остями.
Затем велись беседы. Она с интересом занималась историей Сицилии и Италии, регулярно слушала доклады о Риме, который страстно желала увидеть. Эти часы проходили в семейном кругу. После этого вся «русская Оливуцца» собиралась в саду императрицы. Звучала музыка, итальянские, русские, немецкие мелодии, сицилийские народные песни. Обсуждалась цель предстоящей поездки. По требованию докторов они были короткими, только по ближайшим окрестностям. Но, как отмечает биограф, она всё равно была счастлива тем, что прогуливалась на свежем воздухе и видела вокруг себя пылающие горы и темную зелень в том месяце, который в Петербурге должна была проводить в комнате. Вечером все опять собирались у нее в саду.
В конце декабря в Палермо пришли суда российской эскадры под командованием адмирала Ф.П. Литке, в составе экипажа которого служил второй сын императрицы Константин Николаевич. В своей записной книжке великий князь Константин очень кратко фиксировал события каждого дня своего пребывания на Сицилии. Он пишет о поездках по окрестностям Палермо, которые он совершал с императрицей, с Ольгой, с принцем Карлом Вюртембергским, с Георгом Прусским, с Гриммом, один – в гроты (пещеры) в Ринелла, на виллу Фаворита, в Монреале, Багерию, на руины древнего Солунта, в Монделло, Монте Пеллегрино, в Байду, Санта Мария ди Джезу. После участия в карнавале, как отмечает великий князь, ходили пешком по городу, и были в Оспидале Гранде, в церквях Каза Професса, Марторана и Санта Катерина. Одним из развлечений для путешественников были прогулки на катерах с русскими песенниками вдоль побережья. Гости посещали театр и несколько раз были на представлениях «Севильского цирюльника» Дж. Россини, «Линды ди Шамуни» Г. Доницетти и чрезвычайно им понравившейся «Корсиканской невесты» Дж. Пачини[158].
Ольга Николаевна в своих воспоминаниях, написанных, судя по их точности, на основе дневников, писала о дальних прогулках по окрестностям на осликах с Верой Столыпиной, которая присоединилась к путешественникам в Италии: «Мы были совершенно одинаково одеты, в платья из козьей шерсти и в круглых шляпах из итальянской соломки». Она вспоминает об уроках итальянского языка, и посещение униатской церкви и о появлении семинаристов в саду виллы с просьбой о русском подданстве и отправке их в Россию. Подробно она рассказывает о поездке на Монте Пеллегрино, которую она описывает как одну из самых прекрасных. Путешественники взбирались туда на маленьких осликах. «Вид, который открывается при подъеме, заставляет чаще биться сердце. Красные скалы вблизи, вдали синева моря, между ними апельсиновые рощи и темные кипарисы, выделяющиеся на фоне серых маслин, – я всё еще вижу это сегодня, так же как и грот, к которому мы попали через темную пещеру. <…> Статуя святой стояла в гроте, вокруг нее приношения паломников, на ее шее был надет Мальтийский крест на черной ленте». Сильное впечатление на Ольгу Николаевну произвело посвящение в монахини в бенедектинском монастыре Санта Мария де Латинис: «Вся в белом, как невеста, она вошла в церковь с родителями, которые подвели ее к алтарю. Священник снял с нее белый венок, приблизилась игуменья с ножницами и после того, как ее прекрасные локоны усыпали пол, набросила ей на голову черное покрывало. Затем ее вывели через решетчатые ворота. Мы пошли через другие ворота внутрь монастыря и увидела там эту молодую монахиню лежащей на полу под надгробным покрывалом. Вокруг нее читали надгробные молитвы все остальные монахини»[159].
Константин Николаевич отмечает в своей записной книжке дни говения, причастия, получение известия о смерти «маленького Фрица Голландского», племянника Александры Федоровны, сына ее любимой сестры Луизы, серьезный разговор, когда императрица сообщила ему и Ольге о сложной ситуации в семье старшей дочери – Марии и принца Максимилиана Лейхтенбергского, где между супругами начался разлад. Особо отмечает он дни, когда ухудшалось здоровье императрицы, у нее учащалось сердцебиение.
Как и дома, императрица каждый день посвящала писанию писем и ведению дневника. За последним она проводила больше времени, чем обычно в Петербурге. Она тщательно фиксировала впечатления и события для того, чтобы позже иметь возможность вызвать в памяти эти особенные дни прошлого[160].
