[21].
По приезде в Москву усердный Андронов стал тотчас давать советы королю – что необходимо держать под Москвой польский отряд в полной готовности против жителей, а затем посадить во все приказы «надежных людей» из бывших тушинцев, преданных Сигизмунду. Про тех же, которые держали сторону патриарха и стояли за охрану православия и старого уклада Московского государства, Андронов писал: «А когда приберем их к рукам, тогда и штуки их эти мало помогут: надеемся на Бога, что со временем все их штуки уничтожим и умысел их на иную сторону обратим, на правдивую».
Король внял совету Андронова и отдал распоряжение, чтобы все важнейшие должности в столице были заняты вполне благонадежными людьми. «Москвой, – говорит С.Ф. Платонов, – должны были управлять именем короля Тушинские воровские бояре и дьяки».
Сам Андронов сел, как мы видели, рядом с именитыми боярами в их думе, с важным званием казначея. Все же остальные «верные слуги» Сигизмунда из бывших тушинцев были распределены по московским приказам распоряжением короля от 10 января 1611 года: Михайло Молчанов – на Панский; князь Ю. Хворостинин – на Пушкарский; дьяк И. Грамотин – на Посольский, получив звание великого печатника, Иван Салтыков – в Казанском дворце и так далее.
Еще ранее этого, в середине октября 1610 года, какой-то поп, не то Харитон, не то Никон, показал на пытке Гонсевскому, что бояре сносятся с Вором и хотят сообща с ним изгнать поляков из Москвы. Дело это представляется очень темным и притом маловероятным ввиду боязни бояр влияния Вора на чернь и их угодливости по отношению к Сигизмунду, но Гонсевский поспешил воспользоваться этим оговором и с той поры перестал стесняться с боярами; он ввел в Кремль несколько немецких наемников, расставил пушки по стенам и окончательно взял управление городом в свои руки. «Он даже, – говорит С.Ф. Платонов, – арестовал князей А.В. Голицына, И.М. Воротынского, и А.Ф. Засекина. Остальные же бояре, хотя и не были даны "за приставов", однако, чувствовали себя "все равно, что в плену", и делали то, что им приказывал Гонсевский и его приятели; от имени бояр составлялись грамоты: боярам же приказывали руки прикладывать – и они прикладывали». «Гонсевский с людьми, присягнувшими королю, – читаем мы в "Истории" С. Соловьева, – управлял всем: когда он ехал в думу, то ему подавали множество челобитных; он приносил их к боярам, но бояре их не видали, потому что подле Гонсевского садились Михаил Салтыков, князь Василий Мосальский, Федор Андронов, Иван Грамотин; бояре и не слыхали, что он говорил с этими своими советниками, что приговаривал…».
Особенно оскорбляло бояр, что выше их в думе сидит торговый мужик Федор Андронов. Но не был доволен высоким положением Федора Андронова и другой изменник – Михайло Салтыков; между обоими немедленно возникла жестокая вражда, и оба наперерыв старались писать друг на друга доносы Сапеге для доклада королю.
Так к началу 1611 года после распада великого посольства под Смоленском распалось и боярское правительство в Москве и заменилось властью польского воеводы Гонсевского и кружком русских изменников, исключительно преследовавших свои личные цели и уже продавших Родину Сигизмунду за полученные от него и обещанные в будущем выгоды.
По мнению С.Ф. Платонова, королю оставалось сделать всего один шаг, чтобы объявить себя вместо сына московским царем: надо было образовать в Москве покорный себе «совет всея Земли», который его бы и избрал на царство.
К счастью, однако, до этого дело не дошло. Жители Москвы становились все более и более недовольными поляками, которые начали держать себя вызывающе и нагло, хотя и соблюдали величайшую осторожность, причем для предупреждения возможности восстания Гонсевский вывел 18 000 стрельцов из Москвы под предлогом направления их против шведов. Во многих городах тоже не хотели целовать крест Владиславу, так как польские и литовские люди везде грабили, жгли и бесчинствовали. Новгородцы отказались принять сына Михаила Салтыкова, Ивана, прибывшего к ним с войском для защиты их от шведов, у которых он отнял вскоре Ладогу, и только после полученного увещания из Москвы от бояр впустили его к себе с одними русскими людьми. Вятка и Казань прямо присягнули Вору, причем в Казани был убит сидевший там воеводой знаменитый Богдан Вельский. Наконец другие города тоже стали сноситься между собой о присяге Вору.
А между тем 11 декабря 1610 года случилось происшествие, имевшее большое значение для дальнейшего хода событий в Московском государстве. Калужский царик неожиданно окончил свою жизнь. Незадолго до этого Вор приказал умертвить бывшего у него касимовского хана Урмамета, за что крещеный татарин Петр Урусов решил ему отомстить. Урусов пригласил 11 декабря царика поохотиться за зайцами и там со своими товарищами убил его, после чего бежал в Крым. Неизменный друг Вора, шут Кошелев, прискакал с этим известием в Калугу. Марина в отчаянии стала призывать всех к мести, но убийцы были уже далеко. Через несколько же дней Марина родила сына, получившего известность под печальным наименованием Воренка: «А Сендормирского дочь, – говорит летописец, – Маринка, которая была у Вора, родила сына Ивашка. Колужские ж люди все тому обрадовались и называху его царевичем и крестиша ево честно». Однако радость калужан была непродолжительна. Скоро к ним прибыл из Москвы князь Юрий Трубецкой с отрядом и заставил их целовать крест Владиславу, чему они нехотя подчинились. Марина же с сыном была заключена в тюрьму.
