Как раз во время этих тяжелых для сердца Иоанна происшествий неожиданно произошло и событие, принесшее ему величайшее личное горе и имевшее своим последствием ряд неисчислимых бедствий для Русской земли.
Грозный царь, несдержанный и запальчивый, разгневавшись на старшего сына Ивана, в ярости ударил его в висок своим жезлом с железным наконечником, и царевич через четыре дня умер. За что разгневался государь на сына – в точности неизвестно; по-видимому, он рассердился сначала на свою сноху, жену Ивана Молодого, за то, что она, будучи нездоровой, лежала у себя в комнате в одном исподнем платье, что для знатных женщин считалось неприличным. Сын вступился за жену, ожидавшую вскоре ребенка, и был убит пришедшим в исступление от этого противоречия отцом. Конечно, горесть Иоанна была неописуема.
Смерть Ивана Молодого была великим бедствием и для Русской земли: по отзыву современников, он мог бы быть вполне достойным государем на славном, но трудном московском столе, так как отличался большим умом и твердостью духа, переходившей, по мнению некоторых, даже в жестокосердие, следовавший же за ним брат Феодор был человеком кротким, богобоязненным, но совершенно неспособным к правлению. К довершению беды, у Ивана Молодого не было детей, почему его два первых брака, с Евдокией Сабуровой и Параскевой Соловой, были расторгнуты; третья же его жена, в девицах Елена Ивановна Шереметева, родила через несколько дней после его кончины, вероятно, под влиянием пережитых потрясений, мертвого младенца.
Глубокий ужас объял несчастного сыноубийцу. Неистово ведя борьбу с многочисленными внутренними и внешними врагами своего царства с целью укрепить державу московских государей по завету своих предков и великих святителей Петра, Алексея и Ионы, Иоанн в порыве бешенства собственными руками разрушил все, для чего трудился с таким непомерным напряжением всю свою жизнь. Он отлично понимал полную неспособность Феодора к правлению и, как рассказывают, говорил про него, что ему следовало бы быть не царем, а пономарем, так как кроткий и набожный царевич любил сам благовестить к заутрене. Проводя после убийства сына дни и ночи в полном отчаянии, граничившем с умопомешательством, Грозный царь собрал своих бояр и объявил им, что не хочет больше царствовать, а так как Феодор не может править государством, то он предлагает им подумать, кто из них способен занять царский престол. Устрашенные этим вопросом бояре, предполагая, что их, может быть, лишь испытывают, объявили, что хотят видеть государем после Иоанна только его сына, и упросили Грозного, пока он жив, сидеть на царстве.
Н. Шустов. Иван Грозный у тала убитого им сына
Во время этих непомерно тяжелых обстоятельств для Иоанна и для всего государства в наших пределах уже находился посредник, который вел переговоры о мире с Баторием.
Мы видели, что государь отправил своего гонца Шевригина к новому германскому императору Рудольфу II и к папе – жаловаться на Батория и объявить им, что он хочет быть с ними в любви и согласии на всех недругов. Слабодушный Рудольф отвечал уклончиво, но иначе отнесся к этому знаменитый папа Григорий XIII, приказавший, как мы говорили, украсить Рим тысячами разноцветных огней, когда он узнал об избиении множества лютеран во время Варфоломеевской ночи, и пославший в 1579 году Стефану Баторию меч для борьбы с «врагами христианства» – русскими. Теперь, когда Иоанн – глава этих «врагов христианства» – обратился к нему за посредничеством, Григорий решил, что настало благоприятное время возобновить попытки обращения русских в латинство, и, с радостью согласившись на посредничество, назначил для этой цели надежного мужа – ученого иезуита Антония Поссевина, дав ему особый наказ, в котором, между прочим, говорилось: «Приобретя расположение и доверенность Московского Государя, приступайте к делу, внушайте, как можно искуснее, мысль о необходимости принять католическую религию, признать главою церкви первосвященника Римского, признаваемого таковым от всех государей христианских; наводите Царя на мысль, как неприлично такому великому Государю признавать митрополита Константинопольского, который не есть законный пастырь, но ставленник и раб турок… Так как, может быть, монахи или священники московские, частью по грубости своей и отвращению к Латинской церкви, частью из опасения потерять свое значение, будут противиться нашему благочестивому намерению и употреблять все усилия, чтобы не допустить Государя оставить греческую веру, то старайтесь всеми силами приобрести их расположение…».
Отправившись в путь, Поссевин заехал прежде всего к Баторию, которого застал еще в Вильне, до выступления в поход против Пскова. Нет сомнения, что он привез королю благословение папы на новые подвиги против «врагов христианства», что видно из грубого выражения самого Поссевина в письме к кардиналу де-Кома, которому он писал: «Хлыст Польского короля, может быть, является наилучшим средством для введения католицизма в Московии». Однако, несмотря на явное пристрастие, которое оказывал полякам Поссевин, даже в их стане он вызывал своим недостойным для посредника и пастыря поведением отталкивающие чувства. «Великий полководец, – говорит про Яна Замойского ксендз Пиотровский в своих записках, – никогда не встречал человека более отвратительного (чем Поссевин): он намеревается прогнать его палкой после заключения мира».
