Теперь шапка Мономаха, как величайшая историческая ценность, хранится в Оружейной палате Московского Кремля. Современные исследователи неопровержимо доказали, что шапка эта восточного происхождения и переделана из богато украшенной тюбетейки, подобной более скромным, какие и поныне носят в Средней Азии. Понятно, что тюбетейка никак не могла принадлежать жившему еще в середине XI столетия византийскому императору Константину Мономаху, а после него — его внуку, великому князю киевскому Владимиру Мономаху. Скорее всего, хан Узбек подарил ее своему другу и даннику Ивану Данииловичу, а сметливые русские мастера опушили ее низ собольим мехом и в макушку вставили золотой крест. Время от времени соболий мех заменялся.
2
олго княжил Иван Даниилович. Можно считать, что с 1304 года, со смерти своего отца, вершил он московскими делами. Ведь его старший брат Юрий хоть и звался князем московским, но постоянно обретался где-то в отъезде. Оттого-то летописец и мог написать:
«И бысть оттоле тишина велика на 40 лет, и пересташа погании воевати Руськую землю и закалати христиан, и отдохнуша и почиша христиане от великия истомы и многыя тягости, от насилия татарьского, и бысть оттоле тишина велия по всей земли».
Дважды в этих строках летописец упомянул о тишине, то «великой», то «велией». Та тишина касалась лишь земли Московской.
Иван Даниилович видел, что часть бояр новгородских не хочет держать руку Москвы, что они склоняются на сторону соседней Литвы, ведут тайные переговоры с литовским великим князем Гедимином; водил Иван Даниилович полки на Новгород, потом мирился; было и такое — пустошили москвичи Новгородскую землю.
А на южную Русь и вовсе пришла беда: литовские полки под водительством Гедимина сперва завоевали Галицию и Волынь, а затем, в 1321 году, взяли Киев. Наверное, содрогнулись тогда люди от Днепра до Северной Двины, когда узнали, что мать городов русских, славнейший из славных — Киев пригнул свою некогда гордую голову.
На юг и на запад от Руси встало могущественное государство — Великое княжество Литовское. В Москве предвидели: рано или поздно столкнутся неизбежно обе силы, понимали, что «тишина» — отдохновение временное.
В Москве воспользовались «тишиной»-передышкой. После первого белокаменного Успенского собора начали одну за другой строить церкви на том же Кремлевском холме[26] близ устья Неглинной. Мастера-каменщики, в том числе и пленные тверские, старались «день от дне, переходя от дела в дело». Поднялись белокаменные церкви — все одноглавые — Иоанна Лествичника, «Иже под колоколы» (1329 год)[27], Спаса на Бору (1330), Архангельский собор (1333). Отливали в Москве колокола, и все больших размеров, чтобы звон колокольный был слышен далеко…
В Москве с тревогой наблюдали за усилением Литвы. В 1339 году было решено заново построить «град дубов», намного обширнее малого и сильно обветшалого прежнего города Юрия Долгорукого; строили спешно, в необычную для плотничных работ холодную пору. За пять месяцев поставили новый Кремль. «На ту же зиму замыслиша и заложиша град Москву, а кончаша тое зимы на весну». Стены рубили выше, дубовые бревна отбирали толще и, по примеру Владимирского Кремля, ставили срубы-клети в два ряда, а между рядами засыпали землю, ворота и башни возводили крепче, ров копали глубже.
Народные бедствия — пожары и неурожаи — были часты по всей Руси. Горела Москва, горели другие города. Летописцы через каждые несколько лет записывали: «Погоре град, и церкви сгореша», неизменно называлось количество церквей.
Стояли церкви деревянные не только в Кремле, а и по другим московским холмам и меж холмами, по всем посадам. На Великом посаде, в Богоявленском монастыре, «за торжищем» построили еще одну белокаменную церковь. А теремов боярских, изб посадских и землянок после каждого пожара все больше строилось. И стремились москвичи — богатые и бедные — украшать свои жилища. Даже на малой избушке шла по коньку нехитрая резьба.
Раз «тишина» стояла и время находилось свободное, отчего же не украсить то, что было близко и дорого каждому человеку, не нарядить свое жилище?
Прослышав о московской «тишине великой», переселялись в Москву бояре из других городов, покидали своих обедневших князей и приезжали с семьями и слугами в Москву. Всех их Иван Даниилович привечал «с честию», давал земли, но с уговором: на войну позовут — снаряжайся сам, воинов снаряжай, коней седлай.
