При поездке Хрущова на Дон его встретили по пути бояре Петр Шереметев и Михаил Салтыков, посланные Годуновым с войсками в Ливны под предлогом преградить нашествие крымцев, которые сказали ему: «Трудно воевать против природного государя». Хрущов же, как только был приведен к самозванцу, так тотчас же пал ему в ноги и признал его истинным царевичем.
Для наступления к Москве Лжедимитрий отказался от обычной дороги из Литвы на Оршу, Смоленск и Вязьму, а решил следовать в более южном направлении – через Северскую Украину, что давало ему выгоды двигаться по стране с благоприятствующим ему населением и не терять связи с обитателями поля – запорожцами и донцами. Его небольшое войско выступило по нескольким дорогам к Днепру и подошло к нему в начале октября; следом за ним шло и войско князя Януша Острожского, по-видимому, с намерением помешать самозванцу перейти Днепр, но Юрий Мнишек уговорил Януша не препятствовать этому. Григория сопровождали, по выраженному самим им желанию, два иезуита – ксендзы Николай Чижовский и Андрей Лавицкий.
После трехдневного отдыха в Киеве Лжедимитрий перешел Днепр у Вышгорода. Вслед за этой переправой тотчас же начала подниматься и Северская Украина. Еще не достигнув московского рубежа, он получил радостную для себя весть, что пригород Чернигова – Моравск – сдался ему без боя. Слыша о приближении «царя и великого князя Димитрия Ивановича», жители Моравска, после некоторых размышлений, вместе с казаками и стрельцами перевязали своих воевод и выдали их передовым войскам самозванца. Через неделю то же самое повторилось и в Чернигове. Но у Новгорода-Северского Лжедимитрия ждала неудача. Сюда успел подойти доверенный воевода Бориса Петр Феодорович Басманов с приведенными им московскими стрельцами. Когда поляки потребовали сдачи города, то им отвечали из него крупной бранью, а затем отбили их приступ.
Эта неудача очень раздражила самозванца, и он стал укорять поляков в недостатке храбрости; они рассердились и совсем уже хотели его покинуть, но в это время как раз была получена весть чрезвычайного значения, а именно, что царский воевода – князь Василий Рубец-Мосальский сдал войскам самозванца город Путивль, самый важный из городов в Северской Украине. Скоро по примеру Путивля стали передаваться и остальные города этой Украины: Рыльск, Севск с своим уездом – Комарницкой волостью, Курск и Кромы; в то же время делу самозванца сильно помогали и казачьи отряды, шедшие ему на помощь по «Крымской дороге» и заставившие перейти на его сторону города Белгород, Одоев, Ливны и другие. Таким образом, он стал обладателем огромного пространства по Десне, Сейму, Донцу и по верхней Оке.
Один только Новгород-Северский продолжал крепко держаться, где положение Басманова начинало становиться тяжелым; несмотря, однако, на это, стоявший у Брянска воевода князь Димитрий Шуйский, муж царицыной сестры – Екатерины Григорьевны – не шел ему на помощь, а просил Бориса усилить его войска. Ввиду этого царь приказал собираться новой рати у Калуги, но должен был сознаться в своем приговоре о ее наборе, что «войска очень оскудели; одни, прельщенные вором, передались ему; многие казаки, позабыв крестное целование, изменили, иные от долгого стояния изнурились и издержались, по домам разошлись; многие люди, имея великие поместья и отчины, службы не служат ни сами, ни дети, ни холопы, живут в домах, не заботясь о гибели Царства и Святой церкви».
Начальствование над собранной ратью, считавшей в своих рядах до 50 000 воинов, было вверено малоспособному и вялому князю Ф.И. Мстиславскому. 21 декабря под Новгородом-Северским он вступил в бой с войсками самозванца, у которого не было и 15 000 человек. Отсутствие воодушевления в московских войсках и неспособность их главного вождя дало победу в руки Лжедимитрия; как только он ударил на царское войско, оно сейчас же дрогнуло; сам Мстиславский был сбит с лошади и получил несколько ран. «Казалось, у Россиян, – говорит Маржерет, – не было рук для сечи, хотя число их простиралось от сорока до пятидесяти тысяч человек…». Если бы у самозванца или у его воевод было бы побольше искусства в военном деле, то он мог бы совершенно разгромить воинство Годунова, которое отступило без особенно важных потерь. Тем не менее смятение московских воевод было так велико, что они не послали Борису донесения об этом сражении, и он узнал про него стороною.
Несмотря на столь постыдное поражение, Годунов выразил раненому Мстиславскому свою благодарность за пролитую им кровь и приказал «ударить ему челом»; воеводам – князю Димитрию Шуйскому и другим – были посланы также поклоны, лишь с легким замечанием, зачем они не донесли в Москву о сражении; у всего же войска, точно после одержанной блистательной победы, Борис от имени своего и сына велел спросить о здоровье. Эти неожиданные и незаслуженные милости показывали всем, в каком жалком состоянии пребывал в это время Годунов.
