Между тем к Новгороду подходил отправленный из Тушина отряд пана Кернозицкого. Чтобы противодействовать ему, Скопин собрал сколько мог войска и отдал распоряжение выслать эту рать к Бронницам, причем начальником ее вызвался быть Татищев. Но когда все уже было готово к выступлению, то новгородцы донесли Скопину, что Татищев собирается изменить Шуйскому и сдать Новгород Кернозицкому. По-видимому, Татищев, несмотря на оказанные им услуги при свержении Лжедимитрия, был удален воеводой в Новгород за свой буйный и грубый нрав и теперь желал воспользоваться благоприятным случаем, чтобы выбраться из Новгорода и свергнуть затем царя Василия. Возмущенный известием об этой измене, Скопин объявил о ней ратным людям в присутствии самого Татищева; они же, в порыве негодования, тут же убили его. Что касается Кернозицкого, то он, получив сведения, что у Новгорода собирается войско, поспешил в начале января 1609 года отойти от него.
Переговоры со шведами требовали от Скопина много искусства, трудов и терпения; он тщательно скрывал от них истинное положение дел и выставлял его в гораздо лучшем свете, чтобы умерить алчность Карла IX. В это же время он вел деятельную пересылку из Новгорода для подъема русских людей на защиту царя Василия Ивановича, сносясь для этого со всем севером государства.
Здесь, на севере, не было боярского и служилого дворянского землевладения, что, как мы видели, привело в южной части государства к обострению отношений между помещиками и крестьянами, причем последние легко поднимались против своих господ, смущенные льстивыми воровскими грамотами. Север был силен целым рядом знаменитых русских монастырей, постепенно обращавшихся как бы в крепости Московского государства и имевших обширные и хорошо устроенные хозяйства; здесь же, в северных городах и деревнях, по путям к Беломорскому торгу, сидел крепкий своим русским духом промышленный сельский и посадский торговый люд, сильно приверженный к земской тишине и порядку и привыкший управляться своим крестьянским или посадским миром. Люд этот скоро понял, что означают воровские грамоты и блага, сулимые ими, и решил крепко стоять за законного царя: все здесь ясно осознали, что тушинцы и поляки – хищники и грабители и что с ними надо бороться всеми силами. «Сапегу не раз извещали, – говорит наш историк С.Ф. Платонов, – что ему следует позаботиться о занятии Вологды «для того, что на Вологде много куниц и соболей и лисиц черных, и всякого дорогого товару и пития красного»; на Вологде лежал «товар английских немцев»; там «собрались все лучшие люди, московские гости с великими товары и с казною и Государева казна тут на Вологде великая от корабельные пристани, соболи из Сибири и лисицы и всякие оутри (меха)». И Сапега немедля требовал «на государя царя и великого князя Димитрия Ивановича» и красного пития, и прочих товаров, и изменничьих «животов»…
Дело не ограничивалось одними поборами. Паны из Тушинского стана и из лагеря Сапеги под Троицким монастырем размещались на поместных землях и в частных вотчинах, в чужих хозяйствах, для прокормления как самих себя, так и своей челяди, творя великие безобразия. Повсюду ходили польские разбойники и грабители вместе с русскими лихими людьми, бывшими еще свирепее поляков. «У поляков, – говорит С. Соловьев, – не было побуждения свирепствовать в областях Московских; они пришли за добычею, за веселою жизнью, для которой им нужны были деньги и женщины; и буйство их не заходило далее грабежа и похищения женщин, крови им было не нужно; поживши весело на чужой стороне, попировавши на чужой счет, в случае неудачи они возвращались домой, и тем все оканчивалось… Но не таково было положение русских тушинцев, русских казаков-бездомовников. Русский человек, предавшийся