Конечно, при таком отсутствии доблести в польско-литовских войсках, у Сигизмунда-Августа пропала охота воевать; Иоанн ввиду страшного напряжения всех сил государства, истощенного столькими войнами, тоже был не прочь помириться; поэтому вновь начались пересылки о мире.
Этим пересылкам о мире очень обрадовались поляки ввиду тревожного состояния здоровья бездетного короля Сигизмунда-Августа. Прибывший из Польши гонец для получения опасной грамоты большим послам, передавая государю на торжественном приеме поклон от короля, назвал Иоанна царем, а затем объявил боярам, что паны радные велели это сделать, чтобы оказать ему почесть.
Затем, в 1570 году, приехали и большие послы литовские. Они испросили разрешение переговорить непосредственно с государем и высказали Иоанну, что теперь ему особенно выгодно заключить мир, так как: «Рады государя нашего короны Польской и великого княжества Литовского советовались вместе о том, что у государя нашего детей нет, и если Господь Бог государя нашего с этого света возьмет, то обе рады… желают избрать себе государя из Славянского рода по воле, а не в неволю и склоняются к тебе, великому Государю, и к твоему потомству».
Эта речь весьма замечательна: она показывает нам, что в умах лучшей части польско-литовских панов уже в то время ясно созрела мысль о необходимости соединения Славянских государств под единою властью; показывает она также, что, несмотря на казни и опричнину Грозного царя, вольнолюбивые польско-литовские папы тем не менее желали иметь его своим государем. Иоанн отвечал послам: «И прежде этого слухи у нас были; у нас Божиим милосердием и прародителей наших молитвами Государево наше и без того полно, и нам вашего для чего хотеть? Но если вы нас хотите, то вам пригоже нас не раздражать, а делать так, как мы велели боярам своим с вами говорить, чтобы Христианство было в покое…».
Вслед за тем было заключено перемирие на 3 года; по условиям его обе стороны остались при том, чем владели; в течение этих 3 лет должны были вестись и переговоры о мире. Послам нашим, отправленным в Литву для подтверждения перемирия, между прочим наказывалось: «Если король умрет и на его место посадят государя из иного государства, то с ним перемирия не подтверждать, а требовать, чтобы он отправил послов в Москву. А если на королевство сядет кто-нибудь из панов радных, то послам на двор не ездить; а если силою заставят ехать и велят быть на посольстве, то послам, вошедши в избу, – сесть; а поклона и посольства не править, сказать: "Это наш брат: к такому мы не присланы; Государю нашему с холопом, с нашим братом, не приходится через нас, великих послов, ссылаться"».
Послы наши доносили государю: «Из Вильны все дела король вывез, не прочит вперед себе Вильны, говорит: куда пошел Полоцк, туда и Вильне ехать за ним; Вильна местом и приступом Полоцка не крепче, а Московские люди к чему приступятся, оттого не отступятся». Доносили они также, что обе рады – Литовская и Польская – хотят видеть на королевстве Иоанна, так как царь-государь – воинственный и сильный, может от турецкого султана и от всех земель оборонять и прибавление государствам своим сделать… «В Варшаве говорят, что, кроме Московского Государя, другого Государя не искать; говорят, паны уже и платья заказывают по Московскому обычаю, и многие уже носят; а в королевнину казну собирают бархату и камку на платья по Московскому же обычаю; королевне (некрасивой незамужней сестре Сигизмунда-Августа и Екатерины – Анне) очень хочется быть за Государем Царем».
Иоанн, конечно, милостиво принял эти донесения и в то же время деятельно напрягал все свои усилия, чтобы приобрести власть над Ливонией, что было для него самым важным делом. При этом, убедившись в большой трудности окончательно присоединить ее к Москве, ему пришла мысль, может быть, и по совету двух пленных ливонских дворян – Иоанна Таубе и Эккерта Крузе, умевших войти в его доверие, – дать Ливонии немецкого государя с тем, чтобы он был подручником Москвы. Выбор Иоанна пал предварительно на бывшего ливонского магистра – старца Фюрстенберга, проживавшего в наших владениях, но Фюрстенберг, собираясь отправиться в Ливонию, умер. Тогда вместо него Таубе и Крузе стали указывать Иоанну на двух лиц: на Кетлера, герцога Курляндского, и на герцога Магнуса, владельца острова Эзеля. Таубе и Крузе отправились в Юрьев и оттуда от имени царя сделали предложение Кетлеру; но Кетлер отказался, конечно, ввиду своих добрых отношений с польским королем, который был очень встревожен намерением Иоанна восстановить Ливонию под верховной властью Москвы. Тогда они обратились к Магнусу. Магнус согласился, приехал в 1570 году в Москву, удостоился торжественной встречи, был объявлен королем Ливонии и вместе с тем был объявлен женихом двоюродной племянницы Грозного – княжны Евфимии, дочери казненного около этого времени князя Владимира Андреевича Старицкого.
