Рядом с Москвой и сидевшим в ней нелюбимым всеми «боярским царем», или «полуцарем» Василием Ивановичем Шуйским выросла другая столица, где властвовал «царик», как называли Вора поляки, где было весело, шумно и пьяно и где всех принимали ласково и с большим пожалованием.
Многие ловкие люди начали устраиваться так, чтоб им было хорошо и в случае успеха Шуйского, и в случае успеха Вора: «Мнози же тако мятуще всем Российским государством не дважды кто, но и пять крат и десять в Тушино и к Москве переежжаху», появились так называемые «перелеты». Они то служили Вору, то опять приезжали в Москву к Шуйскому с повинной и получали от него прощение, «и паки у царя Василиа болши прежняго почесть, и имениа, и дары восприимаху и паки к Вору отъежжаху…». В некоторых семьях отец служил одному царю, а сыновья другому, чтобы иметь сторонников и в том и в другом лагере. Часто бывало, что родственники, пообедав вместе, разъезжались затем на службу – одни к Шуйскому, а другие к Вору, с тем чтобы опять по-приятельски съехаться за следующей трапезой. «На единой бо трапезе седяще в пиршестве в царьствующем граде, по веселии же убо ови в царьскиа полаты, ови в Тушинскиа табары прескакаху. И разделишяся на двое вси человецы, вси же мысляще лукавне о себе: аще убо взята будет Москва, то тамо отцы наши и братиа, и род, и друзи; тии нас соблюдут. Аще ли мы одолеем, то такожде им заступницы будем. Польскиа же и Литовскиа люди, и воры, и казаки тем перелетом ни в чем не вероваху – так бо тех тогда нарицаху – и яко волцы надо псами играюще и инех искушающе», – говорит Авраамий Палицын.
Одними из первых предавшихся Вору были князья А.Ю. Сицкий и A.M. Черкасский; за ними последовал видный князь Димитрий Тимофеевич Трубецкой вместе с двоюродным братом Ю.Н. Трубецким, а также князья С.П. Засекин и Ф.П. Барятинский. Последнему, а также Д.Т. Трубецкому Вор пожаловал боярство, которое он, впрочем, дал тоже казаку Ивану Мартыновичу Заруц кому, а затем и крестьянину Ивану Феодоровичу Наумову. Его первым сановником, как бы министром двора, был князь С.Г. Звенигородский, а в воровском царском совете заседали рядом с князем Д.И. Долгоруким известный убийца, успевший вернуться от матери Марины и быть пожалованным в окольничьи Михаил Молчанов, а также бывший великий секретарь первого Лжедимитрия Богдан Сутупов.
Бегство из Москвы особенно усилилось, когда Сапега и Лисовский заняли области к северу от столицы; многие из находившихся в ней служилых людей стали собираться домой спасать свои семьи, не слушая увещаний Шуйского: «нашим-де домам от Литвы и от русских воров быть разоренным». Исключение составили рязанские служилые люди, которые еще весной, когда Лисовский двинулся в их области, перевезли, по приказанию Василия Ивановича, своих жен и детей в Москву, «чтоб в воровской приход женам и детям в осадное время какого утеснения не учинилось». Вследствие этого обстоятельства рязанские люди крепко бились за царя Василия и скоро приобрели в Москве большое значение во всех делах.
Как только Вор обосновался в Тушине, Шуйский тотчас же вполне правильно оценил положение дел и стал принимать со своей стороны меры, чтобы вести с ним упорную борьбу: он начал отовсюду, откуда мог, призывать ратных людей в Москву, грозя жестокими наказаниями за уклонение от явки – «за нетство и за укрывание нетей»; воеводам Ф.И. Шереметеву из-под Астрахани и Михаилу Борисовичу Шеину от Смоленска приказано было идти с ратями к Москве. В северные заволжские города были отправлены послания, чтобы они сами «отстаивали» свои места и собрали ополчение в Ярославле. Наконец, видя, что король Сигизмунд вероломно нарушил перемирный переговор, по которому обязывался отозвать все польские шайки, кроме Лисовского, от Вора и не допустить Марину называться московской царицей, Василий Иванович решился обратиться за помощью к шведскому королю Карлу IX.
Этот Карл IX был крайне алчным и корыстолюбивым человеком; как мы говорили, он давно уже предлагал нам свою помощь, разумеется, не даром, что отлично понимал Шуйский; вместе с тем Шуйский понимал также, что, сходясь со шведами, мы неизбежно шли при этом на открытый разрыв с Польшей, так как жестокая вражда Сигизмунда с дядей продолжалась по-прежнему. Овладев шведским престолом, Карл всеми силами старался получить в свои руки и Финляндию, которую искусно защищал от его покушений некто Флеминг, остававшийся неизменно верным Сигизмунду. Только когда Флеминг умер в городе Або, то Карл мог овладеть этим городом; при этом вражда короля к Флемингу была так велика, что, войдя в Або, он тотчас же приказал снять крышку с его гроба, и, взяв покойника за бороду, Карл дернул ее и с ненавистью сказал: «Да, если бы была жива эта голова, то не была бы теперь на плечах». – «Если бы она была жива, – с негодованием отвечала ему стоявшая тут же у гроба, вместе с дочерью, вдова Флеминга, – то вы не были бы здесь».