Лжедимитрию, приобретший через это известное значение, известные выгоды, терял все это, терял все будущее в случае, если бы восторжествовал Шуйский, и понятно, с каким чувством он должен был смотреть на людей, которые могли дать Шуйскому победу, на приверженцев Шуйского: он смотрел на них не как на соотечественников, но как на заклятых врагов, могущих лишить его будущности, он мог упрочить выгоды своего положения, освободиться от страха за будущее, только истребляя этих заклятых врагов… Поэтому неудивительно читать в современных известиях, что свои свирепствовали в описываемое время гораздо больше, чем иноземцы поляки; когда последние брали в плен приверженца московского царя, то обходились с ним милостиво, сохраняли от смерти; когда же подобный пленник попадался русским тушинцам, то был немедленно умерщвляем самым зверским образом, так что иноземцы с ужасом смотрели на такое ожесточение…»
«И видяще поляки и литва, – рассказывает Палицын, – таковы пытки и злое мучительство от своих своим и единоверным и, уступающе, дивляхуся окаянной вражий жесточи, и сердцы своими содрагахуся и, зверски взирающе, отбегаху… Иде же бо поляки со изменники придут к непроходимым местом в лесех и на реках, и на топех, и на болотех, и на ржавцех, и ту поляки станут без ума, не ведуще, что сотворити: како прейти или како минути. Изменницы же… и мосты и перевозы им строяще и лесом – тропинами во едину степень беспакостно провождаху… Егда же корысть делити во градех и в весех, то вся лутчаа поляки у них силою отнимаху, изменницы же, аще и множество их перед ними, но не пререковаху и всяко насильство от них радостно приемляху. Пленниц же, жен красных, и отроковиц, и юношь не токмо у худейших изменников, но и у начальствующих ими отимаху… Гнев же Божий праведно попущенный видим бываше. Мнози убо жены и девицы не хотяще со беззаконники разлучатися, и мнози по искуплении паки к ним отбегаху…
Бысть бо тогда разоренье святым Божиим церквам от самех правоверных, якоже капищем идольским прежде от великого Владимира; тогда на славу Божию, ныне же на утеху бесом с Люторы… Тогда убо во святых Божиих церквах скот затворяху и псов во алтарех питаху; освященныя же ризы не токмо на потребу раздираху, но и на обущу преторгаху… И пременишася тогда жилища человеческаа на зверская. Дивие бо некроткое естество: медведи, и волцы, и лисицы, и зайцы на пространнаа места перешедше, тако же и птицы от великих лесов на велицей пищи, на трупе человеческом, вселишяся. И звери и птица малая в главах и в чревех и в трупех человеческих гнезда соделашя… И крыяхуся тогда человецы в дебри непроходимыя и в чаще темных лесов и в пещеры неведомыя и в воде между кустов…»
Такое поведение поляков и тушинцев не замедлило поднять против них уже в конце 1608 года жителей многих мест на севере и северо-востоке, причем особенно прославилась своими действиями против воровских отрядов Устюжна Железнопольская.
Слух о том, что в Новгород прибыл известный своими победами над Вором царский племянник, князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, наполнил, разумеется, сердца всех крепких людей Русского Севера живейшей радостью. «Для всего Поморья и северных частей Замосковья, – говорит С.Ф. Платонов, – Скопин был представителем государственной власти и военным руководителем с высшими полномочиями. Его «писания» имели силу указов, которым повиновались не только городские миры, но и государевы воеводы по городам. По его «отпискам» местные власти собирали ратных людей и готовы были отпустить их «в сход, где велит быти государев боярин и воевода князь М.В. Шуйский…» Вместе с тем северные города и сами от себя деятельно сносились друг с другом «отписками», чтобы крепко стоять против тушинцев и воров.
