Скоро, впрочем, внимание царя и народа было отвлечено в другую сторону.
Убиение царевича Димитрия произошло 15 мая, а 6 июня начался страшный пожар в Москве, причем выгорел весь Белый город. 4 же июля 1591 года, как мы видели, перед Москвой внезапно появились крымцы Сафа-Гирея. Хан на другой же день побежал назад, а погоревшим Годунов оказывал необыкновенные милости, с великой щедростью раздавая им деньги, «к себе вся приправливая и аки ужем привлачаше», но повсеместно упорно держался слух, что как пожар Москвы, так и набег хана были делом его рук, чтобы отвлечь внимание всех от убийства Димитрия.
«Той же Борис, – говорит один летописец, – видя народ возмущен о царевиче убиении, посылает советники своя, повеле им многая домы в царствующем граде запалити, дабы люди о своих напастях попечение имели и тако сим ухищрением преста миром волнение о царевиче убиении, и ничтоже ино помышляюще людие, токмо о домашних находящих на ны скорбех».
Замечательно, что и И.Е. Забелин тоже разделяет мнение о том, что как пожар Москвы, так и нашествие Сафа-Гирея было делом рук Годунова: «…в действительности, – говорит он, – все обстоятельства этого нашествия заставляли угадывать, что оно было поднято теми людьми из Москвы же, которым до крайности было надобно направить народные умы в другую сторону от совершившегося злодейства в Угличе».
С убиением Димитрия надежды Бориса на занятие престола после смерти Феодора, конечно, значительно усилились. Правда, через год у царя родилась дочь Феодосия, но она скоро же умерла, вызвав общее горе и новые толки о том, что ее уморил Годунов. Обвиняла народная молва Годунова и в ослеплении престарелого великого князя Тверского Симеона Бекбулатовича, которого Грозный поставил в былые времена царем на Москве, и теперь ослепшего.
Борис же все более и более открыто стремился к царской власти. Уже с 1595 года рядом с его собственным именем во всех важных случаях стали упоминать и имя его сына Феодора, причем юный Феодор сам начал принимать участие в приеме послов, торжественно встречая их «среди сеней» и ведя затем к отцу; когда Борис посылал подарки шаху Аббасу, то Феодор от себя тоже посылал подарки шахову сыну.
Через шесть лет после убиения Димитрия, в конце 1597 года, царь Феодор занемог смертельной болезнью и умер 7 января 1598 года. «Я вполне убежден, – говорит уже упомянутый нами весьма правдивый голландец Масса, живший в это время в Москве, – в том, что Борис ускорил его смерть, при содействии и по просьбе своей жены, желавшей скорее сделаться Царицей». Такие же толки упорно ходили и в народе.
Дошедшие до нас сведения о подробностях кончины Феодора Иоанновича сбивчивы. По некоторым сказаниям, когда бояре приступили к нему с вопросом, кому царствовать после него, то он передал скипетр своему двоюродному брату Феодору Никитичу Романову, но тот отказался и вручил скипетр следующему брату – Александру; Александр в свою очередь передал его третьему брату – Ивану, а от того он был передан и четвертому – Михаилу; Михаил тоже отказался и передал дальше; в конце концов скипетр опять попал в руки царя. Тогда умирающий сказал: «Возьми же его, кто хочет; я не в силах более держать»; в это мгновение Борис Годунов протянул свою руку и взял его.
По другим сведениям, на вопрос патриарха и бояр: «Кому царство, нас, сирот и свою царицу приказываешь?» – Феодор отвечал тихим голосом: «Во всем царстве и в вас волен Бог: как ему угодно, так и будет; и в царице моей Бог волен, как ей жить, и об этом у нас уложено». Наконец, есть также свидетельство, что «после себя великий государь оставил свою благоверную великую государыню Ирину Феодоровну на всех своих великих государствах».
Как бы то ни было, вслед за кончиной Феодора власть тотчас же перешла к царице, и ей беспрекословно присягнули.
Народ, услышав весть о смерти государя, толпами шел в Кремль; все выражали свою глубокую скорбь, и многие рыдали.
Феодор Иоаннович был последним царем из дома Рюрика, давшего столько великих государей Русской земле. Непомерное напряжение всех сил на пользу Родине, которое служило отличительной их чертой на протяжении веков, по-видимому, привело в его лице царский род к истощению, или, как теперь говорят, к вырождению. Крайняя впечатлительность и чрезмерная страстность и раздражительность Иоанна Грозного являлись, вероятно, также признаками уже начинающегося вырождения в потомстве Иоанна Калиты. Потеряв одно из отличительных свойств своих предков – большой ясный ум и исключительные способности к занятию государственными делами, царь Феодор все же полностью сохранил другие качества, отличавшие Рюриковичей: великое благочестие, сердечную доброту и большое душевное благородство. Рассматривая его изображение, мы поражаемся по первому взгляду некрасивыми и болезненными чертами лица Феодора, но затем находим в них чрезвычайно кроткое и милое выражение и начинаем понимать, почему смиренно-блаженный царь мог привлекать к себе сердца всех своих подданных.