В петербургских газетах писали, что в Палермо «погода стоит прекрасная: всю зиму лимонные и апельсиновые деревья красовались в цветах и плодах и теперь пятого марта, персиковые, миндальные и абрикосовые деревья уже в полном цвету. Такой зимы здесь давно никто не помнит»[161]. Газета «Северная пчела» сообщала в марте своим читателям о новостях из Палермо: «Мысли здешней публики всё еще заняты высокими гостями. Каждый день местные жители и приезжие из других частей города отправляются в Оливуццу, чтобы удостоиться взглянуть на императрицу или на великую княжну. <…> народ приписывает необычайно теплую и редкую погоду особому небесному покровительству, дарованному императрице для скорейшего ее исцеления. Поэтому, при многочисленные благотворениях ее величества не удивительно, если народ благотворит государыню императрицу и встречает везде восторженными и при том почтительными криками ура. Это особенно можно было видеть в последнее воскресенье после карнавала, когда императрица прогуливалась по городу в экипаже»[162]. Благотворения, о которых идет речь в этой заметке – значительные пожертвования, которые делала императрица в Палермо. «Северная пчела» сообщала петербургским читателям, что императрица сразу по приезду назначила ежемесячно 1800 червонцев на раздачу бедным жителям Палермо и 600 червонцев на выдачу приданного молодым девушкам неимущего состояния[163].
Гости из России приняли участие в карнавале. Гримм описывает этот праздник как торжество чествования императрицы. Он отмечает, что последовало праздничное приглашение города – появиться хотя бы в одно воскресенье на карнавале и на сей раз несгибаемо – строгие врачи отступили.
Выдался чудесный весенний день и «цветочный аромат веял по городу и окрестностям, а синева небес отражалась в покое синего моря. <…> Обе главные улицы Палермо – Толедо и Македо, сходящиеся под прямым углом, были сценой крана-вала, и четыре угла улиц, которые образовывают прекрасные дворцы, были переполенны людьми и образовывали магазины, даже целые склады с цветами, особенно – фиалок, которыми намеревались удивить императрицу». Описывая праздничный город, Гримм отмечает, что по всей длине главных улиц балконы были были запружены людьми с раннего утра, но всё оставалось спокойным, несмотря на живейшее ожидание. Подчеркивая атмосферу начала торжества, биограф замечает, что нетерпение пульсировало как в Палермо – увидеть императрицу! – так и в сердцах северных гостей.
Он пишет, что ровно в три часа как будто море начало волноваться: в большой парадной карете, запряженной четверкой лошадей, из Оливуццы к центру городу ехала императрица с сестрой, дочерью и племянницей. За ней двигалась открытая коляска, в которой находился Константин с сопровождавшими его особами, далее – карета, нагруженная конфетами и цветами. Императрица была оглушена ликованием… На площади – перекрестке Кватро Канти карета на несколько минут остановилась, чтобы Александра Федоровна могла взглянуть на две главные улицы города. Затем императрица и сопровождавшие ее лица поднялись во дворец герцога Серрадифалько, который обращен одним фасадом на улицу Толедо, и вышли на балкон. Скоро, как повествует биограф, весь балкон был засыпан цветами – аромат их был слишком силен для нее. Она поднялась на балкон выше, чтобы быть менее достижимой. С балкона вниз бросали конфеты и цветы. За них боролись крестьяне и дворяне, дамы и господа. Тут на улице появился корабль с двумя мачтами и парусами, на восьми колесах, который везли к площади 16 лошадей. На корабле находились восемь пестро одетых матросов и капитан, они были выбраны из самых знатных семей Палермо; перед домом, где находилась императрица, корабль остановился. После того, как за 10–12 минут с корабля был «расстрелян» весь запас конфетти, на палубе открылся ящик, из него поднялась гора прекраснейших цветов, которые цветут в середине февраля по всему острову. Здесь были фиалки и розы, цветы миндаля и апельсинов, мирта и лавра. Затем появился второй корабль, оснащенный также, как и первый – с него раздался русский национальный гимн. Это был сюрприз моряков русской эскадры.
Гримм писал: «Этот день остался незабываемым в ее жизни, т. к. он не только перенес на два часа в раннюю юность, но и осуществил ее самые несбыточные мечты. Она видела свободный воздух и радость целого города, даже целой страны, она пережила весенний день, который нагромоздил к ее ногам прекраснейшие цветы, ее любимцев; она разговаривала с тысячами других, она была счастлива вместе со всеми»[164]. В своей записной книжке великий князь Константин Николаевич отметил участие в карнавале в течение двух воскресных дней 3 февраля и 10 февраля. В записной книжке за 3 февраля написано «В ½ 4 часа на Cassaro[165] к Serra di Falco[166]. Carrozzata[167] и сравнение Konfetattu. Мы против Monte Leone[168]». 10 февраля – «Опять Carrozata». Здесь же опять отметка «Monte Leone (Pignatelli)»[169].
Биограф отмечал, что у императрицы была привычка после радостных праздников в Петербурге посещать богадельни, госпитали, приюты, находившиеся в ее ведении, внося своим появлением утешение, помощь, надежду туда, где двор и город никогда не транжирили деньги. В Палермо на следующий день Александра Федоровна послала 10 тыс. франков, которые она ежемесячно раздавала беднякам, и еще 10 тыс., чтобы веселый дух народа оставался таким же живым на протяжении всей недели