цка) и старались препятствовать оттуда подвозу съестных припасов польским войскам, но избегали столкновения с ними в чистом поле.
В Полоцке сели в крепкую осаду князь Василий Телятевский, Петр Волынский, князь Димитрий Щербатый и дьяк Ржевский и держались в нем более 3 недель с необычайным мужеством; все жители принимали участие в обороне: старики и женщины бросались всюду, где вспыхивал пожар, и для тушения его на веревках спускались со стен за водою; множество из них побивалось при этом неприятелем, но на смену убитым тотчас же являлись новые защитники. Между тем погода стояла дождливая, обозы с продовольствием запаздывали, и войска Батория начали терпеть сильную нужду, особенно немцы, привыкшие воевать в богатых странах.
При этих обстоятельствах король собрал военный совет, на котором большинство высказалось за то, чтобы немедленно идти на приступ. Но Баторий не согласился на это. «Если приступ не удастся, – говорил он, – то что тогда остается делать? Отступить со стыдом». Он решил уговорить венгров за большое вознаграждение подобраться к деревянным стенам крепости и сразу зажечь их со всех сторон. Те так и сделали: выбрали день, когда не было дождя, бросились к стенам и зажгли их смоляными факелами. Это было 29 августа. Пожар быстро распространился, и жители целый день не могли его потушить; Баторий же на приступ не шел, а стал против Сокола, опасаясь, что русские воеводы, увидя зарево, поймут, что начался приступ, и двинутся в тыл полякам. Те, однако, не двинулись с места.
Наконец среди осажденных полочан некоторые стали думать о сдаче; 10 человек из них спустилось со стен для переговоров, но были тотчас же убиты венграми, которым сдача была невыгодна, так как тогда не был бы разрешен грабеж жителей и церквей; из последних их особенно прельщал храм Святой Софии, где они рассчитывали на огромную добычу. Ввиду этого, убив спустившихся для переговоров русских, венгры кинулись без королевского приказа на приступ сквозь пылающие стены, но с изумлением остановились перед рвом, который успели вырыть доблестные защитники города; они встретили нападающих залпами пушек и прогнали их. На следующий день пожар возобновился, а также и новые приступы, причем неприятельские орудия стали уже обстреливать внутренность наших укреплений.
«Когда таким образом, – говорит Гейденштейн, – у русских была отнята всякая надежда на защиту, то последние опять приступили к переговорам о сдаче», и разрушенный пожаром город был сдан на условии свободного выхода из него всех ратных людей. Добыча, взятая поляками, обманула их ожидания: она была невелика. Сокровища же соборной церкви Святой Софии заключались в редком собрании древнегреческих и славянских книг, которые все погибли.
В этом же храме заперлись для защиты и были взяты силою епископ Киприан и воеводы. «Епископ, или – как они говорят, владыка, – рассказывает Гейденштейн, – по имени Киприан и воеводы, бывшие в крепости, одни только отговаривали от сдачи и настаивали, что лучше умереть, нежели отдаться живым в руки неприятелей; они уже раньше пытались поджечь порох и за один раз взорвать крепость, убить себя и всех находившихся в ней… Выходившим (из крепости москвитянам) было назначено на выбор два места: на одно шли те, которые желали поступить под власть и покровительство короля, на другое те, которые хотели возвратиться в Москву. Тем и другим была предоставлена свободная воля для решения вопроса о себе и о своих выгодах; большая часть избрала возвращение в отечество и к своему царю. Замечательны их любовь и постоянство в отношении к тому и другому; ибо каждый из них мог думать, что идет на верную смерть и страшные мучения…». Царь, однако, ограничился размещением вернувшихся ратников в пограничных крепостях: Великих Луках, Невеле, Заволочье и Усвяте, чтобы геройской защитой их они могли смыть с себя бесчестье за сдачу Полоцка.
Не щедро наградил Баторий русских, перешедших из страха пред Грозным на его сторону. «Многие стрельцы и другие люди московские, – писал король своему дворному конюшему литовскому, – после взятия Полоцка… поддались нам, и мы их наделили пустыми участками земли в Гродненском старостве. Но им нечем обрабатывать эти участки. Так приказываем тебе взять у подданных наших в Литве кляч самых негодных и мелких, штук с полтораста, и поделить их между этими москвичами».
Вслед за Полоцком был зажжен и взят после страшной резни Сокол, в котором особенно свирепствовали немцы, причем их «маркитанки» (женщины-торговки, следующие при войсках), вырезывали жир на лекарство у убитых русских, в том числе и у воеводы Шеина. «Повсюду происходило большое убийство, – рассказывает Гейденштейн, – так что многие и, между прочим, Вейер, старый полковник, говоря о своем участии во многих сражениях, не задумывался утверждать, что никогда ни в одном месте битвы не видел он, чтобы так густо и тесно друг с другом лежали трупы». Вслед за Соколом были взяты и остальные 5 деревянных крепостей, воздвигнутых Иоанном.