От Батория Поссевин приехал в августе 1581 года к Иоанну и, конечно, старался по пути, во исполнение данного наказа от папы, заговаривать о вере с приставленным к нему царским приставом; но последнему, в свою очередь, перед отправлением для встречи Поссевина, был тоже дан наказ: «Если посол станет задирать (поднимать вопрос) и говорить о вере, Греческой или Римской, то приставу отвечать: грамоте не учивался, да не говорить ничего про веру».
Император Священной Римской империи Рудольф II Габсбург
Поссевин объявил государю, что Баторий не хочет мириться без всей Ливонии, а затем стал просить о разрешении построить несколько католических церквей в Москве для приезжающих иностранных купцов, а также приступить к вопросу о присоединении к латинству: «К царствам и богатствам, – говорил он царю, – которых у тебя много, к славе той, которую ты приобрел расширением Земли своей, прибавь славу единения с верой апостольской и тогда великое множество небесного благословения получишь». Иоанн на это отвечал: «Мы никогда не желали и не хотим, чтобы кровопролитие в христианстве было, и Божиим милосердием от младенчества нашего через много лет кровопролитие в христианстве не велось. Но ненавидящий добра враг с своими сосудами ввел в Литовской Земле новую веру, что называется Лютер Мартын; в ваших странах эта вера сильно распространилась; и как это учение утвердилось, так в христианстве и кровопролитие началось, а как и которым обычаем началось, и почему между нами и Стефаном королем не дружба стала, мы тебе об этом после скажем; а теперь извещаем тебя, как нам быть в дружбе и любви с папой и цесарем Рудольфом. Что наивышний папа Григорий хочет между всеми нами, государями, христианское мирное постановление утвердить, то нам приятельно и любительно… Венецианам в наше государство приезжать вольно с попами и со всякими товарами, а церквам Римским в нашем Государстве быть непригоже, потому что до нас этого обычая здесь не бывало, и мы хотим по старине держать».
После этого государь объявил свои условия мира с Баторием. Он уступал полякам 66 городов в Ливонии и русские города: Великие Луки, Заволочье, Невель, Велиж, Холм, но требовал для себя 35 городов ливонских. «Потому, – объяснял Иоанн, – нам нельзя уступить королю всей Лифляндской земли: если нам ее всю уступить, то нам не будет ссылки ни с папою, ни с цесарем, ни с какими другими государями Италийскими (то есть западноевропейскими) и Поморскими местами, разве только, когда король Польский захочет пропустить наших послов. Король называет меня Фараоном (в последнем бранном письме Батория) и просит у меня 400 000 червонцев; но Фараон Египетский никому дани не давал».
По вопросу же о соединении с Римской церковью государь сказал: «Мы тебя теперь отпускаем к Стефану королю за важными делами наскоро, а как будешь у нас от короля Стефана, тогда мы тебе дадим знать о вере». Поссевин, разумеется, и не думал склонять Батория на условия мира, предложенные Иоанном: наоборот, он, несомненно, уговаривал короля настаивать на требовании всей Ливонии, как ясно свидетельствует записка его, хранящаяся в папском книгохранилище в Ватикане: «Есть надежда, что, при помощи Божией, оказанной католическому королю (Баторию), вся Ливония скоро отойдет к Польше, и тогда не должно упускать случая к восстановлению здесь католической религии, при короле, который среди забот военных не оставляет святой мысли о поддержании и распространении истинной веры. Кроме того, на Руси, в Подолии, Волыни, Литве и Самогитии жители упорно держатся Греческого исповедания, хотя имеют господ католиков. Сенат, и особенно король, подозревающий их верность, желает обратить их в католицизм, ибо найдено, что жители этих областей, по приверженности к своим единоверцам, Москвичам, открыто молятся о даровании им победы над Поляками».
Записка эта ясно показывает нам, почему Поссевин, вторично прибыв к Иоанну от Батория после неудач последнего под Псковом, непременно требовал, чтобы полякам была уступлена вся Ливония. Так как к этому времени шведы овладели уже большею частью побережья в Эстонии, то Иоанн с сыном и боярами приговорили: «Теперь, по конечной неволе, смотря по нынешнему времени, что Литовский король со многими Землями и Шведский король стоят заодно, с Литовским бы королем помириться на том: Ливонские бы города, которые за Государем, королю уступить, а Луки Великие и другие города, что король взял, пусть он уступит государю; а помирившись с королем Стефаном, стать на Шведского, для чего тех городов, которые Шведский взял, а также и Ревель, не писать в перемирные грамоты с королем Стефаном».
На основании этого приговора в декабре 1581 года в деревне К