Аббас Великий дружил с Борисом Годуновым и послал ему в подарок великолепный трон, осыпанный драгоценными камнями, но с неудовольствием смотрел на упрочение связей Грузии с Москвой; по его тайному приказу омусульманенный Константин убил своего отца Александра и занял его престол; вместе с тем и отряд наш, посланный против врага Александра – шамхала Тарковского – и изгнавший последнего из Тарков, был затем вероломно окружен многочисленным скопищем кавказских горцев и почти поголовно истреблен, причем русских погибло до 7 тысяч человек.
Сношения наши с немецким императором Рудольфом II не имели в описываемое время существенного значения. Но и в них Борис держал себя не с должным достоинством. Не зная, по-видимому, что между Сигизмундом Польским и Рудольфом состоялся тесный союз, скрепленный браком первого на австрийской принцессе, Борис старался их поссорить, для чего поручил своему посланнику, думному дьяку Афанасию Власьеву, наговаривать Рудольфу на Сигизмунда; конечно, наговоры эти ни к чему не привели, но, без сомнения, произвели невыгодное впечатление на австрийский двор.
Отношения с Елизаветой Английской продолжали по-прежнему быть очень дружественными. Елизавета ревниво следила за тем, чтобы не потерять особых выгод, приобретенных ею в России для своих купцов, и всячески льстила Борису.
Когда в 1600 году в Англию прибыл наш посол дворянин Микулин, то ему оказывались отменные почести; Микулину разрешено было пристать на реке Темзе в том месте, где приставала только королева, а за обедом Елизавета посадила его рядом с собой, причем все остальные английские вельможи присутствовали на нем стоя; после же стола королева, вымыв руки, велела подать умывальник и Микулину. Умный Микулин с достоинством отвечал на это, что так как его великий государь зовет королеву своей любительной сестрой, то ему перед ней умывать рук не годится. Так же хорошо держал себя он в Англии и в другом случае: когда его пригласили обедать к лондонскому лорд-мэру (городскому голове) и сказали, что, по старинному английскому обычаю, тот сядет выше его, так как всегда садится выше всех послов, то Микулин отказался ехать и отвечал: «Нам никаких государств послы и посланники не образец; великий государь наш над великими славными государями высочайший великий государь, самодержавный Царь. Если лорд-мэр захочет нас видеть у себя, то ему нас чтить для имени Царского Величества, и мы к нему поедем; а если ему чину своего порушить и меня местом выше себя почтить нельзя, то мы к нему не поедем». И не поехал.
Елизавета же, узнав о неудачных попытках Бориса найти жениха и невесту среди царствующих европейских домов для своих детей, предложила ему сосватать подходящих лиц среди семей, родственных с английским королевским домом, но ввиду ее смерти, последовавшей в 1603 году, переговоры об этом не привели ни к чему.
Конечно, неудачи в устройстве соответствующих браков своих детей должны были сильно отзываться на Борисе; дети эти, по отзыву современника, князя Катырева-Ростовского, были «чудные отрочата», получившие тщательное воспитание; особенно старался Борис возбудить любовь среди подданных к сыну своему Феодору, для чего при всяком удобном случае выставлял его защитником и миротворцем.
Но старания приобрести себе и своей семье народную любовь были напрасны; они разрушались самим же Борисом. Став царем, он остался таким же малодушным и подозрительным, как и был. Ценя всех людей на свою мерку, он всюду видел измену и козни, причем для пресечения их прибегал к средствам, ярко рисующим, как мы видели по подкрестной записи на верность, его невысокий нравственный облик. Подданные Годунова были, конечно, еще более чем удивлены, когда последовало необычайное распоряжение, которым приказывалось читать всем в частной домашней жизни, во время стола особую молитву о Борисе – при питии заздравной чаши, чтобы он, Борис, «единый подсолнечный христианский царь и его царица и их царские дети на многая леты здоровы были и счастливы, недругам своим страшны… а на нас бы, рабах его, от пучины премудрого его разума и обычая и милостивого нрава неоскудная река милосердия изливалась выше прежнего».
Гораздо хуже была другая мера Бориса. Стремясь узнать тайные мысли своих врагов, которые ему мерещились повсюду, он развил до крайних пределов доносы и шпионство, что, конечно, не замедлило оказать самое развращающее влияние на население и вместе с тем возбудило против царя неудовольствие всех благомыслящих людей. Особенно поощрял он доносы слуг и холопов на своих господ; один из таких холопов князя Шестунова донес о чем-то на последнего и, по-видимому, несправедливо, так как Шестунова не постигла ни кара, ни опала; но тем не менее доносчику за его усердие было сказано жалованное царское слово перед всем народом на площади, а затем его наградили поместьем и велели служить в боярских детях.
С этого времени доносы со стороны прислуги приняли страшные размеры; оговариваемые ею господа шли в ссылку и тюрьмы, а холопы получали за это деньги и земли от Бориса. Таких же доблестных слуг, которые оставались верными своим господам и, несмотря на пристрастные допросы, не оговаривали их, тех мучили пытками и огнем, резали им языки, сажали по тюрьмам и казнили. Скоро доносами стали заниматься не одна только прислуга, но и люди знатного происхождения, потомки Рюрика; мужчины доносили друг на друга Борису, а женщины – царице. «И от таких доносов была в царстве большая смута: доносили друг на друга попы, чернецы, пономари, просвирни, жены доносили на мужей, дети на отцов, от такого ужаса мужья от жен таились, и в этих окаянных доносах много крови пролилось неповинной, многие от пыток померли, других казнили, иных по тюрьмам разослали и совсем дома разорили…»
Кажется, одной из первых жертв доносов был старый друг Бориса – умный и честолюбивый Богдан Бельский, бывший воспитатель покойного царевича Димитрия. По словам летописца, Годунов послал его на поле ставить город Царев-Борисов. При выполнении поручения Бельский, человек богатый и щедрый, сумел расположить к себе множество рабочих и ратных людей. Скоро Годунову донесли, что Бельский величает себя царем Борисовским. Он рассвирепел, приказал его схватить, разорить и сослать в тюрьму, подвергнув при этом позорному наказанию: один из иноземных царских лекарей вырвал у Бельского по волоску его длинную густую бороду.