Хилый и неспособный к правлению, он оставался все-таки с головы до ног царем. Такое же благоприятное впечатление производил он и на многих иностранцев. Горсей, описывая свое представление Феодору, рассказывает: «Царь говорил мало, но держал себя хорошо».
Скоро мы увидим, что его лукавый раб, замысливший занять после него высокий царский стол, благолепный с виду, умный и цветущий здоровьем Борис Годунов, будет говорить много, но держать себя нехорошо.
Усопшего государя похоронили, по обычаю, на другой день смерти, в Архангельском соборе. Царица Ирина была неутешна; она громко причитала над гробом, восклицая между прочим: «Увы мне смиренной вдовице, без чад оставшейся… мною бо ныне единою ваш царский корень конец приял».
На девятый день после смерти мужа Ирина удалилась в Новодевичий монастырь, решительно отказавшись от царства, несмотря на все просьбы патриарха и бояр, и вскоре постриглась с именем Александры.
Наступило небывалое время в Московском государстве – оно осталось без царя. Во главе всего правления стал патриарх, хотя указы и продолжались писаться от имени царицы.
Вопрос же об избрании нового царя оставался открытым до истечения сорокового дня после кончины Феодора.
В ожидании этого «немедленно закрыли границы государства, – говорит наш известный историк С.Ф. Платонов, – никого через них не впуская и не выпуская. Не только на больших дорогах, но и на тропинках поставили стражу, опасаясь, чтобы никто не вывез вестей из Московского государства в Литву и к немцам… Избрание царя должно было совершиться не только без постороннего участия и влияния, но и в тайне от посторонних глаз. Никто не должен был знать, в какой обстановке и с какой степенью единодушия будет избран новый московский государь».
Вместе с тем было приказано съезжаться в Москву со всего государства членам созываемого собора для выбора нового царя.
Князья Шуйские, как прямые потомки Александра Невского, имели бы несомненно наибольшие права на престол, если бы было решено выбрать царя непременно из потомков Рюрика. Об этом, как увидим впоследствии, Ян Замойский вполне определенно высказывался на сейме в Польше.
Имели также большие права на престол и Романовы, как двоюродные братья почившего Феодора и как члены знаменитой боярской семьи, на протяжении столетий прославившей себя особой верностью московским государям и целым рядом выдающихся заслуг на пользу Родине.
Наконец, мог быть поднят вопрос и о выборе члена какого-либо из царствующих домов в Европе, конечно, при условии принятия им православия. По-видимому, за неосторожные разговоры с послом Варкочем о возможности избрания после смерти Феодора австрийского эрцгерцога Максимилиана был подвергнут опале знаменитый дьяк Андрей Щелкалов, тот самый, которого Борис назвал, пробираясь по смерти Грозного к власти, своим отцом.
Однако всем было ясно, что все клонилось к избранию Годунова. Этого прежде всего страстно желала сама царица-инокиня. Патриарх Иов, всецело обязанный Борису, конечно, также открыто стоял на его стороне и сам говорил, что имел по этому поводу немалые неприятности: «В большую печаль впал я о преставлении сына моего царя Феодора Иоанновича; тут претерпел я всякое озлобление, клеветы, укоризны, много слез пролил я тогда».
Немец Мартин Бер, живший в Москве и облагодетельствованный Годуновым, рассказывает, что он (Годунов) и сестра его Ирина поступили весьма хитро: «Царица, призвав к себе тайно многих сотников и пятидесятников, склонила их деньгами и лестными обещаниями к убеждению воинства и граждан не избирать на царство, если потребуются их голоса, никого, кроме Бориса…»
Когда дьяк Василий Щелкалов объявил собравшемуся в Кремле народу о пострижении царицы, требуя присяги на имя Боярской думы, то ему отвечали из толпы: «Не знаем ни князей, ни бояр, знаем только царицу», а затем раздались голоса: «Да здравствует Борис Феодорович!»
Сам патриарх с духовенством, боярами и гражданами отправился просить царицу Ирину благословить брата на царство, так как при царе Феодоре «он же правил и все содержал милосердым своим премудрым правительством по вашему царскому приказу». С такой же просьбой обратились и прямо к Годунову.
На это Борис отвечал: «Мне никогда и на ум не приходило о царстве; как мне помыслить на такую высоту, на престол такого великого государя моего пресветлого царя? Теперь бы нам промышлять о том, как устроить праведную и беспорочную душу пресветлого государя моего, царя Феодора Иоанновича, о государстве же и о земских всяких делах радеть и промышлять тебе, государю моему святейшему Иову патриарху, и с тобой боярам. А если где работа моя пригодится, то я за святые Божии церкви, за одну пядь Московского государства, за все православное христианство и за грудных младенцев рад кровь свою пролить и голову положить». По-видимому, Борис отказывался так упорно, выжидая созыва великого Земского собора, вполне уверенный, что никто иной, кроме него, не будет избран.
Собор собрался в Москве 17 февраля. На него было созвано 474 человека – в том числе только 33 выборных от городов; остальные же принадлежали к духовенству, зависимому от патриарха Иова, и к служилому люду различного звания, в числе которого, как мы видели, большинство состояло из сторонников Годунова.