Таким образом, Изяслав Давидович, севши на старшем столе в 1157 году, являлся вовсе не тем могущественным великим князем всея Руси, каким мы видели Владимира Мономаха. Ему принадлежала только Киевская земля и несколько городов в прежней его Черниговской волости, так как самый Чернигов он должен был отдать своему двоюродному брату Святославу Ольговичу, а Новгород-Северский – честолюбивому сестричичу Святославу Всеволодовичу. Вместе с тем, кроме уже ранее обособившихся княжеств Полоцкого, Муромо-Рязанского и Галицкого, в это время и Смоленская земля тоже выделилась в семейное владение Ростислава Мстиславовича, равно как и Волынская – во владение сына Изяслава Мстиславовича Мстислава Изяславовича, Туровская – во владение Юрия Ярославовича, внука великого князя Святополка Изяславовича и, наконец, Ростово-Суздальская земля – во владение потомков Юрия Долгорукого.
В этой Ростово-Суздальской земле сидел тогда замечательный князь. Как мы видели, ее первыми радетелями были Юрий Долгорукий со своим дядькой-кормильцем Юрием Шимоновичем, которые приложили немало труда и стараний для устройства в ней переселенцев, потянувшихся со всех концов Киевской Руси, когда там усилились княжеские усобицы и половецкие нашествия.
Но Юрий Долгорукий, несмотря на всю любовь к Суздальскому краю, был, как мы видели, все-таки связан своими помыслами и сердцем с Киевом; из-за Киева вел он тяжелую борьбу до конца своей жизни, и сюда же на юг неоднократно водил он и свои суздальские дружины; наконец, утвердившись в Киевской земле, он здесь же посадил и своих старших сыновей – Андрея в Вышгороде, а Глеба в Переяславле; далекую же Суздальскую сторону он предоставил младшим сыновьям – Мстиславу и Всеволоду и внукам – детям покойного сына своего Ростислава. Это, конечно, показывало, что Киевский стол после себя Юрий готовил старшему сыну Андрею, а на Суздальский край смотрел как на второстепенное владение своей семьи.
Но иных взглядов был сын его Андрей. Вся его жизнь с раннего детства сложилась совершенно иначе, чем жизнь отца и других князей южной Руси, а потому и с совершенно другими чувствами относился Андрей к событиям, совершавшимся на его глазах в этой южной Руси. Мы уже говорили, что он явился в ней во главе полков своего отца в 1149 году, имея за тридцать лет от роду. До этого же времени он безвыездно прожил в Суздальской стороне, в которой родился, вероятно, в 1111 году. Конечно, с раннего детства, как княжеский сын, Андрей был посвящен во все дела, касающиеся устройства и заселения этого до сих пор лесного и глухого края, и, без сомнения, в его детском сердце оставили самое глубокое впечатление как постоянные рассказы в собственной семье об усобицах, происходивших на юге, так постоянные же рассказы, и притом в самых ярких красках, беспрерывно прибывавших в Суздальский край переселенцев из южной Руси, о тех же усобицах, о злых сечах и пожарах, их сопровождавших, о страшных половецких набегах и о раздирающих душу картинах увода в полон степными хищниками дорогих и близких людей.
Все это, разумеется, должно было воспитать в Андрее сильную ненависть к основной причине всех бедствий, имевших место в южной Руси, – к раздорам среди князей, происходившим из-за отсутствия единой сильной власти над ними. Конечно, прибыв уже зрелым мужем в Киевскую землю, чтобы принять, по приказу отца, участие в шедших там усобицах, Андрей должен был еще сильнее от них отвратиться, тем более что он до сих пор никого не знал из своих южнорусских родичей, которые с детства привыкли жить все вместе, постоянно встречаясь и на ратном поле, и на княжеских съездах; они для Андрея и он для них были совершенно чуждыми людьми. Поэтому, несмотря на свою беззаветную храбрость в боях, Андрей не только не хлопотал о продолжении брани, но, наоборот, являлся усердным сторонником мира, лишь бы скорее получить возможность уйти из этого омута. Находясь на юге с отцом, он еще больше проникся сознанием, что установившимися здесь порядками жить нельзя, и не переставал пребывать мечтою и сердцем в родной и милой Суздальской земле, где можно было предаваться, как доброму хозяину, мирному строительству края и устройству русских людей, бежавших сюда от киевских усобиц и половецких погромов для создания своим трудом новой счастливой жизни под сенью единой и твердой княжеской власти.
На основании этого делается понятным и необычайный на первый взгляд поступок Андрея, совершенный им, когда Юрий, утвердившись в 1155 году, после смерти Вячеслава, в Киеве, посадил его около себя в Вышгороде.
Андрей тайно от отца, не испросив его разрешения, отбыл в свой любимый Суздальский край, несомненно по приглашению как суздальской дружины, так и всей Суздальской земли, желавшей иметь у себя князя умного, сильного и доброго, любившего больше всего хозяйский покой и порядок. При этом, конечно, Андрей, по своему душевному складу, должен был быть особенно дорог именно пришельцам, или новым людям, во множестве приходившим в край с юга и селившимся, главным образом, в новом же городе, во Владимире на Клязьме, куда Андрей и прибыл после тайного своего оставления Вышгорода.