Удача под Полоцком сопровождалась успехом королевских войск и в других местах: князь Константин Константинович Острожскии, сын победителя под Оршей, опустошил Северскую область до Стародуба и Почепа, а Оршинский староста Кмита – Смоленскую. Вместе с тем и шведы опустошили Ижорскую землю и Карелию и осаждали также Нарву, последнюю, впрочем, неудачно.
При этих обстоятельствах Иоанн написал в Москву дьяку Андрею Щелкалову, чтобы он откровенно, но спокойно объявил жителям про успехи неприятеля. Созвав представителей города, Щелкалов сказал им: «Добрые люди! Знайте, что король взял Полоцк и сжег Сокол; весть печальная, но благоразумие требует от нас твердости. Нет постоянства в свете… Утешайтесь в малой невзгоде воспоминанием столь многих побед и завоеваний Царя Православного». Это слово умного дьяка подействовало, и Москва отнеслась спокойно к известию об наших неудачах; только несколько неистовых баб стало громко вопить по всем концам города о наших бедствиях и смущать сердца добрых граждан, возбуждая их к мятежу; тогда баб этих высекли, и они успокоились.
К. Брюллов. Осада Пскова польским королем Стефаном Баторием в 1581 году
Стефан Баторий – князь Семиградский
Гордый своими успехами, Баторий не замедлил отпечатать на походных станках, возимых с собой, ряд вычурных извещений для отсылки в Европу об одержанных им победах; вместе с тем, вероятно, в ответе на полученный от папы меч, он послал в Рим сделанные по его приказанию точные планы как Полоцка, так и шести крепостей, его окружавших, и в следующем 1580 году римские резчики по меди изготовили по ним доски.
Затем Баторий, желая выиграть время, чтобы подготовиться к походу будущего года, отправил к Грозному грамоту, в коей он укорял его, что кровь христиан проливается из-за Иоанновои гордости, и давал тем понять, что он не против мирных переговоров.
На это царь отвечал ему: «Другие господари, твои соседи, согласились с тобою жить в мире, потому что им так годилось; а нам как было пригоже, так мы с тобой и сделали; тебе это не полюбилось; а гордым обычаем грамоты мы к тебе не писывали и не делывали ничего… О Лифляндской же Земле и о том, что ты взял Полоцк, теперь говорить нечего, а захочешь узнать наш ответ, то для христианского покоя присылай послов великих, которые бы доброе дело между нами по пригожу постановить могли…».
Но, как мы говорили, король хотел только протянуть время путем переговоров, а потому они и не привели ни к каким последствиям, хотя в начале 1580 года царь и писал Баторию: «Если нам теперь все эти дела между собою поминать, то никогда христианство покоя не получит; так лучше нам позабыть те слова, которые прошли между нами в кручине и гневе; ты бы, как господарь христианский, дело гневное оставил, а пожелал бы с нами братской приязни и любви, а мы, с своей стороны, все дела гневные оставим, и ты бы, по обычаю, отправил к нам своих послов».
Вместе с этим, московским гонцам, возившим царские грамоты, наказывалось держать себя очень вежливо и осторожно с поляками и прытко не браниться, если они будут испытывать тесноту и обиды.
В январе 1580 года Грозный созвал в Москве Церковный собор и торжественно объявил ему, что церковь и православие в опасности, так как бесчисленные враги восстали на Россию: турки, крымцы, ногаи, литва, поляки, венгры, немцы и шведы – как дикие звери разинули челюсти, чтобы поглотить нас; что он с сыном Иоанном и боярами бодрствует день и ночь и что духовенство также должно прийти на помощь Отечеству; войска скудеют и нуждаются, монастыри же богатеют, владея громадными земельными имуществами, а потому он требует от них жертв.
Мы видели, что вопрос об ограничении монастырского землевладения поднимался еще при Иоанне III. Теперь внук его ввиду крайнего состояния, в котором находилось государство, вновь поставил его собранному собору, который приговорил грамотой, что земли и села княжеские, когда-либо отказанные митрополитам, епископам, монастырям и церквам или купленные ими, переходят во владения государя, а все другие остаются навсегда их неотъемлемыми достояниями; точно так же было поставлено, чтобы впредь епископы и монастыри не должны присваивать себе земельных владений – ни по дарственным грамотам для устройства душ, ни покупкой, ни отдачей под них денег в залог. Это важное постановление собора приостановило дальнейший рост монастырского землевладения и давало, конечно, в руки государства большие земельные богатства; но, чтобы получить с них доход, нужно было время, а между тем издержки на войну требовались немедленно; поэтому епископы и монастыри внесли Иоанну также значительное количество денег на военные расходы.
Усиленно готовился к новому походу и Баторий. Несмотря на удачные действия под Полоцком, в Польше многие вместо благодарности встретили его с упреком, и только благодаря искусству и красноречию Яна Замойского, ставшего великим канцлером, упреки эти были опровергнуты на сейме. Денег для нового похода не было, и королю пришлось дать из своих и занять у частных лиц; Замойский также много помог в этом деле.