И простые люди приходили и приезжали в Москву, особенно много их являлось в неурожайные годы. Были это и беглые крестьяне, и землепашцы, ни от кого не зависевшие. Всех их встречал Иван Даниилович «ласково», а слуги его указывали переселенцам пустоши — селись, лес корчуй, землю паши, избу руби…
Неурожаи обрушивались каждые три-четыре года. «Нынче весна была тепла, а лето студено и мокро, и никакое жито не уродилося», или «тогда же засуха велика была, земля и болота горели» — так отмечали летописцы. Особенно тяжко бывало от неурожаев на скудных северных новгородских и псковских землях. Из-за неурожаев по всей Руси разорялись многие крестьянские хозяйства. В такие годы, случалось, поднимались городские и сельские бедняки, расправлялись с боярами, у которых с прежних лет сберегались запасы жита. «Въсташа чернь на бояр», — кратко записывал летописец.
И на земле Московской восстания происходили постоянно. Год за годом все более закабалялись «черные» люди, обрабатывавшие поля, какие принадлежали боярам, монастырям, князьям, самому великому князю. От безысходности, от отчаяния «чернь» шла жечь усадьбы, а случалось, приканчивала своих господ.
3
орговля в эти годы между Русью и Ордой пошла бойчее, нежели в прежние годы. Плыли из Москвы, из других городов русских по Москве-реке, по Клязьме, по Оке, по Волге широкие купецкие ладьи со всякими товарами, а навстречу им плыли караваны других ладей — золотоордынских, везли товары из восточных стран — разные пряности, драгоценные камни и многое такое, что на Руси считалось редкостью.
Купцы русские и купцы золотоордынские, если благополучно возвращались домой, получали за свою торговлю немалую прибыль…
Не только из Золотой Орды прибывали в Москву купцы, а со многих земель разными путями: по воде и посуху, а по зимам — на санях, из Новгорода и Пскова, из Киева и Волыни, из немецких и балтийских земель, из крымского Сурожа, из Византии. Везли купцы разные товары в Москву и раскладывали в лавках и по прилавкам.
От той торговли с каждым годом росло могущество Москвы, а от пошлины с купцов богател великий князь…
Где находился тогда, в XIV веке, московский торг — неизвестно. То ли в самом Кремле, то ли в Великом посаде, на месте нынешней Красной площади. При археологических раскопках были найдены и гири, и безмены, но эти находки ничего не доказывали, продавцы могли предметы торговли держать у себя дома. Торг несомненно был в богатевшем, растущем численно городе. Церквей во имя Параскевы Пятницы — покровительницы торговли — стояло тогда две: одна — в Кремле, другая — на Великом посаде. Торг должен был находиться возле одной из них. Возле которой? Где они точно стояли? Где копать?
Вот еще немаловажная для истории Москвы тайна, какую предстоит разгадать.
На торгах ежедневно толокся люд: одни продавали, другие покупали. В воскресные дни всегда, в любую погоду, собиралось много народу. И были особые дни, когда вся площадь и ближние переулки оказывались забитыми всяким людом, а по Москве-реке теснились одна к одной ладьи. В такие дни происходил «великий торг», то есть ярмарка.
Ярмарка собиралась ежегодно и продолжалась обычно три дня.
Много тогда народу приходило, приезжало, приплывало в Москву! Вновь после оскудения из-за ордынских набегов поднимались на Руси разные ремесла. Кузнецы, гончары, кожевники, столяры, плотники, другие ремесленники — московские и из ближних сел — раскладывали изделия своих рук на длинных столах, сколоченных из жердей, или прямо на земле, или в особых, защищенных от дождя лабазах.
Всего того, что продавалось на тогдашнем московском торге, просто невозможно перечислить — так он был богат и разнообразен…
И был он шумным. Продавцы и покупатели переговаривались, торговались между собой долго, после удачной сделки хлопали друг друга по плечам и ладоням и пересмеивались, но, бывало, и спорили, бранились, даже до драки доходило дело.
Изредка длиннобородые бояре степенно вышагивали, приценивались к украшениям для своих жен, встречаясь с другими боярами, кланялись взаимно, на приветствия посадских едва отвечали кивком головы.
На церковной паперти нищие калеки и слепцы пели тихими голосами молитвы, протягивали руки за подаянием.
Много народу толпилось на ярмарке — и те, кто был побогаче, и холопы, какие пришли не столько покупать, сколько потолкаться. Крестьянки с ближних сел, в белых, до пят длинных, с цветными вышивками холщовых сарафанах, с красивыми кокошниками на головах, приехали с мужьями торговать всем тем, чем богата была тогдашняя деревня. Продавали шерсть, холст, мед, воск, овощи, яблоки, другие фрукты, жито — ржаное и ячменное, крупу, птицу, яйца, молоко. Мужья-крестьяне брали своих жен как советчиц на такое важное дело, как покупка или продажа коня, коровы, овцы.