ению в несомнительном, так что и в наше время есть люди, для которых важный вопрос о самозванце остается нерешенным».
Замечательно, что никто из русских летописцев и различных составителей «Сказаний» и «Повестей» о Смутном времени не обмолвился ни одним сочувственным словом в пользу Лжедимитрия. Даже в «Известии» о начале патриаршества в России и о поставлении в патриархи Филарета Никитича, несомненно составленном очень преданным семье Романовых лицом, о Борисе Годунове – главном враге Романовых – дается отзыв как о заботливом и способном правителе, а о Лжедимитрии, бывшем милостивым к Романовым, говорится: «Царствуя же точию едино лето и се беззаконно, по вся дни бо упиваяся и игры творя пустошныя, зело же гневлив и яр показуется, и народ, в нем же родися, ненавидя, и многих бедне житея улиши, и о вере христианской…»
Глава 4
Царствование Василия Ивановича Шуйского. Дальнейшее развитие смуты. Болотников. Появление Вора. Тушино. Перелеты. Князь М.В. Скопин-Шуйский. Настроение северных городов. Осада Троице-Сергиевой лавры. Сигизмунд под Смоленском. Свержение Шуйского. Междуцарствие. Патриарх Гермоген. Посольство под Смоленск. Поляки в Кремле. Смерть Вора. Прокофий Ляпунов. Пересылка городов между собой. Неудача первого Земского ополчения. Минин и Пожарский. Очищение Московского государства. Избрание и венчание на царство Михаила Феодоровича Романова
Расправившись с самозванцем, московские заговорщики поспешили приступить к выбору нового царя.
19 мая в 6 часов утра Красная площадь, на которой еще лежали неубранными поруганные тела Лжедимитрия и Басманова, была запружена огромной толпой.
Вышедшие из Кремля духовенство, бояре и другие начальные люди предложили народу избрать патриарха на место Игнатия, с тем чтобы патриарх до созыва общеземского собора для избрания царя стал бы во главе правления. На это из толпы раздались крики, что теперь нужнее царь, а не патриарх, и что царем должен быть князь Василий Иванович Шуйский. Крики эти были настолько внушительны, что вышедшие на площадь чиноначальники стали тотчас же приносить новому царю свои верноподданнические поздравления.
Так просто и скоро воцарился на Московском государстве Василий Иванович Шуйский, но далеко не так просты были события, разыгравшиеся в Русской земле по его воцарении.
Как прямой потомок Александра Невского и как первый вельможа, поднявшийся против Лжедимитрия, за что он чуть не сложил свою голову на плахе, Шуйский имел, разумеется, право более чем кто-либо другой из бояр рассчитывать быть выбранным на царство. Но он так опасался не попасть на престол, что решил не ставить вопроса о своем избрании великому Земскому собору, а предпочел быть выкрикнутым царем толпой своих приверженцев, собранных на Красной площади.
Прямо с этой площади новый царь проследовал в Успенский собор и стал там говорить, чего, по словам летописца, искони веков в Московском государстве не важивалось и от чего его отговаривали и присутствующие: «Целую крест на том, что мне ни над кем не делать ничего дурного без собора, и если отец виновен, то над сыном ничего не делать, а если сын виновен, то отцу ничего дурного мне не делать, а которая была мне грубость при царе Борисе, то никому за нее мстить не буду».
Затем Василий Иванович стал рассылать по всему Московскому государству грамоты о своем избрании на царство. Одной из них подданные оповещались, что он учинился царем и великим князем на отчине прародителей своих «молением всего освященного собора и по прошению всего Православного христианства», причем, для пользы этого христианства, в ней говорилось: «…я, царь и великий князь Василий Иванович всея Руси, целую крест всем Православным христианам, что мне, их жалуя, судить истинным праведным судом, и без вины ни на кого опалы своей не класть, и недругам никого в неправде не подавать, и от всякого насильства оберегать».
Другая грамота от имени бояр, окольничих, дворян и московских людей извещала о гибели самозванца; в ней говорилось: «Мы узнали про то подлинно, что он прямой вор Гришка Отрепьев; да и мать царевича Димитрия, царица инока Марфа, и брат ее Михайла Нагой, с братнею всем людям Московского государства подлинно сказывали, что сын ее царевич Димитрий умер подлинно и погребен в Угличе, а тот вор называется царевичем Димитрием ложно; а как его поймали, то он и сам сказал, что он Гришка Отрепьев и на государстве учинился бесовскою помощью и людей прельстил чернокнижеством…» Грамота эта оканчивалась оповещением, что «после злой смерти Гришки все духовенство, бояре и всякие люди Московского государства избирали всем Московским государством, кому Бог изволит быть на Московском государстве государем; и всесильный в Троице славимый Бог наш на нас и на вас милость свою показал, объявил государя на Московское государство – великого государя, царя и великого князя Василия Ивановича всея Руси самодержца…».
В следующей грамоте новый царь объявлял от своего имени, что в хоромах Гришки были взяты «его грамоты многая ссыльныя воровския с Польшей и Литвою о разорении Московского государства», и сообщал затем, что самозванец хотел перебить всех бояр, а своих подданных обратить в люторскую и латинскую веру.
