею Российския Державы; а будут казаки учнут выбирати на Московское государьство Государя по своему изволенью, одни, не сослався со всею землею, и нам того Государя на государьство не хотети».
Приведенную нами выше последнюю грамоту патриарха Гермогена «бесстрашный» Родя Мосеев доставил в Нижний Новгород 25 августа, где она, разумеется, была прочтена всеми властями и разослана по всем городам. Прочел ее и простой нижегородский посадский человек, торговец мясом – «говядарь», правивший должность земского старосты – Кузьма Минин Сухорук, которого около этого же времени посетило видение: святой Сергий Радонежский явился ему и повелел разбудить спящих – казну собирать, ратных людей наделять ею и с ними идти на очищение Московского государства.
Горячие, как огонь, слова заключенного в узах патриарха и чудесное явление преподобного Сергия произвели сильнейшее впечатление на Кузьму. Сердце его загорелось рвением совершить великий подвиг во имя Родины, и к подвигу этому как нельзя более подходил весь его душевный склад. «Воздвизает Бог некоего мужа от христианского (крестьянского) благочестиваго народа, – писал про него один современник, – не славнаго родом, но мудраго смыслом, который, видя многих насильствуемых, зело оскорбился и Зоровавельски поболел душею за людей Господних: принял на себя молву безчисленных печалей, всегда носился бурями различных попечений, непрестанно о своем деле попечение имел; если и не искусен воинским стремлением, но смел дерзновением…».
Разбирая эти слова, рисующие черты душевного склада Минина, И.Е. Забелин говорит: «Первая и самая важнейшая черта – это то, что Минин способен был сильно, до глубины души, оскорбляться общественным злом, не мог он холодно и безучастно смотреть на насильство, которому подвергалась вся Земля от иноземцев, а еще более от своих воров. Луша его способна была заболеть Зоровавельски, то есть заболеть чувством народной свободы, как болела душа Зоровавеля, освободившего свой народ от Персидского плена, восстановившего этому народу его храм Иерусалимский. Но душа Зоровавеля высилась также чувством истины, правды… Сходство личности Минина с этой библейской личностью вспомянулось не без основания, ибо и Минин служил правде, занимая (как Земский староста) начальство "судных дел" у своей братьи».
Решившись на подвиг, Минин начал действовать прежде всего среди своих посадских, в Земской избе, где он со слезами говорил, что настало время «чинить промысел» против врагов, причем рассказал о бывшем ему явлении преподобного Сергия. Присутствовавший тут же стряпчий Биркин, недоброхот Минина, человек двусмысленного поведения, служивший прежде Вору, насмешливо сказал на это: «Ну не было тебе никакого видения», – но Минин пригрозил ему и тихо ответил: «Или хочешь ты, чтобы я открыл православным, что ты замышляешь»; тогда Биркин тотчас же замолчал. Горячее слово Минина нашло отклик в сердцах его слушателей, среди которых он пользовался величайшим уважением за свою высокую честность, за что и был выбран ими в земские старосты.
По-видимому, в этой же Земской избе, стоявшей близ церкви Николая Чудотворца, на торгу (близ пристаней на Нижнем базаре), и был написан посадскими людьми первый приговор «всего града за руками» о сборе денег «на строение ратных людей», причем сбор этот был поручен Минину.
Таким образом, среди всеобщей растерянности и уныния, охвативших Московское государство после смерти Прокофия Ляпунова и распадения Земского ополчения, нижегородские посадские люди по призыву своего земского старосты положили начало новому духовному подъему для освобождения Родины совокупными усилиями всех ее верных сынов, ее «последних людей», как их называет летописец.
Нижегородские посадские люди «в лице своего старосты Козьмы, – говорит И.Е. Забелин, – и кликнули свой знаменитый клич, что если помогать Отечеству, то не пожалеть ни жизни и ничего; не то что думать о каком захвате или искать боярских чинов, боярских вотчин и всяких личных выгод, а отдать все свое, жен, детей, дворы, именье продавать, закладывать да бить челом, чтобы кто вступился за истинную православную веру и взял бы на себя воеводство. Этот клич знаменит и поистине велик, потому что он выразил нравственный, гражданский поворот общества с кривых дорог на прямой путь. Он никем другим и не мог быть сказан, как именно достаточным посадским человеком, который, конечно, не от бедной голытьбы, а от достаточных же и требовал упомянутых жертв. Он прямо ударял по кошелькам богачей. Если выбрать хорошего воеводу было делом очень важным, то еще важнее было дело собрать денег, без которых нельзя было собрать и вести войско. Вот почему посадский ум прямо и остановился на этом пункте, а главное, дал ему в высшей степени правильное устройство».