Неизвестный художник
Портрет Лжедмитрия Самозванца
Крайне неприязненным образом отнесся к Лжедимитрию и старик Ян Замойский. «Замойский, – рассказывает Пирлинг, – усиленно добивался случая свидеться с Димитрием до приезда его ко двору. Деятельность господарчика, как он называл царевича, казалась ему несколько подозрительной: личность этого странного искателя престола не внушала ему никакого доверия». Мнение Замойского разделял брацлавский воевода князь Збаражскии, литовский гетман Хоткевич, князь Януш Острожскии и другие.
Но королю эта затея нравилась; его советники внушали ему, что, посадив Григория на московский престол, он приобретет в нем верного слугу для водворения там латинства и союзника для борьбы с дядей Карлом Шведским, и успели получить его согласие принять у себя Лжедимитрия. Прием этот состоялся 15 марта, через день после пира у Юрия Мнишека, который и повез Григория в королевский замок. На приеме присутствовали нунций Рангони и несколько высших сановников. Сигизмунд, со своим обычным надменным видом, принял самозванца стоя, имея на голове шляпу и опершись одной рукою на небольшой столик; когда он протянул другую руку вошедшему Григорию, то тот смиренно ее поцеловал, видимо, смутился и начал что-то бормотать о своей судьбе и о правах на московский престол. Затем, придя несколько в себя, Григорий стал просить короля оказать ему помощь. На это Сигизмунд сделал знак, чтобы он удалился, и стал совещаться с Рангони и своими приближенными. После этого Григорий был опять позван; когда он вошел, то ему было объявлено, что король признает его истинным царевичем, назначает ему денежное вспомоществование и позволяет искать помощи у его польско-литовских подданных для добывания себе престола. Конечно, это был огромный успех.
Король польский, преступивший крестное целование к царю Борису, с которым он был в мире, прожившийся пан Юрий Мнишек и таинственный московский чернец-расстрига соединились теперь в тесный союз против Московского государства и православия. Русская земля ничего доброго от этого союза ожидать не могла.
«Политика, которой стал теперь следовать Сигизмунд, – говорит Пирлинг, – была крайне двулична, неустойчива, неискренна и лишена всякого благородства… Перед лицом народа король старался выказать себя неусыпным стражем государства и честным блюстителем мира с Москвой. Так же держался он и по отношению к Борису Годунову и уверял его, что ни на одну букву не нарушит мирного договора. Но в действительности дело шло другим путем».
После приема у Сигизмунда Григорий уже открыто стал появляться на улицах Кракова как признанный царевич московский, и толпы народа сбегались на него посмотреть. При этом в Краков же к нему стали прибывать и некоторые русские люди, почему-либо недовольные Борисом и спешившие записаться в ряды сторонников царевича.
Затем там же последовало и обращение Григория в католичество. Вероятно, чтобы показать, что он делает это по искреннему убеждению, самозванец заявил, что примет только тогда латинство, когда будут разъяснены некоторые из мучивших его сомнений. В деле этом ему пришел на помощь краковский воевода Николай Зебжидовский, сведший его, по указанию Петра Скарги, с двумя иезуитами – ксендзами Грозаицким и Савицким; оба ксендза имели несколько прений с Лжедимитрием о вере и убедились, что он напитан арианской ересью, воспринятой им, вероятно, в Гоще.
Ловко ведя свою игру, Григорий не вдруг сдался на увещания иезуитов; потребовалось содействие бернардинских чернецов, после чего он, наконец, выразил желание воспринять католицизм, но тайно, чтобы не смущать приехавших москвичей. Он исповедовался и причастился по латинскому обряду в Светлое Воскресенье католической Пасхи, приходившейся на 8 апреля 1604 года. Ксендз Савицкий оставил любопытные записки об этой исповеди Григория, прибывшего в костел Святой Варвары с паном Зебжидовским под видом нищих с целью не быть узнанными. На вопрос иезуита, чтобы он открыл перед ним, как перед Божьим служителем, все свои тайные помыслы и рассказал о себе всю правду, Григорий смутился, но затем быстро пришел в себя и стал уверять, что он истинный царевич.
В тот же день Отрепьев написал на польском языке письмо папе Клименту; ошибки, которые он в нем сделал, послужили впоследствии несомненным доказательством, что оно написано русским человеком. В этом письме, переведенном на латинский язык ксендзом Савицким, самозванец сообщает папе свою радость по поводу перехода в латинство, просит оказывать ему свое покровительство и обещает ввести унию в Московском государстве, но говорит, что с делом этим надо повременить, а пока он должен оставаться тайным католиком. Письмо папе было лично вручено Лжедимитрием нунцию Рангони, к которому он прибыл, чтобы проститься и вместе с тем, тайно от русской свиты, принять из его рук причастие. Рангони с великой радостью причастил его и совершил над ним миропомазание, после чего подарил ему позолоченное изображение Агнца и 25 венгерских золотых. Расстрига горячо благодарил нунция, упал на колени и хотел облобызать его ноги.
