и огромную силу всему польскому и латинскому и страшно давили все русское, православное. Везде стало изнемогать и падать и западнорусское мещанство…».
21 сентября 1609 года Сигизмунд стоял уже под стенами Смоленска, имея 5000 пехоты, 12 000 конницы, 10 000 запорожских казаков и, кроме того, отряд литовских татар. Он послал складную грамоту В.И. Шуйскому и «универсал», или манифест, к жителям Смоленска и окрестных мест, в котором, между прочим, уверял, что шведы хотят искоренить православие, и он, Сигизмунд, пришел его спасти, почему обитатели Смоленска и должны отворить свои ворота и встретить его хлебом-солью. Но «виленские мещане-братчики, – говорит М.О. Коялович, – послали в Смоленск предостережение, чтобы русские знали, чего ожидать от польского короля, который хочет властвовать и в Восточной России; а когда Сигизмунд подошел к Смоленску и требовал сдачи, то поляки увидели на стенах крепости и некоторых мещан западнорусских.
В Смоленске сидел на воеводстве доблестный Михаил Борисович Шеин. Он зорко следил через своих лазутчиков за всеми действиями противника и был отлично осведомлен об истинных намерениях короля. На свой универсал Сигизмунд получил из Смоленска следующий ответ от архиепископа, воевод и народа: «Мы в храме Божьей Матери дали обет не изменять Государю нашему Василию Ивановичу, а тебе, Литовскому королю и твоим панам не раболепствовать вовеки». Вслед за тем были выжжены посады и слободы. «Многие описали и начертали положение крепости Смоленской, – говорит гетман Жолкевский в своих "Записках", – я кратко скажу об этом. Снаружи она кажется довольно обширна: окружность ее стен полагаю до восьми тысяч локтей, более или менее, не считая окружности башен; ворот – множество; вокруг крепости башен и ворот тридцать восемь, а между башнями находятся стены длиною во сто и несколько десятков локтей. Стены Смоленской крепости имеют толстоты в основании десять локтей, вверху же с обсадом (вероятно, зубцы, между коими бойницы), может быть, одним локтем менее, вышина стены, как можно заключить на глазомер, около тридцати локтей».
Смольняне, кажется, в количестве не более 70 000 человек, считая старцев, женщин и детей, «заключились в крепости, – рассказывает Н.М. Карамзин, – и выдержали осаду, если не знаменитейшую Псковской или Троицкой, то еще долговременнейшую и равно блистательную в летописях нашей славы».
Расставив орудия вокруг города, Сигизмунд велел отрыть из них жестокую пальбу; затем 23 сентября, за два часа до рассвета, поляки повели приступ всеми силами, однако не могли вломиться в крепость, хотя разрушили взрывом Аврамиевские ворота; ночью 26 сентября они взяли острог у Пятницкого конца, а через сутки, пользуясь опять ночным покровом, повели новый приступ, причем пытались овладеть Большими воротами.
Но осажденные оборонялись с таким мужеством, что ляхи были всюду отбиты с огромным уроном. Они не пытались более выходить из своих станов, а ограничились ведением почти бесполезной для себя стрельбы из орудий и устройством подкопов, которые своевременно взрывались нашими при посредстве выводимых ими «слухов». Смольняне действовали все время в высшей степени решительно и постоянно производили на поляков смелые вылазки. Однажды среди белого дня 6 человек русских подъехали на лошадях к стану маршала Дорогостайского, схватили на глазах у всех литовское знамя и благополучно вернулись в крепость.
При этих условиях наступила зима с 1609 на 1610 год.
Весть о прибытии Сигизмунда к Смоленску произвела сильное впечатление не только на В.И. Шуйского и Тушинского вора, но и на поляков, бывших с последним. Эти поляки отнюдь не желали делить с королем добычи, которую им сулила смута в Московском государстве. «"Чего хочет Сигизмунд", говорили Тушинские и Сапегины Ляхи с негодованием, – рассказывает Карамзин, – лишить нас славы и возмездия за труды; взять даром, что мы в два года приобрели своею кровью и победами!» Особенно негодовал на Сигизмунда Рожинский, первое лицо в Тушинском стане. Он созвал поляков в коло и заключил с ними конфедерацию, или союз, члены которого поклялись посадить Вора на царство, вступив, если нужно, в открытую борьбу с королем, и послали пана Мархоцкого к Сигизмунду со следующим словом: «Если сила и беззаконие готовы исхитить из наших рук достояние меча и геройства, то не признаем ни короля королем, ни отечества отечеством, ни братьев братьями…».
Святой патриарх всея Руси Гермоген. Икона
Богоматерь Одигитрия Смоленская. Икона. Начало XVI в.
Рожинский уговаривал и Сапегу примкнуть к конфедерации и лично ездил для этого под Троицу, но последний не решился открыто восстать против короля.