Наконец, была разослана грамота, в которой царица Марфа отрекалась от Лжедимитрия: «Он ведовством и чернокнижеством назвал себя сыном царя Ивана Васильевича, омрачением бесовским прельстил в Польше и Литве многих людей и нас самих и родственников наших устрашил смертию, – писала старица, – я боярам, дворянам и всем людям объявила об этом прежде тайно, а теперь всем явно, что он не наш сын, царевич Димитрий, вор, богоотступник, еретик…»
Грамоты эти, конечно, произвели сильнейшее впечатление во всех концах государства, тем более что в каждой из них, по словам В. Ключевского, «заключалось по крайней мере по одной лжи». Про самозванство Отрепьева и про насилия, чинимые его поляками, могли знать хорошо в одной только Москве, да и то далеко не все ее обитатели. Для большинства же областных жителей Лжедимитрий оставался «нашим солнышком праведным», недавно торжественно признанным законным царем – всею Москвою и боярами, во главе с тем же князем Василием Ивановичем Шуйским, который тайком от земли сел теперь на царство и объявлял, что Гришка Отрепьев прельстил всех ведовством и чернокнижеством, за что и погиб злою смертию.
О том, что в Москве произошло какое-то злое и нечистое дело, явно свидетельствовало лживое оповещение в разосланных грамотах об избрании Шуйского на царство «всякими людьми со всего Московского государства», тогда как в областях хорошо знали, что ни один выборный от них не был вызван в Москву для избрания царя. Наконец, крестоцеловальная грамота, в которой царь обязуется никому не мстить и судить всех судом праведным, тоже должна была казаться всем весьма странной, так как и без нее русские люди привыкли видеть в своих государях отцов земли, справедливо относящихся ко всем своим подданным и всегда строго смотревших за тем, чтобы суд защищал правого и осуждал виноватого.
Такие чувства и мысли должно было возбуждать воцарение Шуйского в сердцах и умах всей народной тверди Московского государства; но с гораздо большим озлоблением встретили, конечно, известие о гибели Лжедимитрия те люди, которые крепко связали свою судьбу и благополучие с самозванцем, а таких было немало как среди служилых людей – высших и низших, так особенно среди обитателей «прежепогибшей Украины» и казаков. Продолжение царствования названного царя Димитрия являлось совершенно необходимым для их дальнейшего благополучия.
«И устройся Россия вся в двоемыслие», – говорит Авраамий Палицын. С воцарением В.И. Шуйского смута начинает быстро охватывать Московское государство, и в нее, как увидим, постепенно втягиваются все слои населения. Усилению смуты способст вовала также и сама личность нового 54-летнего царя, невзрачного и подслеповатого на вид. «Царь Василий возрастом мал, образом же нелепым, очи подслепы имея», – говорит про него князь И.М. Катырев-Ростовский. Василий Иванович был, несомненно, вполне русским и православным человеком, при этом умным, опытным и достаточно решительным и твердым, хотя и не обладавшим военными дарованиями. Но главный его недостаток заключался в отсутствии должного для государя величия души. Недоверчивость, мстительность, большая склонность к доносам, вероломство и жестокость омрачали его нравственный облик. К тому же он был очень скуп и крайне суеверен, постоянно прибегая к колдовству и астрологии.
Поспешив попасть в цари, Василий Иванович так же поспешно венчался и на царство; обряд этот был совершен уже 1 июня 1606 года. Вместе с тем он «вскоре по воцарении своем, не помня своего обещания, начал мстить людям, которые ему грубили». Царь наложил опалу на всех приспешников Лжедимитрия: князь Рубец-Мосальский был послан воеводою в Корелу, Салтыков в Иван-город, Богдан Бельский в Казань, великий секретарь Афанасий Власьев в Уфу, князь Григорий Петрович Шаховской в Путивль. Менее значительные сторонники Лжедимитрия были также отправлены из Москвы по разным областям. Мера эта была, разумеется, ошибочной, так как все высланные из Москвы люди стали возбуждать недовольство против Шуйского в разных концах государства и способствовали, как увидим, отпадению от него многих городов.
Простых и незнатных поляков, оставшихся в Москве после кровавого утра 17 мая, Шуйский отпустил в Польшу; Марина же с отцом, послы Гонсевский и Олесницкий с их свитами, а также более знатные паны были задержаны в виде заложников на случай возможной войны с Польшею. «Сендомирсково ж з дочерью, – говорит летописец, – и всех литовских людей, которые пришли с ростригиною женою, посла по городом: в Ярославль, на Кострому, в Галич; и повеле их посадити на дворех и приставит к ним приставов и беречи велел накрепко». Вместе с тем в Польшу было снаряжено посольство для объяснения происшедшего избиения поляков воровством расстриги и их собственным наглым и буйным поведением. Сигизмунд пришел, конечно, в негодование при получении известия о случившемся, но предпринять против Москвы он ничего не мог в это время, так как был занят подавлением сильнейшего бунта, или рокоша, поднятого против него паном Зебжидовским за то, что король, вступив во второй брак с австрийской принцессой, заключил при этом с Австрией ряд условий, крайне невыгодных для Польши.