Этот беспримерный побег Андрея из Киевской земли от зла, там творившегося, сопровождался особым Божиим благословением, память о котором сохранилась в благочестивой среде народа до наших дней.
В Вышгороде существовал женский монастырь, и в нем находилась древняя икона Богоматери, написанная, по преданию, евангелистом Лукою и принесенная им Богородице, во время Ее земной жизни, причем Божия Матерь, увидев ее, повторила Свое пророческое изречение: «Отныне ублажат Меня все роды, – и присовокупила: – Благодать Родившегося от Меня и Моя с сей иконою да будут». Икона эта в половине V века, при греческом императоре Феодосии Младшем, была принесена из Иерусалима в Царьград, а в половине XII века привезена оттуда в дар Юрию Долгорукому и поставлена в Вышгородском девичьем монастыре.
В 1155 году с иконой произошло несколько чудесных явлений: она сама собою выходила из киота и в первый раз виделась стоящей среди церкви на воздухе; потом, когда ее поставили в другом месте, она обратилась лицом в алтарь. Тогда поставили ее в алтаре за престолом, но и там она сошла со своего места. Вследствие этого люди в недоумении помышляли, на каком же месте святая икона благоизволит избрать себе пребывание.
Об этих явлениях, конечно, скоро узнал и Андрей. Как и все добрые древние князья, он был благочестив и набожен искренно, а не лицемерно, уже по той только причине, что много раз в опасностях войны был чудесно сохраняем от погибели. Услышав рассказы о чудотворениях Вышгородской иконы, Андрей разгорелся духом и понял, что сама Заступница христианства как бы указывала ему путь из города.
Он поспешил в монастырь и там упал перед святым изображением с усердной молитвой, прося Пречистую быть ему Заступницей и Помощницей в Суздальской земле. С молебным пением он поднял своими руками чудотворный образ и ночью вышел из Вышгорода со своей княгиней, с боярами и со многими людьми, взявши с собою и вышгородского попа и дьякона с их семьями.
В путешествии икона прославилась новыми чудотворениями. Первое чудо совершилось во время переправы через реку Вазузу (приток Волги у Зубцова), где князь Андрей послал проводника искать брода, и слуга было потонул в разлившейся реке вместе с конем, но чудесно спасся и вышел из реки невредимым. Второе чудо произошло на Рогожских полях у нынешнего села Богородска на Клязьме близ города Владимира. При повороте пути к Суздалю лошади под иконою стали и не пошли дальше. Запряжены были новые, но тоже не пошли вперед. Тогда Андрей остановился здесь на ночлег, и в полночь, во время усердной молитвы князя, Богоматерь явилась ему со свитком рукописи в руках и завещала не ехать дальше, но поставить Ее святую икону во Владимире, а на месте явления построить монастырь. С той поры место это стало прозываться Боголюбовом. Андрей построил здесь каменную церковь и монастырь, обнеся все место каменными стенами; скоро новое селение сделалось городом и любимым местопребыванием Андрея, который и сам получил от него прозвание Боголюбский. Самую же икону он поставил в новопостроенном Владимирском храме и украсил ее с таким богатством, которое почиталось дивным для его времени; он вковал в нее больше тридцати гривен золота, кроме серебра, дорогих камней и жемчуга.
Конечно, эта икона Божией Матери стала для Андрея руководительницей и заступницей во всех предприятиях. Уходя с юга против воли отца и подвергаясь, следовательно, опасности от его гнева, не зная хорошо, что его ожидает в любимой Суздальской стороне, Андрей, по чувству древнего благочестия, неизбежно должен был обратиться к заступничеству и покровительству Божьего промысла, и, разумеется, чудеса, явленные иконой в Вышгороде, давали ему уверенность, что Богоматерь не оставит его своим заступничеством. Разрывая навсегда с Киевской землею, он, так сказать, совсем переселялся из старого в новый дом и потому, по русскому обычаю, взял с собой из старого дома и величайшую в нем святыню – чудотворную икону. И действительно, переселение произошло благополучно, а отец не разгневался и оставил сына в покое.
Вера в непрестанную заступницу и помощницу молящихся людей распространилась скоро по всей Суздальской земле, чему особенно способствовали многие чудесные события и случаи. Впоследствии же, как мы увидим в дальнейшем нашем изложении, икона Владимирской Божией Матери становится одной из главнейших святынь всей Русской земли, благодаря помощи, неоднократно явленной через нее нашей Родине в бедственные годины.
Когда спустя два года после тайного ухода Андрея из Вышгорода скончался в 1157 году его отец Юрий, то вся Ростово-Суздальская земля избрала его своим князем, помимо его младших братьев, здесь сидевших, так как все любили Андрея за премногую его добродетель, высоко ценя главный подвиг его жизни – особую любовь к сиротам и нищим. Нищелюбие естественно переносило и сердце, и помыслы князя к нуждам и потребам простого народа, для которого он был действительный отец и кормилец, защитник малых от насилия больших и сильных. И народ так и понимал Андрея, как князя в отцов и праотца место, Божиею милостию, над ним поставленного. Со своей стороны и Андрей смотрел, конечно, так на свое избрание князем Суздальской земли.