Чтобы противодействовать самозванцу, Шуйский выслал против него к реке Незнани (между Москвой и Калугой) новую рать с племянником своим, князем М.В. Скопиным-Шуйским и Иваном Никитичем Романовым. Но в рати этой «нача быти шатость: хотяху царю Василью изменити князь Иван Катырев да князь Юрьи Трубецкой, да князь Иван Троекуров и иные с ними», и она была отозвана назад.
Вор же, заняв Смоленскую дорогу, беспрепятственно подошел к столице, и 17 июня 1608 года расположился в селе Тушине, в 13 верстах к северо-востоку от Москвы, в углу, образуемом реками Москвой и Сходней, между Смоленской и Тверской дорогами.
Высланный в Рязанскую землю Лисовский также действовал чрезвычайно удачно: он усилил свой польский отряд воровскими шайками, действовавшими отдельно во многих местах, причем одна из этих шаек успешно обороняла город Пронск против рязанцев, хотевших его взять под начальством Прокофия Ляпунова; сам Прокофий был ранен в ногу «из города из пищали». Брату же его, Захару, Лисовский нанес жесточайшее поражение под Зарайском, после чего захватил даже сильно укрепленную Коломну, разграбил ее и забрал затем в плен, привязав к пушке, Коломенского епископа Иосифа, требовавшего вместе с Гермогеном крещения Марины; Коломна, впрочем, была вскоре взята обратно войсками Шуйского под начальством князя Ивана Семеновича Куракина, человека весьма искусного в военном деле; Куракин нанес вслед за этим поражение Лисовскому и освободил епископа Иосифа, но Лисовский быстро оправился от этого поражения и прибыл в Тушино на соединение с Вором, ведя с собой 30 000 человек.
Таким образом, победоносные воровские войска отдаляло от Москвы всего 13 верст, и, казалось, достаточно было последнего усилия, чтобы взять Москву и тем положить конец власти Шуйского. Однако этого не случилось. Василий Иванович, кроме своего государева двора и стрельцов, собрал в Москву служилых людей из Новгорода и Пскова, северных и заволжских городов, а также и из некоторых других мест, оставшихся ему верными, и дал несколько боев воровским войскам под самой Москвой. Бои эти шли с переменным счастьем; тем не менее гетман Рожинский должен был скоро убедиться, что столицей овладеть нелегко. Передовые войска Шуйского под начальством храброго князя М.В. Скопина были расположены по Ходынке против самого Тушинского стана, а главные его силы стояли у Пресненских прудов и на Ваганькове. Чтобы оттеснить эти передовые московские части, Рожинский на рассвете 25 июня произвел на них внезапное нападение и имел вначале успех, но затем поспела поддержка от Пресни и Ваганькова, и воровская рать должна была отойти назад с большим уроном.
После этого сражения на Ходынском поле в обоих станах под Москвой и в Тушине наступило затишье. Ни та, ни другая сторона не считала себя достаточно сильной, чтобы отважиться произвести нападение всеми силами на противника.
Во время описанных военных действий шли все время деятельные сношения между Шуйским и Сигизмундом. Последний, как мы видели, занятый усмирением рокоша, вовсе не желал войны с нами и в октябре 1607 года прислал в Москву своих послов, пана Витовского и князя Друцкого-Соколинского, поздравить Василия Ивановича со вступлением на царство и вместе с тем требовал отпустить в Польшу как старых послов Олесницкого и Гонсевского, так и Мнишеков и всех задержанных после убийства расстриги поляков. Переговоры с новыми послами затянулись до 25 июля 1608 года, после чего было заключено перемирие с Польшей на 3 года и 11 месяцев; по условию этого перемирия мы согласились отпустить всех задержанных поляков; король же и Речь Посполитая обязывались не поддерживать каких бы то ни было самозванцев; Юрий Мнишек не должен был признавать второго Лжедимитрия своим зятем, а Марина – величаться московской государыней; вместе с тем новые послы должны были отозвать от Вора в Польшу Рожинского и всех остальных поляков, кроме Лисовского, который «изгнанник из отечества и чести своей отсужен».
Однако ни Рожинский и никто из остальных панов не думал подчиниться этому требованию и покинуть стан Вора. Марина же с отцом, привезенные к этому времени из Ярославля в Москву, были отправлены вместе с Олесницким и Гонсевским, а также с другими поляками, находившимися за приставами, в Польшу в сопровождении небольшого русского конвоя под начальством князя Долгорукого. Их повезли кружным путем через Углич и Тверь на Смоленск, чтобы они не попали в руки тушинцев.
Но Вор был осведомлен о поездке Марины и выслал 2000 конницы с панами Зборовским и Стадницким, чтобы перехватить ее. С своей стороны желали попасть в руки тушинцев и многие поляки, в том числе посол Олесницкий и старый Мнишек, надеявшийся опять нажить хорошую деньгу на продаже дочери Вору. Однако другие поляки, во главе с послом Гонсевским, были против этого и с частью русского конвоя благополучно добрались до Смоленска, откуда проследовали далее в Польшу. Мнишек же с Мариной, Олесницкий и все желавшие передаться Вору, были застигнуты Зборовским во второй половине августа у Белой и после небольшой стычки с малочисленным русским конвоем, их сопровождавшим, попали в столь желанный плен.