У самозванца, несмотря на одержанную победу, дела также шли плохо; наступило ненастье, потом морозы, и избалованные поляки начали громко роптать на невзгоды и требовать от Лжедимитрия денег; он раздал, что мог, ездил от одного польского отряда к другому, умоляя их остаться, бил им челом до земли и «падал крыжем» (крестом), но его мало слушали. «Лай Бог, чтобы тебя посадили на кол», – крикнул ему один поляк. Названный царевич дал ему за это в зубы, но польское рыцарство не унялось и стащило с него соболью шубу. В это же время и Мнишек получил известие от Льва Сапеги, что в Польше смотрят очень дурно на его затею, и советовал ему возвратиться. Тогда Мнишек, под предлогом необходимости присутствовать на сейме, покинул своего будущего зятя; с ним вместе ушло и много поляков, так что при самозванце их осталось не более 1500 человек. Скоро, однако, убыль в поляках была с лихвой возмещена прибытием 12 000 запорожцев, из коих было 8000 конных, привезших с собой 12 исправных пушек.
Басманов тем не менее крепко держался, и Лжедимитрий вынужден был снять осаду Новгорода-Северского и отойти на отдых в богатую Комарницкую волость, расположившись сам в украинском городе Севске.
Тогда Басманов был вызван в Москву, где Борис устроил ему торжественный въезд и осыпал чрезвычайными милостями; в помощь же больному Мстиславскому был послан с подкреплениями, которые должны были довести московскую рать до 60 000, князь Василий Иванович Шуйский, человек, как мы говорили, умный и деятельный, но военными дарованиями никогда не отличавшийся.
21 января 1605 года на рассвете последовала новая встреча царской рати с войсками самозванца у деревни Добрыничи близ Севска. Лжедимитрий сам распоряжался боем и двинул вперед польскую конницу; однако она разбилась о стойкость московских стрельцов, встретивших польских всадников залпами из ружей из-за саней с сеном, и сражение окончилось полным разгромом войск самозванца; он потерял почти всю свою пехоту, 15 знамен, 13 орудий и оставил на месте битвы 6000 убитых, кроме пленных. Спасаясь с трудом от преследования, Лжедимитрий бежал сперва в Севск, а затем и в Путивль, где заперся.
Победа при Добрыничах чрезвычайно обрадовала Годунова: Михаил Борисович Шеин, привезший известие о ней в Москву, был пожалован в окольничьи, войскам было роздано до 80 000 рублей, а воеводам были посланы золотые (медали), и Борис писал им, что готов разделить с ними свою последнюю рубашку.
После разгрома при Добрыничах предприятие Лжедимитрия, казалось, не имело более данных на успех, и сам он решил искать спасения в Польше. Но вышло иначе. Среди русских было уже большое количество людей, которые связали свою судьбу с судьбой самозванца, и уход его в Польшу грозил им гибелью от руки Годунова. Поэтому они удержали расстригу в Путивле, грозя ему, что могут его живым выдать Годунову и тем обелить себя перед последним. Скоро к Лжедимитрию прибыло 4000 казаков с Лона, и он быстро стал оправляться от поражения при Добрыничах. Путивль же принял вид многолюдной столицы. Чтобы убедить народ в своей приверженности к православию, несмотря на присутствие в стане поляков, Григорий приказал поднять из Курска чудотворную икону Божией Матери и по прибытии встретил ее с большим торжеством, а затем, на глазах у всех, ежедневно жарко молился ей.
«Димитрий находил, по его словам, – читаем мы в современном «Сказании» знаменитого французского государственного мужа, президента де-Ту, написавшего свое произведение на основании источников, которые он считал вполне достоверными, – сильнейшую опору в своей совести: он молился усердно, так, чтобы все его слышали, и, воздев руки, обратив глаза к небу, восклицал: "Боже Правосудный! Порази, сокруши меня громом небесным, если обнажаю меч неправедно, своекорыстно, нечестиво; но пощади кровь христианскую! Ты зришь мою невинность; пособи мне в деле правом! Ты же, Царица Небесная! Будь покровом мне и моему воинству"».
Кроме того, чтобы показать всем, что царевич вовсе не Отрепьев, в Путивле же появилась какая-то невыясненная до сих пор личность, которая выдавала себя за настоящего Григория Отрепьева.
Пребывание самозванца в Путивле продолжалось до весны 1605 года; он деятельно занимался устройством своих войск, а также рассылал во множестве грамоты к русским людям, убеждая их служить ему как своему законному государю; на этот призыв откликнулись многие, и под его знаменами собиралось все более и более народа. Тем временем Борис подослал в Путивль своих людей к Лжедимитрию с отравой, но это открылось, и два заговорщика были расстреляны жителями.
Из Путивля самозванец написал несколько писем к Рангони, в которых он хвастливо описывал свои успехи. В Путивле же в своих беседах с двумя бывшими при нем иезуитами он постоянно рассказывал о своих будущих преобразованиях в Московском государстве и однажды объявил им, что желает учиться у них латинскому языку, философии и риторике. Но занятия эти продолжались всего 3 дня.
Между тем воеводы Бориса после своей победы при Добрыничах бездействовали. Вместо того чтобы преследовать разбитого самозванца, они пошли осаждать Рыльск, а затем при появлении одного только ложного слуха, пущенного поляками, что им на помощь идет королевский гетман Жолкевский, тотчас же отошли и от Рыльска и расположились в Комарницкой волости, которую стали жестоко опустошать, мстя жителям за приверженность Лжедимитрию, что еще более озлобило последних против Бориса. Видя бездеятельность своих воевод, Годунов наконец рассердился и послал им сказать, что они ведут свое дело нерадиво: столько рати побили, а Гришку не поймали. Тогда бояре и войско, уже привыкшие к заискиванию со стороны царя, тотчас же оскорбились, и «с той поры, – говорит летописец, – многие начали думать, как бы царя Бориса избыть и служить окаянному Гришке».