После смерти Вора «лучшие люди, которые согласились признать царем Владислава, – говорит С. Соловьев, – из страха покориться казацкому царю, теперь освобождались от этого страха и могли действовать свободнее против Поляков. Как только на Москве узнали, что Вор убит, то, по словам современного известия, Русские люди обрадовались и стали друг с другом говорить, как бы всей Земле, всем людям соединиться и стать против Литовских людей, чтобы они из Земли Московской вышли все до одного, на чем крест целовали».
Патриарх Гермоген, извещенный тайной грамотой от Филарета и Голицына об истинных замыслах Сигизмунда, также начал во второй половине декабря 1610 года открыто призывать к изгнанию ляхов из пределов Московского государства, «повелевати на кровь дерзнути», и стал рассылать по городам грамоты, в которых объявлял об измене короля, разрешил всех от присяги королевичу и призывал, чтобы «собрався все в збор со всеми городы, шли к Москве на Литовских людей».
Из земских людей первым откликнулся на призыв патриарха пылкий Прокофий Ляпунов, верно служивший Владиславу до смерти Вора; уже в самом начале января 1611 года он поднял своих рязанцев. Жители Нижнего Новгорода и Ярославля встали также тотчас же по призыву «второго Златоуста», святителя Гермогена, против поляков; нижегородские ходоки, «бесстрашные люди» – боярский сын Роман (Ратман) Пахомов и посадский человек Родион Мосеев – поддерживали сношения своего городского мира с Гермогеном и успешно проникали к нему несмотря на то, что московские изменники во главе с Михаилом Салтыковым и Федором Андроновым всячески теснили святителя; изменники эти не замедлили послать Сигизмунду донос о действиях Прокофия Ляпунова и патриарха, и чтобы лишить Гермогена возможности сноситься с городами, употребили против него насилие, разграбили его двор и отобрали всех дьяков, подьячих и дворовых людей. Сам же Гермоген пребывал все время под неослабным надзором в Кремле, «аки птица в заклепе».
Но великий старец продолжал неуклонно свое святое служение Родине и мощным словом призывал всех немедля ополчаться на ляхов. Слух о чинимых ему насилиях быстро разнесся по земле и послужил к еще большему одушевлению всех крепких русских людей – встать против врагов веры и отечества.
Города опять начали деятельно пересылаться между собой, и чтение их отписок поразительно напоминает послания друг к другу христианских общин первых веков.
Смольняне из-под королевского стана писали к: «Господам братьям нашим всего Московского государьства. – Братия есми и сродницы, понеже от святыя купели святым крещением породихомся и обещахомся веровати во святую и единосущную Троицу, Богу живу, истинну, вси православнии крестьяне… Во всех городех и в уездех, где завладели Литовские люди, не поругана ли наша крестьянская вера и не разорены ли Божия церкви… Вас же всех московских людей Литовские люди зовут собе противниками и врагами собе… Не будете толко ныне в соединении, обще со всею землею, горько будет плакати и рыдати неутешимым вечным плачем; переменена будет вера крестьянская в латынство и разорятся Божественныя церкви со всею лепотою… Не помните того и не смышляйте никоторыми делы, что быть у нас на Москве королевичу Государем… все люди в Полше и в Литве никако того не поступятся, что дати королевича на Московское государство, мимо своего государьства; много о том было у Литвы на соймище думы со всею землею да и положено на том, чтоб вывесть лутчих людей и опустошить всю землю, и владети всею землею Московскою. Зде мы немало премя живем и подлинно про то ведаем, для того и пишем к вам. Для Бога, положите о том крепкой совет меж собы: пошлите в Новгород, и на Вологду, и в Нижний нашу грамотку, списав, и свой совет к ним отпишите, чтоб всем было ведомо, всею землею обще стати за православную крестьянскую веру, покаместа еще свободны, а не в работе и в плен не розведены…».
Московские люди горячо откликнулись на призыв смольнян: они стали пересылать их грамоту в другие города и сами писали, прося прийти на выручку столицы от поляков: «Пишем мы к вам, православным крестьяном, общим всем народом Московского государьства, господам братьям своим, православным крестьяном… Здесь образ Божия Матере, вечныя заступницы крестьянския, Богородицы, ея же Евангелист Лука написал; и великие светилники и хранители, Петр и Алексей и Иона Чюдотворцы; или вам, православным крестьяном, то ни во что ж поставить?.. Писали к нам истину братья наша, и нынеча мы сами видим вере крестьянской переменение в Латынство и церквам Божьим разоренье… И вам бы однолично, для всемилостивого Бога, н