бои новгородских ушкуйников, против которых Москва посылала свое грозное слово еще в первые годы княжения Димитрия Иоанновича. Несмотря на это, разбои новгородской вольницы продолжались при всяком удобном случае. Во время трудной борьбы Москвы с Тверью ушкуйники взяли в 1371 году Кострому и Ярославль; в 1374 году они пограбили на 90 суднах Вятку, ходили по Каме и Ветлуге и всюду производили великое опустошение. В 1375 году, во время похода на Тверь, новгородские разбойники, силою в две тысячи человек на 70 ушкуях, спустились рекою Костромою в Волгу и после жестокой битвы опять взяли Кострому, разграбили ее дочиста и много людей увели в плен. Отсюда они спустились к Нижнему, взяли город и сожгли; потом повернули в Каму для грабежа, воротились в Казань, продали басурманам жен и девиц, полоненных в Костроме и Нижнем, и пошли по Волге к Сараю, разбивая и грабя гостей-купцов, своих же христиан. Ушкуйники спустились в самую Астрахань и отлично поторговали пленными. Астраханский князь принял их очень дружелюбно и, обольстив своим расположением, напоил пьяными, а затем избил всех до единого, причем из их черепов в Астрахани была сооружена целая мечеть.
Будучи занят важными делами, Димитрий отложил свою расправу с Новгородом за непрестанные разбои до благоприятного времени. Теперь, покойный со стороны Рязани и Тохтамыша, он собрал весною 1386 года рать от 29 городов и двинулся к Новгороду; услышав об этом, новгородцы запросили мира. Но великий князь не слушал и подвигался дальше. Тогда новгородцы стали готовиться сесть в крепкую осаду и безжалостно пожгли свои предместья, причем сгорело 24 монастыря. Однако великий князь не хотел большого кровопролития, а потому, не дойдя 30 верст до города, позволил себя склонить на мир, с выдачей ему восьми тысяч рублей и черного бора. Так обуздывала Москва земское своеволие.
В это же время той же Москве, в лице сидевшего в ней митрополита, пришлось обуздывать твердой рукой и своеволие, возникшее в церковной области.
Во Пскове, недовольном тем, что в церковном отношении он зависел от новгородского владыки, явилась ересь стригольников, названная так от имени Карпа Стригольника, одного из ее основателей, которая учила, что не должно принимать от духовных таинств и что миряне могут учить народ вере; что не следует ни отпевать умерших, ни служить заупокойных обеден. Эта ересь из Пскова перешла даже в Новгород, где главные ее основатели были сброшены с моста в Волхов народом, озлобленным их дерзкими речами по отношению к церкви. Митрополит запретил иметь со стригольниками какое-либо сношение и разрешил наказывать их, но только не смертью, после чего ересь мало-помалу исчезла.
Поглощенный заботами о водворении прочного порядка во всех частях своего великого княжества, Димитрий Иоаннович счел себя вынужденным проявить свою власть и над боярами своего брата и друга Владимира Андреевича Храброго. В 1389 году, за какую-то вину, Димитрий приказал захватить старших из этих бояр и заточить по разным городам. Вследствие этого между братьями и верными друзьями возникла было ссора, но она скоро окончилась искренним примирением, так как на основании договоров, заключенных Димитрием с братом, первый имел полное право наказывать бояр второго в случае их вины.
Вот наиболее замечательные места этих договоров: «Тебе, брату моему младшему, князю Владимиру, держать под мною княжение мое великое честно и грозно; тебе, брату моему младшему, служить мне без ослушания, по уговору, как будет мне надобно и тебе; а мне тебя кормить по твоей службе. Если случится мне отпустить своих воевод из великого княжения, то ты должен послать своих воевод с моими вместе без ослушания; а кто ослушается, того я буду казнить, а ты вместе со мною». Кроме того, Владимир обещал, в случае смерти Димитрия, считать старшего сына его, а своего племянника, старшим братом себе и служить ему.
Вскоре после своей кратковременной размолвки и примирения с Владимиром Андреевичем, в том же 1389 году, Димитрий «разболелся и прискорбен бысть вельми, потом же легчае бысть ему; и паке впаде в большую болезнь и стенание прииде к сердцю его, яко торгати внутреньм его, и уже приближися к смерти душа», – говорил летописец.
Чрезвычайное напряжение в течение всей жизни и сильные ушибы, полученные во время Куликовской битвы, надломили железное здоровье Димитрия Иоанновича и вызвали смертельную болезнь, вероятно грудную жабу.
19 мая, чувствуя приближение конца, Димитрий пожелал видеть свою княгиню, ожидавшую шестого сына, и своих славных сотрудников – московских бояр. Сохраняя удивительную твердость духа, он долго говорил с женой и детьми; приказывал им быть во всем послушным матери и действовать единодушно, любить Отечество и его верных слуг.
