Он объявился в августе 1607 года в тюрьме небольшого северского городка, носившего незавидное название Пропойска.
Каково было происхождение этого человека, совершенно неизвестно: некоторые современники считали его поповым сыном Матвеем Веревкиным, другие сыном князя Курбского, третьи школьным учителем из города Сокола, а избранный впоследствии на царство Михаил Феодорович в письме своем к принцу Морицу Оранскому говорил, что «Сигизмунд послал жида, который назвался Димитрием Царевичем». Во всяком случае, своею внешностью он вовсе не походил на первого самозванца, но был человеком вполне подходящим, чтобы разыгрывать лжецаря, умным и ловким, когда можно, то наглым, а когда нельзя, то и трусливым, и лишенным, разумеется, всяких нравственных правил.
В Пропойской тюрьме, куда его засадили, приняв за лазутчика, он объявил себя первоначально родственником убитого царя Димитрия, Андреем Андреевичем Нагим, скрывающимся от мести Шуйского. Ему поверили и по его просьбе перевезли в Стародуб. Отсюда он послал своего товарища, какого-то подьячего Рукина, разглашать по северским городам, что царь Димитрий жив и скрывается в Стародубе. Известие это было встречено во всей «прежепогибшей Украине» с величайшей радостью, и из Путивля отправилось в Стародуб несколько боярских детей вместе с Рукиным повидать новоявленного государя. Рукин привел их к мнимому Нагому. Тот вначале запирался и начал говорить, что ничего не знает про Димитрия, но когда жаждавшие узреть царя Димитрия стародубцы стали грозить ему пыткой и хотели его уже схватить, то он вдруг выпрямился, взял в руку палку и грозным голосом крикнул: «Ах вы, такие-сякие дети, еще меня не знаете: я государь». Этот окрик подействовал; простодушные стародубцы тотчас же повалились ему в ноги со словами: «Виноваты, государь, пред тобой» – и сейчас стали собирать для него деньги и рассылать во все стороны грамоты по городам, чтобы высылали людей и казну так счастливо отыскавшемуся царю. Насколько ослепление жителей было велико и как многие глубоко верили, что новый самозванец – истинный царь Димитрий, показывает следующий случай: один боярский сын из Стародуба вызвался сам поехать в стан Василия Ивановича Шуйского под Тулу и по приезде спросил его, зачем он подыскался царства под своим природным государем, за что был, конечно, подвергнут мучительной казни: Шуйский приказал его поджарить на медленном огне, но он до конца остался при убеждении, что принимает мученическую смерть за своего законного государя.
Около второго самозванца начала собираться дружина; ее устраивал некий поляк Меховецкий, который, по современным сведениям, и раздобыл нового царя. «На сей раз Димитрия воскресил Меховецкий и потом, хотя или нехотя, должен был помогать ему, ибо твердо знал все обычаи и дела первого Димитрия», – говорит поляк Маскевич в своем дневнике. Однако войско новоявленного лжецаря собиралось на первых порах довольно медленно, почему он и не мог поспеть на выручку Тулы к Болотникову; поэтому также Шуйский слишком легко отнесся к его появлению и не счел нужным тотчас же после взятия Тулы направить свои войска в Северскую Украину, чтобы сразу покончить с новым Лжедимитрием, которого русский народ очень метко прозвал Вором, так как все его личные стремления и собравшихся около него войсковых отрядов носили чисто воровской отпечаток.
Ближайшими и деятельнейшими сподвижниками Вора явились поляки. В это время как раз окончился знаменитый рокош, поднятый паном Зебжидовским против Сигизмунда; рокошанам нанес сильнейшее поражение королевский гетман Жолкевский, и их разбитые отряды бродили около границ Московского государства. Известие, что объявился новый господарчик, чтобы идти добывать московский престол, было, разумеется, встречено многими предводителями этих отрядов с живейшей радостью: представлялся великолепный случай знатно поживиться за счет москалей. Вместе с тем и Сигизмунд был не прочь исподтишка наделать неприятностей Москве: старика Яна Замойского уже не было в живых, чтобы указать королю всю неблаговидность подобного поведения.
Мало-помалу к Вору стали собираться разные высокородные польские искатели приключений со своими войсками; «вновь прибывшие, – говорит Валишевский, – прекрасно сознавали, что имеют дело с самозванцем. Весело принимая участие в комедии, они от самого царя не скрывали, что вовсе не обманываются на его счет…». На помощь к Вору двигался некий пан Лисовский, подвергнутый за разные «добрые» дела изгнанию из Польши, «изгнанник и чести своей отсужен», ведя шайку хищных головорезов, получивших печальную известность под именем лисовчиков; сюда же к Вору шел знаменитый польский вельможа князь Роман Рожинский, человек бесстрашный и весьма искусный в воинском деле, а несколько позднее прибыл «за позволением Сигизмунда» столь же известный староста Усвятский, родственник великого литовского канцлера Льва Сапеги, по словам Валишевского, «один из самых блестящих польских аристократов того времени», но почти всегда пьяный пан Ян-Петр Сапега; наконец, к Вору не брезгали вести свои отряды знакомый нам князь Адам Вишневецкий, Тышкевич, Валавский, Будило и другие представители польской знати.
