В 1336 году прибыло из Германии до двухсот князей, графов и простых рыцарей в Тевтонский орден с благочестивой целью – мечом крестить литовцев в латинство. И вот магистр ордена устроил для дорогих гостей род большой охоты на язычников и с сильным отрядом осадил замок Пиллене, в котором заперлось до четырех тысяч литовцев с женами и детьми, под начальством местного князька Маргера.
Литовцы защищались отчаянно, и немцы никак не могли взять замок, пока одному рыцарю не пришла мысль зажечь его деревянные стены посредством стрел, обмокнутых в горючий состав. Это удалось, и замок запылал во многих местах. Тогда осажденные, видя, что спасения нет, решили умереть все до единого. Они сложили огромный костер и сожгли на нем все свое имущество; потом начали избивать отцы своих детей, мужья своих жен и бросать их в тот же костер. Затем литовские мужи разделились по двое и один другому вонзали мечи прямо в грудь. Оставшиеся еще в живых протягивали свои шеи под топор одной старой жрицы; наконец, исполнив свое дело, и она бросилась в пламя; все это совершалось под наблюдением Маргера; когда же избиение окончилось, он заколол собственную жену, скрытую им в подземелье замка, а потом покончил и с собою.
Конечно, при такой необыкновенной ревности к язычеству со стороны своего народа Гедимину было затруднительно самому креститься, но лично он имел двух русских православных жен (Ольгу и Еву) и не препятствовал детям не только устраивать христианские браки, но и креститься.
При этом в деле устройства браков своих детей Гедимин проявил необыкновенное искусство, приобретя ряд родственных связей, посредством которых он или подготовлял присоединение к Литве новых русских областей, или получал важных союзников. Своего сына Ольгерда он женил на Марии Ярославне, дочери витебского князя, не имевшего сыновей, почему Ольгерд и получил впоследствии Витебск; другого сына Любарта он женил на внучке Юрия Львовича, князя галицко-волынского, одну свою дочь Айгусту он выдал за старшего сына Иоанна Калиты Симеона, другую – за Димитрия Михайловича Грозные Очи, убитого в Орде, третью – за Казимира Великого, короля Польского, а четвертую – за того Болеслава-Юрия, который был последним князем галицко-волынским и отравлен в 1340 году.
Сам Гедимин умер в 1341 году, так же как и Иоанн Калита. Он был убит при осаде одного немецкого замка. Сыновья свезли его тело в Вильно, и оно было торжественно сожжено вместе с конем, любимым слугою и тремя пленными немцами, по литовскому обычаю, схожему с древнерусскими и скифскими.
Таким образом, одновременно с собиранием Руси, начавшимся на северо-востоке – под рукой Москвы, шло уже сильное собирание западной и южной Руси – Литвой. Конечно, эти две силы должны были весьма скоро столкнуться между собою из-за пограничных друг к другу областей.
По смерти Калиты его дети – Симеон, Иоанн и Андрей, а с ними и все русские князья, по обычному порядку, отправились в Орду утверждать за собой свои отчины, причем князья – ярославский, тверской и суздальский – прямо пошли искать великого княжения. Однако хан, памятуя хорошее поведение покойного Калиты, не только отдал великое княжение Симеону, но дал в своем ярлыке клятву за себя и детей своих укрепить великое княжение за потомками Калиты; мало того, «все князья русские были отданы под руки Симеона».
Таким образом, благодаря «мудрому смирению» московских князей сами татары давали им власть над остальной их братией, и исполнилось то, против чего так восставал Мстислав Храбрый, обривая голову и бороду послу Андрея Боголюбского и наказывая передать Андрею, что князья ему не подручники.
Летописец рассказывает, что двадцатитрехлетний Симеон, которому все остальные князья не замедлили дать прозвание Гордый, созвал их и напомнил им, что Русь была только тогда сильна и славна, когда князья беспрекословно повиновались старшему, и что теперь только таким же беспрекословным повиновением ему, Симеону, они могут освободиться от татарского ига.
И князья, может быть, скрепя сердце, повиновались ему; Тверь не думала больше о борьбе, причем князь ее, Всеволод Александрович, отдал сестру свою Марию за Симеона, когда он вздумал вступить в третий брак, потеряв первую жену Айгусту Гедиминовну и разведясь со второй – Евпраксией Феодоровной Смоленской[30]; другой же тверской князь женился впоследствии на дочери Симеоновой. За невестой Симеона, княгиней Марией Александровной, ездил в Тверь боярин Андрей Кобыла, родоначальник ныне благополучно царствующего дома Романовых.
Возвратившись из Орды, Симеон должен был привести под свою волю Господин Великий Новгород. Новгородцы, еще при жизни Калиты, не желали признавать над собою главенства Москвы и призывали к себе даже сына Гедиминова Нориманта, весьма, впрочем, недолго у них сидевшего. Теперь Симеон, конечно истощив свою казну в Орде, справедливо желал, чтобы и новгородцы участвовали в этих расходах, и послал в богатый Торжок за сбором дани.