Перед прибытием к Рангони самозванец побывал и у короля, также чтобы проститься с ним. Сигизмунд принял его очень ласково и подарил золотую шейную цепь со своим изображением и несколько кусков парчи на платье; касательно же денежного вспоможения сказал, что назначает царевичу 4000 золотых ежегодно, которые будет выплачивать Мнишек из доходов самборского имения, и извинился, что пока не может дать более. После этого в конце апреля самозванец со своим будущим тестем возвратился в Самбор для окончательных приготовлений к походу в Москву, на что ушло несколько месяцев.
Руку и сердце Марины он должен был получить только после того, когда сядет на московском столе. В ожидании же этих радостных событий Григорий выдал 15 мая своему будущему тестю запись, по которой он обязывался жениться на его дочери при условии: 1) по вступлении на престол выдать тотчас же Мнишеку миллион польских золотых для подъема в Москву и уплаты долгов, а Марине прислать бриллианты и столовое серебро из царской казны. 2) Отдать в полное владение Марине Великий Новгород и Псков, со всеми жителями, местами и владениями, причем они остаются за Мариной, если она и не будет иметь потомства от него. Марина вольна строить в них католические церкви и монастыри, а равно держать при своем дворе латинское духовенство, ибо Димитрий, как уже тайно перешедший в католичество, будет всеми силами стараться привести свой народ к соединению с Римской церковью. 3) Если дела пойдут неудачно и Димитрий не достигнет престола в течение года, то Марина может взять свое слово назад или ждать еще год.
22 июня Лжедимитрий дал другую запись, по которой уступал будущему тестю княжество Смоленское и Северское в потомственное владение, но, ввиду того, что половину Смоленского княжества и шесть городов Северского он обязался уже отдать королю, то вместо этого Мнишек должен был получить из близлежащих областей такое количество городов и земель, доходы с которых равнялись бы доходам с областей, уступленных самозванцем королю.
Так, продав веру отцов, продавал беглый монах Чудова монастыря пану Юрию Мнишеку и польскому королю достояние Русской земли, собиравшееся веками старанием московских государей и потом и кровью их подданных.
Н. Неврев. Присяга Лжедмитрия I польскому королю Сигизмунду III на введение в России католицизма
Сигизмунд, не будучи в состоянии открыто выступить на помощь ЛжеДимитрию, но желая заручиться содействием наиболее влиятельных панов, разослал им письма, в которых предлагал высказаться, как они смотрят на царевича и на те выгоды, которые получит Речь Посполитая, оказывая ему содействие.
К. Зубрилин. Дмитрий Самозванец
Ответы эти были большею частью неблагоприятны. Причем самыми решительными противниками самозванца выступили четверо знаменитейших вельмож: князья Збаражский и Василий (Константин) Острожский, гетман Жолкевский и старый Ян Замойский; последний открыто заявлял, что поддержку мнимого царевича он считает бесчестным и опасным делом и настаивал, чтобы, во всяком случае, решение этого вопроса отложить до сейма, который должен был собраться в январе 1605 года.
На заседании же этого сейма, в то время, когда Лжедимитрий уже находился в пределах Московского государства, Замойский произнес, обращаясь к королю, речь, полную благородного негодования, в которой он, между прочим, высказал: «Что касается Московского государства, то в прежние времена оно внушало нам большой страх. И теперь оно нам внушает его, но прежде мы гораздо более боялись его, пока славной памяти король Стефан не усмирил Ивана Васильевича… Я советовал бы вашему величеству не только не нарушать самым делом условий мира с Москвою, но даже остерегаться давать повод подозревать нас в этом… Что касается личности самого Димитрия, который выдает себя за сына известного нам (царя) Ивана, то об этом я скажу следующее: правда, что у Ивана было два сына, но тот, оставшийся, за которого он выдает себя, как было слышно, был убит. Он говорит, что вместо него задушили кого-то другого: помилуй Бог! Это комедия Плавта или Теренция, что ли?[15] Вероятное ли дело: велеть кого-либо убить, а потом не посмотреть, тот ли убит, кого приказано убить, а не кто-либо другой! Если так, если приказано лишь убить, а затем никто не смотрел, действительно ли убит и кто убит, то можно было подставить для этого козла или барана. Но и помимо Димитрия, если мы уже желаем возвести на московский престол государя того же рода, есть другие законные наследники Московского княжества. Законными наследниками этого княжества был род владимирских князей, по прекращении которого права наследства переходят на род князей Шуйских, что легко можно видеть из русских летописей…».
Еще более решительно, чем Ян Замойский, высказался против самозванца на сейме великий канцлер литовский Лев Сапега; он говорил, что не верит в подлинность Димитрия, и настаивал, что поддержка его нарушает договор с Москвой, скрепленный клятвами. Имеются, однако, данные, что Лев Сапега не был искренен в своей речи и тайно поддерживал названного царевича, находясь под сильным влиянием иезуитов.