Появление Сигизмунда у стен Смоленска вызвало, как мы говорили, большую тревогу и в Москве. Вся надежда царя и граждан была возложена на Скопина, но последний не мог двигаться быстро и должен был выдержать наступление Сапеги, который подступил к Александровской слободе, и только после кровопролитного боя отошел опять к Троице; между тем в столице наступил снова голод, и страшно поднялась цена на хлеб; крестьянин Сальков с шайкой воров занял Коломенскую дорогу, по которой шло продовольствие из Рязанской земли, и двое высланных против него воевод не могли совладать с ним; только когда Василий Иванович Шуйский отправил против Салькова князя Димитрия Михайловича Пожарского, то Сальков был наголову разбит и очистил Коломенскую дорогу. В самой Москве тоже завелась измена, и Красное село было сперва сдано тушинцам, а потом выжжено дотла; при этом был спален и деревянный город Скородум, выстроенный Борисом Годуновым.
Между тем Сигизмунд решил отправить пана Стадницкого в Тушино и грамоты к царю Василию Ивановичу, к патриарху Гермогену, ко всему духовенству, боярам и всем людям Московского государства.
Пан Стадницкий должен был уговорить тушинских поляков оставить Вора и перейти на службу к королю, за что им сулились великие милости не только в Московском государстве, но и в Польше. Шуйскому Сигизмунд сообщал, что пришел помочь ему успокоить его царство, а потому просит съехаться думным боярам с польскими послами для переговоров. В грамоте же к патриарху, духовенству, боярам и всем людям король прямо говорил, что он, желая утишить смуту Московского государства, предлагает им быть под его рукою, за что обещает, заверяя «нашим господарским истинным словом», цело и ненарушимо поддерживать «веру вашу православную правдивую Греческую», хотя вслед за тем он тотчас же принял с великой благодарностью шпагу, освященную папою Павлом V и присланную ему с пожеланием успешного покорения «московских схизматиков».
Приезд Стадницкого в Тушино вызвал большой переполох. Рожинскии уговаривал поляков не слушать увещаний короля; но среди рыцарства прошел слух, что Сигизмунд привез с собой огромную казну и хочет всем щедро заплатить. В это же время прибыли в Тушино посланные от Сапеги из-под Троицы, которые тоже стали уговаривать перейти на сторону короля. Рожинскии должен был уступить и начал переговоры со Стадницким.
Положение Вора было в это время самое жалкое. Знатные поляки, еще недавно постоянно целовавшие ему руку, относились к нему теперь с величайшим презрением. Пан Тышкевич ругал его в глаза мошенником и обманщиком. Вместе с тем поляки зорко следили за цариком, чтобы он не сбежал, и заперли всех его лошадей; тем не менее Вору удалось с четырьмя сотнями донских казаков ускользнуть из Тушина. Но за ним отправился в погоню Рожинскии и быстро вернул его назад. Когда царик спросил его, о чем у них идут переговоры с королевским послом, то тот ему отвечал: «А тебе что за дело! Черт знает, кто ты таков! Довольно мы пролили за тебя крови, а пользы не видим», – после чего, будучи пьяным, Рожинскии хотел еще избить названного Димитрия.
При этих обстоятельствах, видя, что дело совсем плохо, Вор в тот же вечер (кажется, 6 января 1610 года) оделся мужиком, потихоньку сел со своим приятелем, шутом Кошелевым, в навозные сани и бежал в Калугу, покинув Тушино и свою жену «государыню Марину Юрьевну» на произвол судьбы.
Это неожиданное бегство Вора окончательно побудило всех тушинских поляков перейти на сторону короля.
В другом положении очутились «государыня» и русские люди, оставшиеся в Тушине. Пан Стадницкий предложил Марине, доводившейся ему племянницей, положиться на милость короля, причем по-прежнему называл ее дочерью сендомирского воеводы, но в ней крепко засело убеждение, что она венчанная московская царица: «Кого Бог осветит раз, – писала она в ответ Стадницкому, – тот всегда будет светел… Если счастье лишило меня всего, то осталось при мне, однако, право мое на престол Московский, утвержденное моей коронацией, признанием меня истинной и законной наследницей, признанием, скрепленным двойной присягой всех сословий и провинций Московского Государства…» В таком же духе написала она и Сигизмунду.
Простые русские люди и казаки, составлявшие воровские войска, были вначале крайне огорчены бегством царика и прямо обвиняли в этом поляков. «Толпы, – говорит Н.М. Карамзин, – с яростным криком приступили к гетману Рожинскому, требуя своего Димитрия и в то же время грабя обоз сего беглеца, серебряные и золотые сосуды, им оставленные». Скоро воровской атаман Беззубцев разбил в Серпухове пана Млоцкого за то, что последний «направлял дело в королевскую сторону», а через месяц все казаки, исключая отряд Заруцкого, были приведены к Вору в Калугу князем Шаховским, «всей крови заводчиком», и князьями Д.Т. Трубецким и Засецким. Рожинский погнался за ними и нанес им поражение, положив на месте около 2000 человек, а затем вернулся в Тушино.
В Калуге Вор очень недурно устроился. Город этот связывал его со всем югом, охваченным мятежным движением, и с казаками. Прибыв в подгородный Калужский монастырь, он тотчас же послал объявить жителям города о своем бегстве из Тушина с целью спастись от гибели, которую ему готовил Сигизмунд за отказ отдать полякам Смоленск и Северскую землю, и клялся, что положит свою голову за православие и Отечество: «не дадим торжествовать ереси, не уступим королю ни кола, ни двора». Калужане встретили его с хлебом-солью и с царскими почестями.