В это время как раз подходил из Польши, чтобы пополнить ряды воровских войск «за позволением Сигизмунда», несмотря на только что заключенное королем перемирие, уже упомянутый нами двоюродный племянник канцлера Льва Сапеги – Ян-Петр Сапега, ведя с собой целый отряд пехоты, конницы и артиллерии. Стан его случайно оказался на пути обратного следования пана Зборовского с захваченными Мнишеками и прочими пленными к Тушину.
Ян Сапега вел себя, по словам Валишевского, перед Мариною «рыцарем-покровителем, но не пытался отклонить ее от решения, которое она свободно приняла»; при этом, по словам того же писателя, «любезности его были довольно плохого свойства. Раз как-то он явился к государыне в таком пьяном виде, что, возвращаясь от нее, упал с лошади и довольно сильно расшибся… Остались ли у Марины какие-нибудь надежды встретить первого Лжедимитрия, – продолжает Валишевский, – это неправдоподобно и, по мнению Зборовского, Сапега, несомненно, рассеял бы их. Она знала почерк своего мужа, а Тушинский вор и не пытался подделывать свой, а ведь опять-таки они переписывались еще до встречи». По совету Вора Марина без колебаний отправилась на показное богомолье в православный Звенигородский монастырь. В своем дневнике Сапега косвенно изображал, что она была очень хорошо осведомлена, но как бы не вполне решилась. Послушав его, так даже было время, когда дух ее возмутился; раз как-то она вдруг не захотела ехать в Тушино. Остаток ли стыда или, может быть, бессознательная осторожность еще смущали ее. Но отец старался преодолеть их. Дважды, 11 и 15 сентября, опережая дочь, воевода ездил в Тушино и там ни на что не жаловался. Он не мог забыть обещаний, вырванных у первого Димитрия, и потому был поглощен одной заботой, как бы завести исподтишка переговоры со вторым, чтобы не утратить своих выгод от первой сделки, с потерей которых не мог примириться. Если дочь проявила колебания, прежде чем выступить участницей торга, то отец, наверное, воспользовался ими только для того, чтобы придать важность своему вмешательству и повысить требования.
Ян-Петр Сапега, староста усвятский, с изображенным позади него монастырем Живоначальной Троицы
16 сентября состоялась в присутствии всего воровского войска нежная встреча мнимых супругов – Марины и Вора, а через 4 дня ксендз-иезуит тайно обвенчал их. 14 октября пан Юрий Мнишек получил от нового мужа своей дочери письменное обязательство, что последний выдаст ему 300 000 рублей и отдаст во владение Северское княжество с 14 городами, как только войдет в Москву, после чего Сендомирскии вскоре покинул дочь и уехал в Польшу, оставя ее на полный произвол судьбы. Впоследствии наследники Мнишеков предъявили это обязательство русскому правительству, и император Петр Великий уплатил по нему 6000 золотых.
Поживились от Вора и другие поляки, захваченные в плен вместе с Мнишеками: «Бывший посол, – говорит Валишевский, – высокородный, прегордый и пребогатый Олесницкий не пренебрег обещанием обширных земель на польской границе».
Брак Марины с новым царем окрылил также надежды высшего католического духовенства на введение унии в Московском государстве. Еще в ноябре 1607 года кардинал Боргезе писал из Рима новому папскому нунцию в Польше Симонетти: «Сыновья Сендомирского палатина (Мнишека), которые находятся здесь в Риме, сообщили его святейшеству достоверное известие, что Димитрий жив и что об этом пишет к ним их мать. Горим желанием узнать истину». В августе же 1608 года Боргезе писал: «Димитрий жив и здесь во мнении многих; даже самые неверующие теперь не противоречат решительно, как делали прежде. Жаждем удостовериться в его жизни и его победах… Если справедливо известие о победе Димитрия, то необходимо должно быть справедливо и то, что он настоящий Димитрий».
Вместе с тем заботливые польские иезуиты выработали и подробный наказ о том, как надлежит действовать второму Лжедимитрию и ввести в своем государстве унию. Вот некоторые выдержки из этого любопытного наказа, в котором прежде всего поляки хотели доказать Вору, отождествляя его все время с первым Лжедимитрием, что он не должен требовать императорского титула:
1) «.. Этот титул не достался ему в наследство от предков, следовательно, надобно доказать какое-нибудь новое, им самим приобретенное право… сами русские против этого титула, что же сказать об иностранцах? Для принятия этого титула необходимо новое венчание, которого патриарх совершить не может; нет и курфюрстов, для этого необходимых. Но царь может достигнуть желанного через унию.
2) Хорошо, если бы государственные должности и сопряженные с ними преимущества раздавались не по древности рода: надобно, чтобы доблесть, а не происхождение получала награду. Это было бы побуждение для вельмож к верной службе, а также и к унии… Не худо бы это распоряжение отложить до унии, а тут раздавать высшие должности в виде вознаграждения более приверженным к ней, чтобы сам государь вследствие унии по