Войдя в Архангельский собор, самозванец припал к гробу Иоанна Грозного и стал проливать обильные слезы над прахом своего родителя.
Затем Богдан Бельский, бывший воспитатель царевича Димитрия, торжественно выехал на Красную площадь, направился к Лобному месту и объявил народу, что новый царь есть истинный Димитрий, в доказательство чего целовал крест.
День закончился общим весельем. «Но плач был не далек от радости, и вино лилось в Москве перед кровью», – говорит один из современников.
Новое царствование началось с милостей: не только своим мнимым родственникам Нагим, но и всем подвергнутым опале при Борисе была дарована свобода; несколько лиц были пожалованы боярами и окольничими, а также были учреждены некоторые новые должности по польскому образцу: молодой князь Михаил Скопин-Шуйский был назначен великим мечником; дьяки Сутупов и Афанасий Власьев великими секретарями; не был забыт и страдалец далекой Сийской обители Филарет Никитич; он был возведен в сан митрополита Ростовского, хотя и отклонял от себя это высокое звание; бывшую же его жену, старицу Марфу, с сыном Михаилом поместили в его епархии, в Ипатиевском Костромском монастыре, основанном в XIV веке предком Годунова – мурзою Четом. Слепой царь Симеон Бекбулатович был также возвращен ко двору; наконец, разрешено было перевезти тела Романовых и Нагих, погребенных в ссылке, и похоронить их с предками. Вместо сведенного Иова патриархом был назначен ловкий грек Игнатий, бывший рязанским епископом и первый из русских архиереев признавший Лжедимитрия. Затем всем служилым людям было удвоено содержание, а духовенству подтверждены старые льготные грамоты и даны новые.
Осыпая милостями Нагих, новый царь, однако, никого из них к себе не приближал; даже за его названой матерью – инокиней Марфой – был послан великий мечник князь Михаил Скопин-Шуйский не сразу. О том же, чтобы облагодетельствовать и приблизить к себе тех таинственных доброхотов, которые будто бы чудесно спасли юного царевича Димитрия, не было и помину. Самым близким лицом к новому царю стал Басманов.
С Лжедимитрием прибыли не только поляки, но и атаман Корела со своими донцами. Те и другие стали, конечно, держать себя в Москве как победители и своею наглостью, особенно же по отношению к женщинам, не замедлили вызвать неудовольствие жителей. Этим, по-видимому, поспешили воспользоваться Шуйские, которые, как имеющие наиболее прав на престол, особенно тяготились самозванцем, тем более что он с первых же шагов проявил себя очень надменным в отношении бояр. Почти немедленно после прибытия Лжедимитрия Басманов донес ему, что какой-то торговый человек Федор Конев и Костя-пекарь, научаемые князем Василием Ивановичем Шуйским, пускают в народе слухи, что новый царь – вор и расстрига, так как истинный царевич Димитрий погребен в Угличе. Шуйского схватили, и собор из духовенства и членов Думы осудил его к смертной казни, которая была назначена на 25 июня. Стоя у плахи уже с расстегнутым воротом рубахи, князь Василий Иванович с твердостью объявил окружавшей его толпе: «Братия, умираю за истину, за веру христианскую и за вас». Но в это время послышались крики «Стой!» – и к Лобному месту прибыл скачущий из Кремля гонец, привезший помилование Шуйскому. Народ приветствовал шумными кликами великодушие ново го царя, а Шуйский с братьями был отправлен лишь в ссылку. Чем руководствовался самозванец в этом поступке – неизвестно: может быть, он хотел поразить всех своим великодушием, но вернее предположение, что он побоялся казнить одного из самых сильных бояр, имевшего множество сторонников среди московского населения. Вероятно, по этой же причине он вскоре совершенно простил Шуйских, вернул их в столицу и дал прежние должности при дворе.
Бывшая царица, инокиня Марфа, прибыла в Москву только 18 июля. Лжедимитрий выехал ей навстречу в село Тайнинское: здесь был раскинут шатер, в котором они имели свидание наедине. Из шатра оба вышли, оказывая друг другу самые нежные чувства; народ плакал при виде трогательной встречи матери с сыном. От Тайнинского до Москвы царь почтительно шел все время пешком рядом с материнской каретой. В Москве инокиня Марфа поместилась в Вознесенском монастыре, где Лжедимитрий ежедневно ее посещал. Впоследствии перед мощами царевича Димитрия она сознавалась, что «долго терпела тому вору и расстриге… а делалось то от бедности; потому что с того времени, как убили сына ее повелением Борисовым, а меня держали в великой нуже, и весь мой род по дальним городам порассылан был, и в конечной злой нуже жили, и аз, по грехом, будучи в нестерпимой нуже, урадовшися вскоре не известила. А коли он со мной говорил, и он заклял и под смертию приказал, чтобы никому того не сказывала, и меня хотел пожаловать».
Вслед за приездом мнимой матери расстрига венчался на царство, причем все присутствующие были немало удивлены, когда после совершения обряда его приветствовал один из прибывших с ним иезуитов речью на латинском языке.