Это вызвало неудовольствие, особенно среди новоторжских бояр; по их наущению послы Симеоновы были закованы и посажены в тюрьму, а в Новгород послали за ратной помощью, зная, что великий князь не оставит этого самоуправства без наказания.
Однако в Новгороде против посланной рати восстала чернь и не позволила начинать войну. Вслед за тем и в Торжке чернь поднялась на бояр с криком: «Зачем призвали новгородцев? Зачем московских бояр поковали и посажали в тюрьмы? Ведь не вам, а нам за это погибать!» После чего чернь надела брони, вооружилась, освободила заключенных, с честью выпроводив их из города, и с особым ожесточением напала на дома своих бояр.
Таким образом, сам народ был крепким союзником Москвы за увеличение ее власти в спорах и ссоре с Новгородом и со всеми другими княжествами, так как народ уже достаточно понимал, чем кончаются все междоусобия, и потому теперь уже стал всячески стараться прекратить их в самом начале и поддерживать того князя, который своею крепкою рукой может сберечь землю от кровопролития и разорения.
Поступок новоторжских бояр был делом очень важным для всей остальной Руси – это было самоуправство; дань собиралась главным образом для татар, и ее недобор всегда грозил новым татарским нашествием, от которого должны были пострадать не одни виновные, но и вся земля. Когда в Москве узнали о сопротивлении новоторжцев, то Симеон собрал к себе в Москву помыслить об общем деле всех князей и тут же утвердился с ними крестным целованием «быть всем за едино: прежде всего смирить и покорить новгородцев, а затем и между собой жить в совете и единстве. Кому между князей будет обида в отчине или в ином чем, то войны не начинать, но судиться перед великим князем, а кто начнет войну и позовет татар или у татар суда поищет, на того всем князьям идти за едино».
После этого была собрана рать, и все князья, во главе с митрополитом, пошли к Торжку. Конечно, присутствие митрополита, как и в походе Калиты против псковичей, показывало, что собственно войны не полагается, а что это поход судей против виноватого. Новгородцы тоже поднялись, но послали своего владыку Василия с челобитьем. Дело окончилось миром, причем новгородцы отдали Симеону на два года «черный бор» (сбор особой дани с черного люда), да и с Торжка было взято тысяча рублей в виде пени. Митрополит же Феогност лично посетил Новгород и был богато одарен.
Таким образом, Симеон удачно продолжал следовать по начертанному пути собирания Руси под властью Москвы. Ему же пришлось давать отпор и объединительным стремлениям Литвы по отношению русских пограничных земель.
Застигнутый неожиданной смертью, Гедимин, по-видимому, не успел распорядиться относительно того, кому из сыновей его быть великим князем Литовским и Русским. Всех же их у него было семь, из коих особенно замечательны были Ольгерд и Кейстут, рожденные от одной матери и связанные между собой самой прочной братской любовью; Ольгерд не замедлил скоро стать великим князем Литовским и взял себе в управление области, примыкавшие к Руси, тогда как Кейстут взял те, которые были обращены к стороне владений немцев.
Оба брата как бы дополняли друг друга: Кейстут был настоящим язычником-литовцем – храбрый, добродушный, хотя и не без некоторого коварства; Ольгерд же отличался глубокими государственными дарованиями; он умел правильно пользоваться обстоятельствами, верно намечал цели своих стремлений, выгодно заключал союзы и удачно выбирал время для приведения в исполнение своих замыслов. При этом он был крайне сдержан, осмотрителен и сохранял свои намерения в непроницаемой тайне. Так же скрытно и внезапно любил он совершать и свои военные походы. Ольгерд был человеком безусловно трезвым, что было редко в его время, и был очень склонен как к русским обычаям, так и вообще ко всему русскому, сознавая, конечно, насколько русский быт стоял неизмеримо выше варварского литовского; при этом он сам исповедовал православие, однако тайно, зная ненависть к нему со стороны литовцев, и когда трое его молодых приближенных – Кумец, Нежило и Круглец – приняли православие с именами Иоанн, Антоний и Евстафий и стали открыто его исповедовать, то Ольгерд, уступая требованию жрецов, не постыдился ввергнуть их в темницу, а потом и предать мучительной казни. Нетленные мощи этих святых мучеников почивают в настоящее время открыто в Виленском Святодуховом монастыре.
В год возвращения Симеона из Орды Ольгерд внезапно подошел к Можайску, входившему во владения Москвы, но город взять не успел и ушел назад. Спустя восемь лет Ольгерд придумал новое средство осилить московского князя. Он послал своего брата в Орду, где в это время, после смерти Узбека, шли большие усобицы и ханы быстро сменялись, просить помощи против Москвы. Тогда Симеон, узнав об этом, тоже отправил в Орду своих послов, которые держали хану Чанибеку такое слово: «Князь Литовский Ольгерд твои улусы (Русскую землю) все высек и в полон вывел, а теперь и нас, твоих данников, хочет полонить и твой улус, Русскую землю, хочет до конца опустошить, и все с той мыслью, чтобы, разбогатев, подняться и на тебя».