[3].
Захочешь покаяться пред Богом и со мной помириться, то напиши грамоту с правдой и пришли с нею посла или попа: так и волость возьмешь добром, и наше сердце обратишь к себе и лучше будем жить, чем прежде: я тебе ни враг, ни местник. Не хотел я видеть твоей крови у Стародуба; но не дай Бог мне видеть крови и от твоей руки, и ни от которого брата по своему попущению; если же я лгу, то Бог меня ведает и крест честной. Если тот мне грех, что ходил на тебя к Чернигову за дружбу с погаными, то каюсь. Теперь подле тебя сидит сын твой крестный с малым братом своим, едят хлеб дедовский, а ты сидишь в своей волости: так рядись, если хочешь, а если хочешь их убить, они в твоей воле; а я не хочу лиха, добра хочу братьи и Русской земле… Я к тебе пишу не по нужде: нет мне никакой беды; пишу тебе для Бога, потому что мне своя душа дороже целого света».
Письмо это подействовало. Между старыми друзьями детства состоялось примирение, по-видимому искреннее и со стороны Олега.
Это примирение дало, наконец, возможность Мономаху осуществить то, о чем он давно мечтал, а именно: устроить общий княжеский съезд и на нем полюбовно решить все те вопросы, которые вызывали распри.
И вот в 1097 году в городе Любече собрались на съезд великий князь Святополк Изяславович, Олег и Давид Святославовичи, Владимир Всеволодович Мономах, Давид Игоревич и один из сыновей Ростислава Василько, сидевший с братом Володарем в Червенских городах[4]. С князьями вместе прибыли их дружинники, а также люди от земель.
Всем съездом руководил, разумеется, Владимир Мономах. Съехав шись, князья стали говорить друг другу: «Зачем губим Русскую землю, поднимая сами на себя вражду? Половцы разоряют землю нашу и рады, что между нами усобица. Пусть же с этих пор будет у всех нас единое сердце и будем блюсти Русскую землю».
Затем они урядились между собою так: дети каждого из трех сыновей Ярослава берут себе те волости, в которых сидели их отцы; поэтому Святополк вместе с Киевом получил и Туров; Мономах – Переяславль, Смоленск и Ростовскую область; Святославовичи – Олег, Давид и Ярослав – земли Черниговскую и Муромскую. Что же касается до бывших князей-изгоев – Давида Игоревича и двух Ростиславовичей, то за ними было оставлено то, что дал им великий князь Всеволод в конце жизни, а именно: Давиду – Владимир-Волынский, а Ростиславовичам Червенские города: Володарю – Перемышль, а Васильку – Теребовль; эти части Давида, Володаря и Василька были выделены из Волынской земли, ранее полностью принадлежавшей отцу Святополка Изяславу.
Наконец, за сыном Мономаха, доблестным Мстиславом, был оставлен Новгород, который также входил прежде во владения отца Святополкова Изяслава, но куда Мстислав был посажен еще малюткой дедом Всеволодом.
Таким образом, на Любечском съезде были торжественно подтверждены права на все то, чем в действительности уже владели съехавшиеся князья ко времени этого съезда, причем за старшими князьями остались их отчины, то есть земли, которыми владели их отцы; бывшие же изгои были наделены богатыми городами, входившими ранее во владение Святополкова отца; однако и при этом оставшаяся у Святополка часть была все-таки лучше всех других княжеских частей, так как Киевская земля отличалась наибольшею населенностью и плодородием своей почвы, и ему же принадлежал и город Киев с его богатейшей торговлею.
Разумеется, это полюбовное взаимное подтверждение прав съехавшихся князей на свои владения было чрезвычайно важно и, по-видимому, должно было устранить усобицы на будущее время. Так смотрели и сами князья. Уладившись, все они целовали крест и решили: «Если теперь кто-нибудь из нас поднимется на другого, то мы все встанем на зачинщика и крест честной будет на него же. Крест честной и вся Русская земля». Затем князья братски поцеловались друг с другом и разъехались.
Рассматривая внимательно постановления Любечского съезда, мы должны усмотреть, что хотя он и имел чрезвычайно важное значение, так как утвердил всех князей в их владениях, но, однако, на нем вовсе не обсуждался вопрос о том, как же будет с волостями при наследниках князей, участвовавших в съезде: останутся ли они навсегда в их потомствах или же будут меняться, согласно очередному порядку восхождения к Киевскому столу? Вместе с тем также не был разрешен вопрос и о том, кто же должен наследовать Киевский стол после Святополка. Конечно, эти неразрешенные вопросы должны были привести к недоразумениям и усобицам в будущем.
Но усобицы начались немедленно же после съезда. Как мы знаем, к западу от Киева сидели по соседству друг от друга Давид Игоревич во Владимире Волынском и братья Володарь и Василько в Червенских городах. Василько, князь Теребовльский отличался необыкновенно предприимчивым духом; богатырь по виду, набожный и великодушный, связанный с Володарем самой нежной и глубокой братской любовью, при этом мужественный и воинственный, он горел желанием совершить великие дела на пользу родной земле. Уже в ранней молодости стал он известен своею ненавистью к Польше, на которую навел половцев; теперь он затевал новые, обширные походы, о которых мы скажем ниже, и на его зов шли толпы берендеев, печенегов и торков.