С. Иванов. На сторожевой границе Москвы
Новопоставленный король Магнус дал присягу в верности московскому государю, причем между ними был заключен договор, в число условий которого входило, что для завоевания Магнусом тех городов, которые не захотят поддаться ему добровольно, Иоанн высылает Магнусу свои войска, и последний ими начальствует совместно с московскими воеводами.
На основании этого договора военные действия должны были вновь начаться в Ливонии; при этом, так как с Литвой и Польшей у нас было перемирие, то усилия Магнуса должны были быть направлены против Ревеля, перешедшего, как мы видели, к шведскому королю. Последнее привело нас к войне со шведами, чего Иоанн до сих пор избегал, не желая, с одной стороны, воевать одновременно с Литвой, Польшей и Швецией, а с другой – в силу отношений, установившихся между ним и шведским королем Эриком.
Первоначально эти отношения, когда Эрик вступил в 1560 году на престол после отца своего Густава Вазы, были не особенно дружелюбными; молодой король находил для себя унизительным иметь право сноситься только с новгородскими наместниками, а не непосредственно с московским государем и просил об изменении этих отношений, причем, чтобы сделать Иоанна более уступчивым, послал ему объявить, что поляки и датчане уговаривают его заключить с ними союз и начать войну с Москвой из-за Ливонии. Несмотря на это, московские бояре отвечали шведским вельможам: «Того себе в мыслях не держите, что Государю нашему прародительские старинные обычаи порушить, грамоты перемирные переиначить; Густав король таким же гордостным обычаем, как и государь ваш теперь с молодости помыслил, захотел было того же, чтобы ему ссылаться с Государем нашим, и за эту гордость свою сколько невинной крови людей своих пролил и сколько Земле своей запустенья причинил? Да то был человек разумный: грехом проступил, и за свою проступку великими своими и разумными людьми мог и челом добить; а вашего разума рассудить не можем: с чего это вы такую высость начали?.. Нам кажется, что или король у вас очень молод, или старые люди все извелись, и советуется он с молодыми: по такому совету и такие слова…».
В. Пукирев. Иван Грозный в молельне
Неизвестный художник. Царь Иоанн Грозный
Получив этот ответ, Эрик принял очень дурно послов новгородских наместников, которые доносили: «От короля нам было великое бесчестие и убыток; в Выборге нас речами бесчестили и бранили, корму не дали и своих запасов из судов взять не дали ж, весь день сидели мы взаперти, не евши». Когда послы приехали в Швецию, им отвели помещение без печей и лавок и заставили идти пешком к королю, который был с ними очень груб, а на обед поставили скоромное кушанье, несмотря на постный день.
Скоро, однако, отношения Иоанна и Эрика улучшились. Мы говорили уже, что последний, подобно Иоанну, должен был вести жестокую борьбу со шведской знатью, а также и с родными братьями своими, из которых Иоганн, герцог Финляндский, женился на Екатерине, сестре Сигизмунда-Августа, той самой, руки которой добивался получить и Грозный царь. Иоганн Финляндский, породнившись с польским королем, стал всецело на его сторону и настаивал, чтобы старший брат уступил Польше все занятые шведами местности в Ливонии, вместе с городом Ревелем.
Эрик, конечно, на это не соглашался, и между братьями не замедлила возникнуть усобица, причем Иоганн поднял всю Финляндию и обратился за помощью к Польше и подвластной ей Пруссии; однако войска Эрика осадили его в городе Або, а затем, взяв в плен, привезли вместе с женой в Швецию, где он тотчас же был посажен в тюрьму и приговорен государственными чинами к смертной казни. Эрик не решился казнить брата вопреки советам близких себе людей, но затем стал все время колебаться между страхом братоубийства и раскаянием, что он не казнил его; скоро у короля начали ясно обнаруживаться признаки безумия, что не мешало ему, однако, ревностно заниматься государственными делами. Враждуя с Польшей, Эрик, естественно, стал искать сближения с Москвой, тоже с ней воевавшей, и между ним и Грозным не замедлила возникнуть дружеская пересылка, причем царь Иоанн, по странной причуде, настаивал, чтобы Эрик непременно выдал ему и прислал в Москву жену заключенного брата Иоганна – Екатерину, за что государь уступал ему Эстонию и обещал помощь в других делах.
Эрик вначале был удивлен необычайной просьбой Иоанна, но затем согласился выдать ему Екатерину, страстно любившую своего мужа; когда ей предложили разлучиться с ним, то она наотрез отказалась и показала свое кольцо с надписью: «Ничто, кроме смерти». Соглашаясь на выдачу Екатерины, Эрик просил Иоанна, в случае надобности, дать ему убежище в Московской земле, так как чувствовал себя крайне непрочно в Швеции. Однако выдача Екатерины не состоялась. В припадки сумасшествия Эрик неожиданно освободил брата Иоганна из темницы, так как ему показалось, что он сам находится в заключении, а царствует Иоганн; после этого в сентябре 1568 года в Швеции вспыхнуло восстание, окончившееся низложением Эрика, причем на престол взошел тот же Иоганн. Конечно, между новым шведским королем и московским го