Собор был открыт речью патриарха Иова; в ней он прямо заявил, что надо выбрать Бориса Феодоровича, и заявил это не только от себя, но и от всего собора: «А у меня, Иова патриарха, митрополитов, архиепископов, епископов, архимандритов, игуменов и у всего освященного Вселенского собора, у бояр, дворян, приказных и служилых, у всяких людей, у гостей и у всех православных христиан, которые были на Москве, мысль и совет всех единодушно, что нам мимо государя Бориса Феодоровича иного государя никого не искать и не хотеть».
На эту речь собор тотчас же единогласно постановил: «Неотложно бить челом Борису Феодоровичу и, кроме него, никого на государство не искать».
18 и 19 февраля в Успенском кремлевском храме были отслужены торжественные молебствия, чтобы Бог даровал на царство Бориса Феодоровича, а 20-го, в понедельник, на Масленице – Иов со всем духовенством, боярами и всенародным множеством отправились в Новодевичий монастырь, где проживал Борис у сестры, и со многими слезами и челобитием молили его принять избрание.
Но он по-прежнему отвечал решительным отказом.
Все разошлись в недоумении. Тогда Иов предложил опять идти на другой день всенародно к Борису с иконами и крестами, с женами и грудными детьми, и притом с тем, что если Борис, несмотря на все просьбы, опять откажется, то отлучить его от Церкви, а духовенству снять с себя святительские саны, одеться в простые монашеские одежды и запретить службу во всех церквах.
Во вторник, 21 февраля, крестный ход, с несомой впереди иконой Владимирской Божьей Матери, двинулся к Новодевичьему монастырю. Оттуда ему навстречу вышел другой крестный ход с поднятой иконой Одигитрии Смоленской; при нем был и Годунов. Он пал ниц перед чудотворным образом Царицы Небесной Владимирской и возопил со слезами: «О милосердная Царица! Зачем такой подвиг сотворила, чудотворный Свой образ воздвигла с честными крестами и со множеством иных образов. Пречистая Богородица, помолись обо мне и помилуй меня». Борис долго лежал перед иконой, обильно омочая землю слезами, потом встал и начал выговаривать патриарху, зачем он воздвигнул иконы и кресты, на что Иов, залившись слезами, отвечал ему, что не он, а сама «Пречистая Богородица со своим Предвечным Младенцем и великими чудотворцами возлюбила тебя, изволила прийти и святую волю Сына Своего на тебе исполнить. Устыдись пришествия Ее, повинись воле Божией и ослушанием не наведи на себя праведного гнева Господня». Слушая эту речь, Годунов продолжал проливать обильные слезы. После обедни патриарх, бояре и духовенство вошли в келью царицы, у которой был и Борис, стали на колени и опять, с горьким плачем и челобитьем, начали просить ее и его, чтобы он согласился принять царство; народ, толпившийся у монастыря, также со слезами и рыданием, молил о том же.
Наконец глубоко растроганная царица-инокиня сказала: «Ради Бога, Пречистой Богородицы и великих чудотворцев, ради воздвигнутых чудотворных образов, ради вашего подвига, многого вопля, рыдательного гласа и неутешного стенания, – даю вам своего единокровного брата, да будет вам государем царем».
Услышав это, Годунов с тяжелым вздохом сказал в ответ: «Это ли угодно твоему человеколюбию, Владыко, и тебе, моей великой государыне, что такое великое бремя на меня возложила и предаешь меня на такой превысочайший Царский стол, о котором и на разуме у меня не было? Бог свидетель и ты, великая государыня, что в мыслях у меня того никогда не было, я всегда при тебе хочу быть и святое, пресветлое, равноапостольное лицо твое видеть».
«Против воли Божией, – ответствовала ему царица, – кто может стоять? И ты бы, братец мой, безо всякого прекословия, повинуясь воле Божией, был всему православному христианству государем». Годунов опять с плачем и рыданием стал отказываться, но в конце концов, обращаясь к патриарху, сказал ему: «Если будет на то воля Божия, то буди так».
Так рассказывает о воцарении Бориса «Грамота, утвержденная об избрании царем Бориса Феодоровича Годунова», подписанная всеми членами собора.
При чтении описания этого избрания с очевидностью выступает лицемерие главных действующих лиц: Бориса и Иова, причем первый зашел в нем так далеко, обильно проливая слезы («крокодиловы» – по словам Исаака Массы), что не воздержался неоднократно произносить перед величайшими святынями Русской земли – ее чудотворными иконами – ряд страшных клятв о том, что у него никогда и в мыслях не было сесть на царство.
По некоторым дошедшим до нас известиям, Борис так долго отказывался от престола потому, что бояре хотели, чтобы он подписал грамоту, ограничивающую его права; не желая им отказать прямо, он и выжидал, чтобы народная толпа как бы насильно заставила его принять царство. При этом будто бы Шуйские, после ряда его упорных отказов, подняли вопрос о том, что неприлично более его упрашивать, а надо приступить к избранию другого царя; это и побудило Иова двинуться 21 февраля с крестным ходом в Новодевичий монастырь, подняв все чудотворные иконы. По тем же известиям, народ почти насильно сгонялся приставами для участия в крестном ходе, и эти же пристава давали ему знать, когда надо падать на колени и начинать рыдать, причем нежелающих били без милости: «Пристава понуждали людей, чтобы с великим кричанием вопили и слезы точили. Смеху достойно! Как слезам быть, когда сердце дерзновения не имеет? Вместо слез глаза слюнями мочили».