Прямой противоположностью Васильку был его сосед Давид Игоревич – человек недалекий и притом с низкими чувствами: завистливый, подозрительный и жестокий. Он еще до Любечского съезда злобился на Василька за то, что, по его мнению, тому досталась лучшая часть, чем ему. Приготовления же Василька к походу заставляли Давида Игоревича опасаться, что Василько собирается отнять у него Владимир. Эти опасения поддерживались и некоторыми мужами Давидовой дружины. И вот немедленно же по окончании съезда, приехав в Киев, Давид начинает наговаривать Святополку, что будто Василько с Владимиром Мономахом тайно согласились захватить Волынскую и Киевскую области и поделить их между собой. «Кто убил брата твоего Ярополка», – говорил Давид Святополку, намекая, что это сделали Ростиславовичи, хотя, может быть, как мы об этом упомянули в предыдущей главе, именно Давид и был заводчиком этого убийства. «Если не схватишь Василька, – продолжал он, – то не княжить ни тебе в Киеве, ни мне во Владимире».
Святополк, человек недальнего ума и к тому же подозрительный и алчный, после некоторого колебания поверил Давиду Игоревичу и согласился схватить Василька, который в это время возвращался со своими людьми из Любеча и остановился на ночлег недалеко от Киева.
На другой день утром Святополк прислал к нему с просьбой остаться в Киеве до его именин. Василько, который торопился домой, где собиралось его войско, отказался. Тогда Давид послал ему такое же приглашение от себя, добавив: «Не ослушайся старшого брата». Но Василько решительно отказался остаться за недосугом.
На это Давид стал говорить Святополку: «Видишь, не хочет тебя знать, находясь в твоей волости; что же будет, когда пройдет в свою землю? Увидишь, что займет города твои Туров, Пинск и другие; тогда помянешь меня; созови киевлян, схвати его и отдай мне». Святополк послушался и послал сказать Васильку: «Если не хочешь остаться до именин, то зайди хоть нынче; повидаемся и посидим вместе с Давидом». На это Василько согласился и уже сел на лошадь и поехал, как встретился ему один из его слуг и сказал: «Не езди, князь; хотят тебя схватить». Но Василько не поверил, вспоминая недавнее крестное целование в Любече, и продолжал свой путь. Когда он приехал на княжий двор, то Святополк вышел ему навстречу и ввел в избу, куда пришел и Давид. Святополк стал опять упрашивать Василько остаться на именины, но тот отвечал: «Никак не могу, брат; я уже и обоз отправил вперед». А Давид во все время сидел как немой. Потом Святополк начал упрашивать Василька хотя позавтракать у него; позавтракать Василько согласился, и Святополк вышел распорядиться. Василько стал разговаривать с Давидом; но у того от испугу не было ни языка, ни ушей. Посидевши немного, Давид спросил: «Где Святополк» – и затем вышел со словами: «Я пойду за ним; а ты, брат, посиди». Не успел Давид выйти, как Василька схватили, заковали в двойные оковы, затем заперли и приставили сторожей на ночь.
На другой день Святополк созвал бояр и киевлян и рассказал им все, что слышал от Давида. На это бояре и киевляне ответили уклончиво: «Тебе, князь, надо беречь свою голову; если Давид сказал правду, то Василька должно наказать; если же сказал неправду, то пусть отвечает перед Богом».
Когда об этом узнало духовенство, то игумены стали прямо просить Святополка за Василька. Святополк заколебался и отвечал им: «Ведь это все Давид». Давид же стал упрашивать выдать ему Василька, чтобы его ослепить. «Если ты этого не сделаешь, – говорил он, – и отпустишь его, то ни тебе не княжить, ни мне». Кончилось тем, что Святополк выдал Василька Давиду.
В ту же ночь пленника перевезли из Киева в Белгород на телеге, в оковах, и ввели в маленькую избу, где посадили.
Сидя тут, Василько увидал, что овчарь Святополка, родом торчин, по имени Берендя, точит нож. Он догадался, что его хотят ослепить, заплакал и начал усердно молиться Богу. Затем вошли Сновид Изечевич, конюх Святополков, да Дмитрий, конюх Давидов, разостлали ковер по полу и, схватив Василька, хотели его повалить. Окованный Василько, собравши всю свою богатырскую силу, боролся так крепко, что те вдвоем не могли с ним сладить и позвали себе других слуг, при помощи которых им удалось наконец повалить Василька и связать. Тогда сняли доску с печи, положили ее на грудь лежащего, и по концам ее сели Сновид и Дмитрий, но не могли удержаться – так силен был поваленный и связанный Василько! Сняли с печи еще доску, приложили ее рядом с первой, и еще двое участников этого гнусного дела сели на ее концы. Тогда, наконец, затрещали кости в груди у несчастного Василька.
Торчин Берендя, отточив нож, подошел к связанному и поваленному князю и хотел ударить ему в глаз, но не попал и порезал ему лицо; наконец, вырезал оба глаза, один за другим, и Василько обеспамятел. Его подняли вместе с ковром, положили на телегу как мертвого и повезли во Владимир Волынский; по пути, во Вздвиженске, Сновид с товарищами остановились, сняли с Василька кровавую сорочку и отдали попадье вымыть, а сами сели обедать; попадья, вымывши сорочку, надела ее опять на Василька и стала плакать над ним, как над мертвым.