Затем он велел приблизиться боярам и сказал им: «Вам, свидетелям моего рождения и младенчества, известно внутреннее состояние души моей; с вами веселился я в благоденствии и скорбел в злополучиях; я любил вас искренно и награждал по достоинствам; не касался ни чести, ни собственности вашей, боясь досадить вам единым грубым словом; вы были не боярами, но князьями земли Русской; теперь вспомните, что мне всегда говорили: «умрем за тебя и детей твоих». Служите верно моей княгине и юным сыновьям; делите с ними радость и бедствия». После этого он представил им семнадцатилетнего Василия Димитриевича, как будущего великого князя, и, благословив его, выбрал ему из среды бояр девять опытных советников.
Затем началось умилительное прощание со всеми; к умирающему по очереди подходили княгиня Евдокия, сыновья и бояре; он обнимал каждого подходящего, после чего, проговорив: «Бог мира да будет с вами», – сложил руки на груди и преставился, имея всего тридцать девять лет от роду.
Димитрия похоронили, по обычаю того времени, на другой день, в церкви архангела Михаила. На погребении присутствовал и святой Сергий. Его вызвали за несколько дней до кончины великого князя, и он был один из скрепивших своею подписью его духовное завещание.
В этом духовном завещании мы встречаем неслыханное прежде распоряжение: московский князь благословляет старшего своего сына Василия великим княжением Владимирским, которое зовет своею «отчиной». Донской уже не боится соперников для своего сына, ни из Твери, ни из Суздаля. Да и татары перестали быть грозными к концу его жизни, когда Русская земля несколько оправилась от потерь Куликовского боя и внезапного набега Тохтамыша.
В своем завещании Димитрий выражает надежду, что от уплаты дани Орде уже освободятся его сыновья: «А переменит Бог Орду, дети мои не имут давати выхода». Назначая Василия великим князем, Димитрий дал каждому из сыновей уделы, а княгине Евдокии завещал несколько поместий и значительную часть московских доходов.
Из драгоценных же вещей Димитрий оставил после себя одну икону, одну цепь, восемь поясов, бармы, шапку золотую, наплечники, два ковша золотых и еще три ценных предмета. Так страшно обеднел, даже в сравнении с дедом своим Иоанном Калитой, один из величайших русских государей и европейских полководцев, славный как своей всемирной по значению победой над татарами, так и утверждением нового порядка наследования престола и владения Русской землей, с целью ее собирания под единою сильною властью московского князя, по завету своих мудрых предков и первых святителей Москвы, ее блаженных митрополитов.
Эта умилительная бедность домашней обстановки, в которой умер Димитрий, ясно показывает нам также, насколько он был далек от личного обогащения, посягая на других князей и приводя их под руку Москвы, во имя собирания воедино своей Родины.
Во время великого княжения Димитрия Иоанновича не имели место какие-либо значительные действия со стороны шведов и немцев, но зато в последние годы его жизни в Польше и на Литве произошли события чрезвычайной важности по своим последствиям, которые и в настоящее время сильно сказываются на жизни русского народа.
Опоздав на один день к Куликовской битве, Ягайло поспешно вернулся назад и после нее не мог уже продолжать борьбы против Димитрия. Мы уже говорили, что он самым изменническим образом убил своего престарелого дядю Кейстута; при этом он взял также в плен и сына Кейстута Витовта, бывшего до сих пор самым верным и преданным другом своему коварному двоюродному брату. Ягайло заключил Витовта в тот же замок, в котором был задушен Кейстут, и, по-видимому, сыну готовилась одинаковая участь с отцом. Но Витовта спасла находчивость его супруги Анны, княжны Смоленской, и преданность ее служанки Елены. Анна выпросила позволение вместе с двумя служанками посещать мужа и во время одного из своих посещений переодела Витовта в платье Елены, которая заняла его место. Невысокий рост и женоподобное лицо молодого Витовта помогли обмануть стражу, и он благополучно спасся вместе с женой и другой служанкой. Елена же, не вставая с постели, так хорошо представляла князя (будто бы заболевшего), что была узнана только на третий день, после чего эта благородная девушка поплатилась жизнью за самоотверженную преданность своему князю.
Конечно, спасшись из плена, Витовт стал опасным врагом Ягайлы.
При этом, не будучи в состоянии своими силами бороться с двою родным братом, он объявил немецкому ордену, что признает себя его подручником и примет латинство, если орден вернет ему его владения.
Следствием этого был переход Витовта из православия в католичество и война его, в союзе с немцами, против Ягайлы. Скоро последний начал терпеть ряд неудач. Наконец, когда рыцари стали сильно укреплять Ковно, чтобы отсюда можно было заняться прочным покорением Литвы, Ягайло предложил Витовту забыть прежнюю вражду и заключить мир и союз для действий против исконного врага Литвы немцев, причем обещал ему значительные волости. Витовт согласился, перешел обратно в православие и соединил свои силы с Ягайловыми; после трехнедельных страшных усилий они овладели Ковной, нанеся своим соединением огромные потери ордену.
Затем Витовт получил русские владения своего отца – Брест, Дрогичин, Гродно и другие; однако удел Кейстута – Троки, несмотря на данное обещание, Ягайло удержал за собой; конечно, это вызвало неудовольствие Витовта, но он скрыл его до более благоприятного времени, а пока стал усердно помогать Ягайле как в его войне с немцами, так и в видах последнего на польскую корону.