Придавая излишнюю веру мнению о Лжедимитрии иностранцев, состоявших при нем и широко им облагодетельствованных, некоторые русские исследователи склонны видеть в нем просвещенного государя, желавшего направить свою державу по каким-то новым путям на началах широкого европейского образования; со слов этих иностранцев, Лжедимитрий всеми мерами искоренял взяточничество, неправосудие и ежедневно присутствовал в Боярской думе, где поражал всех необыкновенной быстротою и мудростью, с которой он решал самые сложные дела. «Сколько часов вы рассуждаете и все без толку, – будто бы говорил он смеясь боярам, – так я вам скажу: дело вот в чем». В великую заслугу ставили ему иностранцы его смелость и ловкость в верховой езде и на охоте, а также большую любовь к воинским упражнениям: он мог очень метко стрелять из пушек и сам иногда обучал ратников, устраивая им земляные крепости и заставляя их затем брать приступом.
Но беспристрастное исследование всех обстоятельств его царствования убеждает нас в полной справедливости слов знаменитого нашего историка Н.М. Карамзина, который говорит: «Первым врагом Лжедимитрия был сам он, легкомысленный и вспыльчивый от природы, грубый от худого воспитания, – надменный, безрассудный и неосторожный от счастия… Если некоторые из людей, ослепленных личным к нему пристрастием, находили в Лжедимитрии какое-то величие, необыкновенное для человека, рожденного в низком состоянии, то другие хладнокровнейшие наблюдатели видели в нем все признаки закоснелой подлости, не изглаженные ни обхождением со знатными Ляхами, ни счастьем нравиться Мнишковой дочери… Самозванец был… худым лицедеем на престоле, не только без основательных сведений в государственной науке, но и без всякой сановитости благородной: сквозь великолепие Державства – проглядывал в царе бродяга. Так судили о нем и поляки беспристрастные».
Несмотря на хвастливые слова, обильно расточаемые иностранцам об обширных преобразованиях, которые он намерен был дать Московскому государству, деятельность Лжедимитрия по внутреннему управлению была крайне незначительна; мнение некоторых поляков, что он преобразовал Боярскую думу в сенат по образцу польского, совершенно неверно; Лжедимитрий советовался, как и прежние цари, с думными людьми так называемого царского синклита и с высшим духовенством, с членами освященного собора, в состав которого входили патриарх, 4 митрополита, 7 архиепископов и 3 епископа; поводом же к мнению об учреждении им сената могло послужить то обстоятельство, что грамоты его часто писались его поляками-секретарями – Слонским и двумя братьями Бучинскими, почему в них иногда попадались польские выражения «сенаты, сенаторы».
Самым важным делом за все время правления Димитрия были два постановления Боярской думы: о кабалах и о холопах. Кабалы за долги было запрещено давать потомственные, то есть если умирал заимодавец, за долг которому кто-нибудь записался ему в кабалу, то с его смертию обязательство должника оканчивалось, и наследник умершего не имел более прав на личность этого должника.
Сущность же постановления относительно холопов заключалась в том, что господа теряли на них свои права, если не кормили их во время бывшего голода.
Беспредельная надменность и самомнение Лжедимитрия полностью развернулись в его сношениях с иностранными государями. Опьяненный чисто сказочным успехом в достижении московского престола, он приписал это своим личным выдающимся качествам и необыкновенным полководческим талантам, каковых в действительности, как мы видели, не было вовсе.
Он не переносил, когда в его присутствии говорили о каком-нибудь выдающемся человеке, и равнял себя только с Александром Македонским, которого называл своим другом, выражая искреннее сожаление, что последний уже умер, чем лишает его возможности помериться с ним силами.
Лжедимитрий требовал, чтобы иностранные государи признали его императором, да притом еще «непобедимейшим», и стал подписываться этим новым титулом, хотя делал подпись эту на латинском языке безграмотно: вместо imperator он писал в два слова in perator.
«Скоро увидел и главный благодетель Лжедимитриев Сигизмунд лукавый, – говорит Карамзин, – что счастие и престол изменили того, кто еще недавно в восторге лобызал его руку, безмолвствовал и вздыхал перед ним, как раб униженный». Лжедимитрий настойчиво требовал от короля признания себя императором, но, впрочем, милостиво добавлял, что не забыл его добрых услуг и не будет грозить за это войною. Сигизмунд злобствовал, а поляки глумились над затеей Гришки, которого недавно видели таким смиренным в своей среде. Как раз в это время среди некоторых польских вельмож возник заговор с целью поднять восстание против Сигизмунда; есть данные, что Лжедимитрий решил воспользоваться этим и тайно предлагал заговорщикам в случае низложения Сигизмунда самого себя в короли.
Еще заносчивее, чем с Сигизмундом, держал себя самозванец с королем Шведским Карлом IX. О своем вступлении на престол он уведомил последнего следующим образом: «Всех соседственных государей, уведомив о своем воцарении, уведомляю тебя единственно о моем дружестве с законным королем Шведским, Сигизмундом, требуя, чтобы ты возвратил ему державную власть, похищенную тобою вероломно, вопреки уставу Божественному, Естественному и Народному праву – или вооружишь на себя могущественную Россию. Усовестись и размысли о печальном жребии Бориса Годунова: так Всевышний казнит похитителей – казнит и тебя».