последнего от столицы, гетман, по согласию с боярами, провел ночью свое войско через Москву и, соединившись с русской ратью, появился перед воровским отрядом, в котором по-прежнему были и сапежинцы. На этот раз дело опять не дошло до боя, а ограничилось переговорами. Однако Вор, не надеясь больше на Сапегу, решил отступить в Калугу, где к нему присоединился и атаман донских казаков Заруцкий. Сапега же отошел в Северскую землю для действий будто бы против Вора, но на самом деле, с соизволения Сигизмунда, он опять завязал с цариком тайные сношения, чтобы отвлекать москвичей от замыслов короля.
При своем движении ночью через Москву против Вора Жолкевский мог, конечно, захватить почти беззащитную столицу, но не сделал этого и тем приобрел большое доверие у бояр. После удаления Вора последовали взаимные угощения: Жолкевский задал пир боярам, а те отвечали ему тем же. Затем гетман начал торопить отправление большого посольства под Смоленск, согласно договору 17 августа, для избрания королевича, и очень ловко повел дело так, что удалил вместе с ним из Москвы самых опасных для короля людей: умного и деятельного князя В.В. Голицына, который сам имел виды на престол, и не менее умного и крепкого русского человека Филарета Никитича Романова. Жолкевский уговорил бояр поставить во главе посольства Голицына, а Филарет должен был ехать под Смоленск представителем всего православного духовенства.
В состав посольства входили, кроме того, окольничий князь Мезецкий, думный дьяк Томила Луговской, Захар Ляпунов, троицкий келарь Авраамий Палицын и другие; всего было до 1200 человек вместе со слугами. Такое большое количество членов посольства объясняется тем обстоятельством, что вместе с послами под Смоленск отправилась и большая часть того «случайного собора», из людей от земли, которые находились в Москве при выработке условий 17 августа об избрании Владислава. Посольство покинуло Москву 11 сентября. «Патриарх же митрополита (Филарета) и бояр благословляше и укрепляше, чтобы постояли за православную, за истинную християнскую веру, ни на какие б прелести бояре не прельстилися. Митрополит же Филарет даде ему обет, что умрет за православную за христианскую веру». Филарет должен был потребовать, чтобы королевич немедленно крестился у него и у смоленского архиепископа Сергия.
Удаливши из Москвы Голицына и Филарета Никитича, Жолкевский поспешил сделать то же самое и относительно инока поневоле, бывшего царя Василия Ивановича Шуйского; по настоянию гетмана последний был переведен в Иосифо-Волоколамский монастырь, а его братья в Белый; царицу же Марию заточили в суздальском Покровском монастыре.
Чтобы подготовить легчайший захват Москвы королем, Жолкевскому оставалось сделать еще один шаг: занять столицу и Кремль польскими отрядами, о чем его просили сами бояре, «начата мыслити, како бы пустити Литву в город, и начата вмещати в люди, что будто черные люди хотят впустить в Москву Вора… Уведа же то Патриарх Ермоген и посла по бояр и по всех людей и нача им говорити со умилением и с великим запрещением, чтобы не пустити Литвы в город. Они же ево не послушаша и пустиша етмана с литовскими людьми в город».
Жолкевский, зная малочисленность своего отряда и хорошо помня судьбу поляков в кровавую ночь, когда был убит первый Лжедимитрий, «хотел стать по слободам около столицы». «Мне кажется, гораздо лучше разместить войско по слободам, около столицы, – говорил он представителям своего войска, – которая будет таким образом как будто в осаде». Но с ним не согласились его подчиненные, желавшие скорее добраться до царской казны и других сокровищ, хранящихся в Москве. «Напрасно ваша милость считает Москву такою могущественною, как была она во время Димитрия, а нас такими слабыми, как были те, которые приехали к нему на свадьбу, – отвечал ему пан Мархоцкий. – Спросите у самих Москвичей, и они вам скажут, что от прихода Рожинского до настоящего времени погибло 300 тысяч детей боярских… Мы теперь приехали на войну, а не на свадьбу…»
С другой стороны, бояре, боясь черни, также не переставали просить Жолкевского ввести поляков в город; на возражения же по этому поводу Гермогена обыкновенно столь бесцветный князь Ф.И. Мстиславский отвечал ему, по некоторым сведениям, с сердцем: «Чтобы он смотрел за церковью, а в мирские дела на вмешивался». В ночь с 20 на 21 сентября была совершена крупнейшая из всех ошибок, содеянных Семибоярской думой: поляки были впущены в столицу и заняли Кремль, Китай и Белый город; кроме того, их отряды расположились в Можайске, Белом и Верее для поддержания сообщений с королем. Москвичи встретили вступление поляков в столицу совершенно спокойно, так как перед этим Салтыков, Шереметев, Андрей Голицын и дьяк Грамотин беспрерывно разъезжали по городу и уговаривали жителей ничего не предпринимать против ляхов. Заняв Москву, Жолкевский завел тотчас строгие порядки: все распри между жителями и его воинами должны были разбираться равным числом судей от поляков и русских. Когда один пьяный поляк выстрелил в надворотную икону Божией Матери, то он был приговорен к отсечению рук и сожжен. Умный гетман старался всех обворожить своей приветливостью и беспристрастием и вполне успел в этом; по его словам, даже суровый Гермоген начал с ним видеться и отзываться о нем одобрительно. Жолкевскому удалось также привлечь на свою сторону московских стрельцов, и по его предложению бояре вручили начальство над ними пану Александру Гонсевскому, на что и сами стрельцы добровольно согласились, «ибо гетман всевозможною обходительностью, – читаем мы в „Записках“ Жолкевского, – подарками и угощеньями так привлек их к себе, что мужичье это готово было на всякое его мановение».