Вот выдержки из одной отписки от 30 ноября 1608 года жителей города Устюга Великого к вологжанам:
«Господину Поспелу Елисеевичу и всем Усолским людем и волостным крестьяном, и старостам, и целовальником и всем людем, Иван Стрешнев до подьячей Шестой Копнин и все мирские люди Устюжане посадские, старосты и целовальники, и волостные крестьяне, челом бьют. Нынешнего, господине, 7117 году, ноября в 26 день приехал к нам на Устюг, из Ярославля, Московский жилец, а Устюжский кабацкий откупщик Михалко Иванов; да с Вологды приехал здешний Устюжской пристав Поспелко Усов… до того же дни приехал Устюжский же пристав Степанко Захарьин с Тотьмы… И кабацкий откупщик Михалко сказывал нам на совете, при всем народе, что Божиим изволением, грех ради наших, сделалось над Ростовом: пришед Литовские люди в Ростов, их плоштвом, потому что жили просто, совету-де и обереганья не было, и Литовские-де люди Ростов весь выжгли и людей присекли, и с Митрополита с Филарета (Никитича Романова) сан сняли и поругалися ему, посадя-де на возок с женкой (распутной женщиной), да в полки свезли; а из Ярославля-де лутчие люди, пометав домы своя, разбежалися, а чернь со князем Федором Борятинским писали в полки (тушинские) повинные и крест-де целовали, сказывают, Царевичу князю Дмитрею Ивановичу… Да пристав же Поспелко Усов нам, при всем же народе, сказывал: при нем же-де присланы из полков (тушинских) два сына боярские, Козма Кадников, а другому имени не упомнит, и чли (читали) при всем народе, а писана к мирским людем ко всей земле, на Вологду, грамота, и ту-де грамоту он слышал, как чли, недели с две, и в грамоте писано: велено собрата с Вологды, с посаду и со всего Вологодского уезда, и с архиепископских и со всяких монастырских земель, с сохи по осми лошадей, с саньми, и с веретен, и с рогожами, да по осми человек с сохи, а те лошади и люди велено порожжие гонити в полки; да в той же-де грамоте написано: велено собрати с Вологды же с посаду и со всего Вологодского уезда, с выти со всякия[31], сколко в Вологодском уезде вытей есть, столового всякого запасу, с выти, по чети муки ржаной и по чети муки пшеничной, по чети круп грешневых, по чети круп овсяных, по чети толокна, по чети сухарей, по осмине гороху, по два хлеба белых, по два ржаных, да по туше по яловице по болшой, да по туше по баранье, по два полти свинины свежия, да по два ветчины, да по лебедю, да по два гуся, да по два утят, по пяти куров, по пяти ососов (поросят), по два зайца, по два сыра сметанных, по ведру масла коровья, по ведру конопляного, по ведру рыжиков, по ведру груздей, по ведру огурцов, по сту ретек, по сту моркови, по чети репы, по бочке капусты, по бочке рыбы, по сту луковиц, по сту чесноку, по осмине снедков, по осмине грибков, по пуду икры черныя, да по осетру по яловцу, да по пуду красныя рыбы, да питей по ведру вина, по пуду меду, по чети солоду, по чети хмелю; то столько всякаго запасу с одной выти, а с иных со всякия выти по тому же, а запасы велено провадити Вологодским уездом, мирским людям, старостам и целовальником, на мирских подводах, опричь тех, что по осми лошадей с сохи. А по другой грамоте велено другому сыну боярскому на Вологде же переписати у торговых людей, которые торгуют рыбой, рыбу всякую и рыбных ловцов и ловли рыбныя всякия, а ловити велено свежую рыбу ловцом на него, который ся называет Князем Дмитрием, пять дней и пять ночей, а шестой день велено ловити на дворецкаго его, на князя Семена Звенигородского… И как те обе грамоты в народе прочли, и Вологжане против тех грамот ничего не сказали, а иные многие заплакали, а говорят-де тихонько друг с другом: хоти-де мы ему и крест целовали, а токоб-де в Троицы славимый милосердый Бог праведный свой гнев отвратил и дал бы победу и одоление на враги креста Христова государю нашему Царю и Великому Князю Василью Ивановичу всея Русии, и мы-де и всею душою ради все головами служити, токо буде иные городы, Устюг и Усолье и Поморские, нам помогли, и нам всем также было безделно помереть же будет. Да тот же Поспелко сказывал и кабацкой откупщик: которые-де городы возьмут (воры) за щитом, или хотя и волею крест поцелуют, и те-де все городы отдают паном в жалованье, в вотчины, как и преже сего уделья бывали… И мы, господине, поговорили с Устюжаны с посадскими людми и с волостными крестьяны: как, коим обычаем, тем делом промыслит, токо к нам на Устюг так же, как и к Вологде и к Тотьме, пришлют наказы и целовалную запись, и нам целовать ли крест или стояти крепко? И Устюжане, господине, посадские люди и волостные крестьяне с нами говорили накрепко, что креста целовати тому, который называется царем Дмитреем, не хотят; а хотят стояти накрепко, и людей сбирати хотят тотчас со в