Затем доносы сделали свое дело и относительно семьи Романовых, братьев Никитичей. Мы видели, какие большие права имели они на престол после смерти Феодора Иоанновича, вследствие чего сложился даже рассказ, что царь Феодор, умиряя, вручил свой царский жезл Феодору Никитичу, но, «чтобы избавить свое любезное отечество от внутренних междоусобий и кровопролитий, Феодор Никитич, – говорит Исаак Масса, – знавший, что он своими действиями может причинить отечеству великую опасность, передал корону и скипетр Борису».
Вообще, по всем отзывам, братья Никитичи отличались всеми высокими душевными свойствами, искони присущими членам благородного рода Кобылиных-Кошкиных-Захарьиных-Юрьевых-Романовых. Англичанин Горсей говорит про старшего из них, Феодора Никитича, что это был в начале царствования Феодора Иоанновича молодой, красивый, подающий большие надежды человек, весьма способный и при этом просвещенный; по просьбе Феодора Никитича Горсей составил учебник латинского языка славянскими буквами для его маленького сына Михаила. «Его другой брат, Александр Никитич, был, – по словам Горсея, – человек не менее благородной души…»
По-видимому опасаясь коварства Бориса Годунова, Никита Юрьевич Романов перед своей кончиной и устроил, как мы говорили, между ним и своими сыновьями «завещательный союз» дружбы и вверил первому «о чадех своих соблюдение». Но, конечно, этот дружеский союз не мог защитить Никитичей от злобы Бориса, как только последний признал необходимым их погубить для своего спокойствия.
По словам летописца, произошло это так: один из дворовых людей Александра Никитича, второй Бартенев, пришел тайно к дворецкому Семену Годунову и объявил ему, что готов исполнить царскую волю над своим господином. По приказу Бориса Бартенев с Семеном Годуновым положили в мешок разных кореньев и подкинули их в кладовую Александра Никитича, а затем Бартенев донес, что его господин держит у себя отравное зелье.
После этого все Романовы были заключены под стражу со своей родней и друзьями: князьями Черкасскими, Шестуновыми, Репниными, Сицкими, Карповыми. Затем братья Никитичи и их племянник князь Иван Борисович Черкасский не раз были подвергнуты пытке. Пытали также и их людей, как мужчин, так и женщин, требуя, чтобы они показывали против своих господ. Но те, однако, ничего не показали. Тем не менее в июне 1601 года состоялся над Романовыми и их близкими приговор: Феодор Никитич, как старший, а потому наиболее опасный соперник на престол в глазах Бориса, был насильно пострижен под именем Филарета и сослан в Антониево-Сийский монастырь на Северной Двине; нежно любимая жена его Ксения Ивановна, из рода Шестовых, была тоже насильно пострижена с именем Марфа и отправлена в один из Заонежских погостов; ее же шестилетний сын Михаил с маленькой сестрой были отняты от матери и сосланы на Белоозеро вместе с теткою их Настасьей Никитичной, мужем ее, князем Борисом Черкасским, и женой Александра Никитича; сам Александр Никитич был сослан к Белому морю в Усолье-Луду; Михаил Никитич – в Ныробскую область великой Перми, а Василий Никитич – в Яранск. Остальные их родственники и друзья были также разосланы по отдаленным местам.
Из пяти братьев Никитичей только двое пережили ужасы ссылки: невольный инок Филарет и Иван Никитич; Александр же, Михаил и Василий скончались почти одновременно – в феврале и марте 1602 года. Народная молва тогда же обвинила в их смерти Бориса Годунова. В дошедшем до нас деле о их ссылке нигде не видно, чтобы Годунов отдавал подобное приказание; приставам при узниках велено было только строго следить за тем, чтобы они не убежали и ни с кем не могли иметь сношений, причем о всяких мало-мальски подозрительных словах их приказывалось доносить в Москву. Но этим же приставам могло быть дано словесно и тайное поручение: держать заключенных в возможно большей тесноте и лишениях, причем в случае их смерти большой беды себе не ждать. На последнее предположение наводит зверское поведение пристава, состоявшего при Василии Никитиче и самовольно оковавшего его железными цепями. Василий Никитич, находясь уже при последнем издыхании, был переведен в Пелым и содержался вместе с больным своим братом Иваном. «Взял я твоего Государева изменника Василия Романова больного, чуть живого, – доносил о его смерти Годунову пристав, – на цепи, ноги у него опухли; я, для болезни его, цепь с него снял, а сидел у него брат его Иван, да человек их Сенька; и я ходил к нему и попа пускал; умер он 15 февраля… а изменник твой Иван Романов болен старой болезнию, рукой не владеет, на ногу немного прихрамывает». Нигде нельзя найти никаких следов о том, чтобы этот зверь-пристав был подвергнут Борисом взысканию за свое обращение с Василием Никитичем.