Овладев всей Шведской Финляндией, Карл, видя беду в Московском государстве, захотел и Корелы, исконное наше владение, а потому, придвинувши свои войска к границам, еще в 1607 году и завел с царем Василием Ивановичем переговоры о помощи, которую, как мы видели, последний дважды отверг.
Теперь же, когда Вор укрепился в Тушине, а царские рати были побиваемы воровскими, Шуйский вынужден был, наконец, обратиться к Карлу и отправил для этого в Новгород, чтобы «послати к немцы, нанимать немецких людей на помочь», своего племянника – знакомого нам князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского.
Положение царя Василия Ивановича во второй половине 1608 года было в высшей степени безотрадно. Смута быстро охватывала все большие и большие пространства. После начала осады Троице-Сергиевой лавры поляками Переславль-Залесский, Ростов, Ярославль, Вологда, Тотьма, Кострома и Галич целовали крест Вору; все пространство между Клязьмою и Волгою было тоже во власти тушинцев. Заволновалось вновь и все инородческое Понизовье, особенно земли горной и луговой черемисы, причем «воровские грамоты» проникали даже в Вятку.
Наконец, воровские передовые отряды направились и к Финскому заливу: на Новгород двинулся пан Кернозицкий, а на Псков – воровской воевода Федька Плещеев. Шатость во Пскове обнаружилась еще как только появился Болотников; город разделился на две партии: крупные гости и лучшие люди были за Шуйского, а вся мелкота за Вора; «развращение бысть велие во Пскове, болшие на менших, меншие на болших и тако бысть к погибели всем», – говорит летописец. Сидевший во Пскове воевода Шереметев, как человек не прямой, играл в две руки и держал то сторону сильных людей, то мелких, беря себе тем временем вместе с дьяком Грамотиным в кормление лучшие дворцовые села, но когда пришел Федька Плещеев, то устоять против него не мог. Последний в начале сентября заставил псковичей целовать крест Вору, а Шереметева заключил в тюрьму. С той поры власть во Пскове перешла в руки мелкого городского люда и стрельцов, и борьба сторон затянулась на долгое время.
В Новгороде дела шли также плохо. Когда князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский прибыл туда осенью 1608 года, то он, по его выражению, должен был «сидеть в осаде в Великом Новгороде», так как там, вслед за его приездом, было получено известие о переходе Пскова во власть Вора, что произвело сильнейшее впечатление на новгородцев; шатости в Новгороде, по-видимому, много способствовал своими поборами и хищениями бывший в нем вторым воеводой уже известный нам убийца Басманова Михаил Татищев. Он уговорил даже князя М.В. Скопина покинуть Новгород ввиду измены его людей и вести переговоры со шведами из Ивангорода или Орешка. Но Ивангород в это время уже поцеловал крест Вору, а сидевший в Орешке воеводой Михаил Глебович Салтыков тоже замышлял измену и не хотел впустить к себе Скопина. При этих трудных обстоятельствах митрополит Исидор, достойный владыка Новгородский, пытался всеми силами утишить мятеж, вспыхнувший в городе, и поддержать первого воеводу князя Куракина; после многих трудов ему удалось этого достигнуть, и новгородцы отправили посольство к князю Михаилу Васильевичу с просьбой возвратиться к ним, уверяя его, что «у них единодушно, что им всем помереть за православную христианскую веру и за крестное целование царя Василия». Тогда Скопин вернулся в Новгород и приступил к трудному делу переговоров о найме шведских войск и о призыве русских людей идти на защиту Москвы.
К большому сожалению, сохранилось весьма мало сведений о личной жизни князя М.В. Скопина-Шуйского. До нас не дошло ни одного его слова, ни одного письма. Помещаемое здесь современное его изображение, писанное московским иконописцем, конечно, также весьма мало передает сходство с ним, так как, по общим отзывам, он отличался большой красотой. Князь Михаил Васильевич очень рано лишился своего отца, преследуемого подозрительностью Бориса Годунова, и воспитывался своею заботливою матерью; около семи лет от роду он начал обучаться грамоте, обнаружив при этом «большую быстроту ума». Когда молодой князь стал подрастать, то был зачислен в царские жильцы[30]; здесь, несмотря на свою юность, он обращал уже на себя внимание «многолетним разумом» и при этом истинным душевным благородством; он не был заносчив и дерзок перед низшими, отличался тихостью и скромностью и вместе с тем не запятнал себя с целью выдвижения ни единым доносом, к чему было столько соблазнов в развращающее время царствования Бориса. Первый самозванец возвел 18-летнего Скопина, как члена семьи, сильно пострадавшей при Годунове, в звание великого мечника; вскоре же по воцарении дяди своего Шуйского князь Михаил Васильевич Скопин показал себя выдающимся военачальником в борьбе с Болотниковым. На 21-м году жизни он женился на Александре Васильевне Головиной, после чего, не прожив с молодою женою и трех месяцев, отправился в Новгород для сбора рати и приглашения иноземных наемников. Для последней цели в Новгород приехал из Швеции королевский секретарь Мопс Мартензон; с ним было условлено, что шведы поставят 5-тысячное войско, которому царь будет ежемесячно уплачивать по 100 тысяч золотых (ефимков). Для окончательного же заключения договора должен был состояться съезд уполномоченных обеих сторон в Выборге.