Устроив так блистательно польские дела в Москве, Жолкевский спешил ее покинуть; он отлично понимал, что отправленное посольство под Смоленск не будет иметь успеха, и знал, что весть об этом вызовет среди жителей столицы большие волнения. Чтобы избегнуть столь трудного для себя положения и не омрачить своей долголетней славы неудачей, он и решил как можно скорее выехать под Смоленск, надеясь, что ему, может быть, удастся своим личным присутствием повлиять на короля и уговорить его приступить к точному выполнению договора 17 августа; советники же Сигизмунда, как об этом хорошо знал гетман, во главе с Яном Потоцким доказывали королю, что овладение всем Московским государством, с подчинением непосредственно ему, является делом весьма нетрудным. Ввиду этих причин, несмотря на усиленные просьбы бояр, Жолкевский покинул Москву во второй половине октября, сдав главное начальствование над польскими войсками Гонсевскому. По дороге он захватил пленного царя Василия Ивановича Шуйского с братьями из Иосифо-Волоколамского монастыря и Белой и с торжеством привез их в королевский стан. Патриарх Гермоген, по-видимому, предчувствовал своим чутким сердцем этот поступок Жолкевского, так как настаивал, чтобы Шуйские были сосланы в Соловки, но его не послушали.
«Етман же приде с царем Василием х королю под Смоленск, – говорит летописец, – и поставиша их перед королем и объявляху ему свою службу. Царь же Василий ста и не поклонися королю. Они же ему все рекоша: „Поклонися королю“. Он же крепко мужественным своим разумом напоследок живота своего даде честь Московскому государству и рече им всем: „Не довлеет московскому царю поклонится королю; то судьбами есть праведными и Божиими, что приведен я в плен; не вашими руками взят бых, но от московских изменников, от своих раб отдан бых“. Король же и вся рада паны удивишася его ответа».
Жолкевский верно оценил положение московского посольства под Смоленском.
Уже с дороги послы писали в Москву, что королевские войска разорили Ржевский и Зубцовский уезды, но не смогли овладеть Осташковом; русских же людей, приезжающих в Смоленск, заставляют присягать не Владиславу, а королю: кто на это соглашается, тех отпускают с грамотами на вотчины и имения, а упорствующих держат под стражей. Вместе с тем послы доносили, что вопреки договору с Жолкевским Сигизмунд всячески старается овладеть Смоленском.
Посольство прибыло в распоряжение королевских войск 7 октября, причем король «начал с того, – говорит И.Е. Забелин, – что не давал послам кормов и поставил их в поле, в шатрах, как будто была летняя пора».
12 октября посольство било челом Сигизмунду, чтобы он отпустил Владислава на царство. На это им весьма уклончиво отвечал великий канцлер Лев Сапега, что король хочет водворить спокойствие в Московском государстве, а для переговоров назначит время.
Часть поляков, бывших под Смоленском, считала нужным исполнить договор, подписанный Жолкевским, и отпустить Владислава в Москву, говоря, «что раз король обещал и гетман присягнул, то нельзя сделать клятвопреступником короля, гетмана и целое войско».
Но против этого возражали другие, во главе со Львом Сапегой; они находили, что необходимо прежде всего овладеть Смоленском, а затем покорить Московское государство, и, ввиду молодости Владислава, полагали, что он не может самостоятельно управлять столь большой державою без руководителей, а подыскать таковых будет невозможно: «Если назначить поляков, москвитяне оскорбятся, ибо народ московский иностранцев не терпит… Вверить королевича московским воспитателям – трудно, во-первых, уже потому, что там нет таких людей, которые бы умели воспитывать государя как следует; если станут воспитывать его в своих обычаях, то погрузят в грубость государя, подающего такие надежды… Соединить поляков с москвитянами? Но, чтобы они ужились, потребно содействие Духа Святого, потребны люди с умереннейшими характерами… Попы имеют огромное значение; они главы народных движений; с ними и у старика голова закружится, с ними надобно покончить, в противном случае он останется без лекарства… Говорят, что королевич окрестится, хорошо же думают они о своем избраннике: что за кусок хлеба согласится быть отступником и быть в поругании у всех народов и у них. Говорят, что это условие Патриарх внес, тем хуже… Всего бы лучше, если бы взяли в государи короля, мужа лет зрелых и опытного в управлении. Но предложить им это опасно: возбудится их подозрительность, взволнуется духовенство их, которое хорошо знает, что король ревностный католик… Итак, предложить им прямо короля нельзя: но в добром деле открытый путь не всегда приносит пользу, особенно когда имеем дело с людьми неоткровенными; если неудобно дать королю сейчас же царского титула, то по крайней мере управление государством при нас останется, а со временем откроется дорога и к тому, что нам нужно. Мы не будем им отказывать в королевиче, будем стоять при прежнем обещании, а думе Боярской покажем причины, почему мы не можем отпустить к ним сейчас же королевича, указав, что препятствия к тому не с нашей, но с их стороны… причем нужно различать знатных людей от простого народа: одним нужно говорить одно, другому – другое… Если бы они согласились отсрочить приезд королевича, то говорить, что в это время государство не может быть без головы, а кого же ближе признать этой главою, как не короля, единственного опекуна сына своего… Говорить об этом с послами, которые теперь у нас (Филарет и Голицын), не следует: их выслали из Москвы как людей подозрительных; лучше отправить послов в Москву и там толковать с