С другой стороны, к новому Лжедимитрию тянулись и все те русские люди, которые были недовольны порядками Московского государства: севрюки – обитатели «прежепогибшей Украины», казаки, беглые холопы и разная голытьба из только что рассеянных отрядов Болотникова. Скоро к Вору примкнуло 3000 запорожских казаков и 5000 донских, имевших своим атаманом западнорусского уроженца Ивана Мартыновича Заруцкого, человека смелого и неустрашимого, много испытавшего на своем веку и крайне безнравственного, но писаного красавца по виду. Донцы привели к Вору вместо повешенного царевича Петра его брата, также «сына царя Феодора Иоанновича» – царевича Федьку, но новый Лжедимитрий был менее склонен к родственным чувствам, чем первый, звавший Лжепетра к себе в Москву, и приказал убить приведенного племянника. «Однако, – как говорит Соловьев, – казакам понравились самозванцы: в Астрахани объявился царевич Август, потом князь Иван сказался сыном Грозного от Колтовской; там же явился третий царевич Лаврентий, сказался внуком Грозного от царевича Ивана; в степных юртах явились: царевич Феодор, царевич Клементий, царевич Савелий, царевич Семен, царевич Василий, царевич Ерошка, царевич Гаврилка, царевич Мартынка – все сыновья царя Феодора Иоанновича».
Разноплеменные и разнородные отряды, стекавшиеся к Вору, получили более или менее основательное воинское устройство лишь к весне 1608 года, причем начальники этих отрядов считались с лжецарем лишь настолько, насколько им это было выгодно, и нередко уходили от него по различным поводам. Меховецкий хотел быть гетманом польских отрядов, как первый начавший их образовывать, но с прибытием Рожинского он должен был уступить ему свое первенство; последний хотя и целовал руку Вору, однако при случае обращался с ним самым грубым образом. Скоро поляки составили рыцарское коло и выкрикнули своим гетманом Рожинского, а Меховецкого с некоторыми другими приговорили к изгнанию и послали объявить об этом Вору. Вор выехал сам к колу в золотом платье и на богато убранном коне и, видя, что шум с его прибытием не прекращается, попробовал закричать, так же как и на Стародубцев: «Молчать, такие-сякие дети!» Коло сперва опешило, и Вор начал говорить, что не выдаст своих верных слуг с Меховецким во главе, но затем поляки опомнились, выхватили сабли из ножен и подняли страшный шум: «Бить негодяя, рассечь, схватить его», – раздавалось со всех сторон. Вор должен был уехать назад, и Рожинский приставил к его дому стражу. Считая свое дело погибшим, самозванец с отчаяния выпил огромнейшее количество водки и чуть было не умер, но затем он отошел; успокоились также и поляки; они поняли, что Вор им нужен, так как без наличия названного московского царя все предприятие их оказалось бы лишенным всякого смысла, и обе стороны примирились.
Ф. Солнцев. Старинные палаши
Козельск, Путивль, Кромы и некоторые другие северские города перешли во власть Вора уже к концу 1607 года; Брянск же и Карачев были крепко заняты воеводами Шуйского, и потому, чтобы обойти их и выйти на «польские» дороги, Вор перешел в январе 1608 года Орел, где и оставался до весны.
Когда Вор двинулся осаждать Брянск, то на подмогу этому городу подошли московские ратные люди, но остановились на противоположном берегу Десны, на которой был в это время сильный ледоход. Видя это, жители Брянска стали звать их к себе, крича: «Помогите, погибаем»; на этот призыв московские ратные люди сказали: «Лучше нам всем помереть, нежели видеть свою братию в конечной погибели, если помрем за православную веру, то получим у Христа венцы мученические». Затем, простившись друг с другом, они бросились в реку и благополучно переплыли ее; ни один человек не погиб.
Не надеясь овладеть Брянском и Карачевом, Вор направил Лисовского на Рязанскую землю, чтобы поднять восстание против Шуйского по Оке, а сам с Рожинским двинулся с наступлением теплых дней из Орла прямо на Москву и в двухдневном бою под Волховом, 30 апреля и 1 мая, наголову разбил собранное здесь царское войско под начальством малоспособного боярина Димитрия Ивановича Шуйского и князя Василия Васильевича Голицына, тайного недоброжелателя Шуйских.
От Волхова Вор быстро пошел к Москве, но не по кратчайшему пути, а через Можайск, чтобы захватить в свои руки дорогу на Смоленск, по которой к нему шли подкрепления из Польши. Во время своего движения, так же, как и Болотников, он рассылал грамоты во все города, чтобы крестьяне поднимались на господ, брали бы себе их имения и женились бы на их женах и дочерях.
Беглецы царского войска из-под Волхова явились в Москву и стали распускать слухи, что истинный царь Димитрий ведет с собою бесчисленное воинство. «Он ведун, – рассказывали они про него, – по глазам узнает, кто виноват и кто нет». «Ахти мне, – отвечал на это один простодушный москвич, – мне никогда нельзя будет показаться ему на глаза. Этим самым ножом я зарезал пятерых поляков». Впрочем, были люди, говорившие, что у Вора войска мало.