Эти известия об истинной обстановке избрания Бориса на царство, расходящиеся с приведенным выше рассказом из «Утвержденной грамоты», составленной Иовом, по-видимому, справедливы, так как Иов в чрезмерном угодничестве Борису не постеснялся, несмотря на свой высокий сан патриарха, прибегнуть и к явной лжи, сказав в «Соборном определении об избрании царем Бориса Феодоровича Годунова», что Иоанн Грозный на своем смертном одре обратился к Борису со словами: «Тебе предаю с Богом сына моего (Феодора Иоанновича), благоприятен буди к нему до скончания живота его; по его преставлении тебе приказываю и Царство его».
Как бы то ни было, Борис Годунов стал царем, и царем вполне законным, как избранный общеземским собором, собранным на совершенно законных же основаниях.
Но, конечно, длинный путь преступлений, лицемерия и ложных клятв, по которому он шел для достижения престола, не мог давать ему надежды, что Господь благословит его царствование; пособничество патриарха-лжеца и влияние супруги – царицы Марии Григорьевны, дочери Малюты Скуратова, по словам Исаака Массы, женщины жестокой, с сердцем ветхозаветной Иезавели, – также не могли сулить добра.
Отсутствие у новоизбранного царя истинного благородства и величия духа, столь необходимых для государей, и замена их личиной лицемерия должно было, несомненно, иметь на сердца его подданных самое развращающее влияние.
Вскоре после избрания Бориса была назначена присяга. При этом все, конечно, были поражены совершенно необычайной подкрестной записью на верность службы царю Борису Феодоровичу. В этой записи, состоящей из 2066 слов, ясно сквозило недоверие Бориса как к справедливости своего собственного избрания, так и к верности своих новых подданных; чтобы обязать их к этой верности, он подробно перечислил в записи все виды зла, какие могли быть сделаны ему и его семье; запись эта показывает нам совершенно ясно, каким мелочным, суеверным и подозрительным человеком он был; так, присягавшие между прочим должны были клясться: «Также мне над государем своим, царем и Великим Князем Борисом Феодоровичем всея Руси, и над Царицей и Великой Княгиней Марьею, и над их детьми, над Царевичем Феодором и над Царевной Оксиньей, в евстве и питье, ни в платье, ни в ином ни в чем лиха никакого не учинити и не испортити, и зелья лихого и коренья не давати, и не велети мне никому зелья лихого и коренья давати. А кто мне учнет зелье лихое или коренье давати, или мне учнет кто говорити, чтобы мне над государем своим… и над Царицею, и над их детьми… какое лихо кто похочет учинити, или кто похочет портити, и мне того человека никако не слушати… да и людей своих с ведовством да и со всяким лихим зельем и с кореньем не посылати и ведунов и ведуний не добывати… на следу всяким ведовским мечтанием не испортити, ни ведовством по ветру никакого лиха не насылати и следу не выимати, ни которыми делы, ни которою хитростью… а кто такое ведовское дело похочет мыслити или делати, и яз то сведаю, и мне про того человека сказати государю своему… или его бояром, или ближним людем, а не утаити мне про то никак ни которыми делы… а у кого уведаю или с стороны услышу у какого человека нибудь, кто про такое дело учнет думати и умышляти… и мне того поимати и привести к Государю… или его бояром, или к ближним людем…»
Не был также забыт в подкрестной записи и несчастный слепец Симеон Бекбулатович: «Также мне, мимо государя своего… царя Симеона Бекбулатова и его детей, и иного никого на Московское государство не хотети видети, ни думати, ни мыслити, не семьитись, не дружитись, не ссылатись с царем Симеоном ни грамотами, ни словом не приказывати на всякое лихо, ни которыми делы, ни которою хитростью…»
Конечно, клятва – по приведенной выше подкрестной записи – не способствовала развитию чувства любви людей Московского государства к своему новому государю.
Не менее необычно было первое выступление царя Бориса и в воинском деле.
1 апреля пришла весть, что крымский хан идет на Москву. Весть эта, по мнению некоторых современников, была пущена самим же Борисом, чтобы, по словам Н.М. Карамзина, «доказать, что безопасность отечества ему дороже короны и жизни». Он немедленно выступил в поход, приказав собираться войскам к Серпухову, где скоро в огромном лагере сосредоточилось, как говорят, до 500 тысяч человек.
Борис беспрерывно объезжал собранное здесь воинство и награждал его с несказанной щедростью; почти ежедневно у него обедало до 70 тысяч человек. Воеводам же передовых полков и начальникам степных крепостей новый царь послал сказать: «Я стою на берегу Оки и смотрю на степи: где явится неприятель, там и меня увидите»; вместе с тем велено было «спросить о здоровье» всех начальных людей, что делалось прежними московскими государями только в знак особой награды после одержанной большой победы.