В числе знатных вельмож, толпившихся в королевском замке, был и пан Сендомирский – Юрий Мнишек; он с ненавистью глядел на Шуйского и требовал мести. Король заточил бывшего царя с братьями в Гостынинском замке, где Василий Иванович через несколько месяцев скончался, после чего прах его был перевезен и похоронен в Варшаве.
О взятии Смоленска Сигизмунд послал извещение и в Москву седмочисленным боярам, сидевшим в Кремле вместе с Гонсевским. Те отвечали ему поздравлением и сообщили в свою очередь, что новгородцы, не удовольствовавшись заключением в тюрьму сына Михаила Салтыкова – Ивана, за «злохитрьство», посадили его на кол по получении известия о сожжении Москвы.
Вместе с тем бояре жаловались Сигизмунду, что подошедшее к Москве ополчение Ляпунова с товарищами не слушает их увещаний – разойтись и покориться на волю своих государей, Сигизмунда и Владислава: «Но те воры от воровства своего не перестают и к вашей государской милости не обращаются, наших грамот и приказу ни в чем не слушают, нас укоряют и бесчестят всякими непригожими речами, похваляются на нас лютыми позорными смертями…»
К июню, как мы уже говорили, русским военачальникам, стоящим под Москвой, удалось овладеть последними башнями Белого города, находившимися в руках поляков, после чего те очутились совершенно запертыми в Китай-городе и Кремле, вместе с боярами и патриархом, сидевшим за приставами.
К этому времени в воинском стане, осаждавшем столицу, взамен запертого в Кремле правительства имелось уже другое, которое ведало не только управлением собранной рати, но также считало своим правом управлять и всем Московским государством впредь до избрания нового царя. Это был совет всея земли, в состав которого входили «всякие служилые люди и дворовые и казаки», находившиеся в рядах ополчения, пришедшего освободить Москву от поляков. Конечно, Совет этот хотя и состоял только из одних ратных людей, тем не менее имел полное основание считать себя представителем всей земли, так как ополчение было собрано по единодушному приговору всех сословий в городах, и кроме того в нем же участвовали как казаки, так и русские люди, служившие в Тушине. Для заведования делами были учреждены приказы, совершенно такие же, какие действовали в Москве: Поместный, Разрядный, Разбойный, Земский и другие.
30 июня этот совет всея земли – «Московского государства, разных земель царевичи, бояре, окольничьи и всякие служилые люди и дворовые, которые стоят за Дом Пречистой Богородицы, за Православную Христианскую веру, против разорителей веры Христианской», составили приговор, по которому вверили высшее управление всеми делами трем лицам: боярину князю Димитрию Тимофеевичу Трубецкому, боярину Ивану Мартыновичу Заруцкому и думному дворянину Прокофию Петровичу Ляпунову; последние, однако, являлись подчиненными лицами относительно «всей земли» и не имели права своевластно наказывать кого-либо смертной казнью или ссылкой: «А не объявя всей земле смертныя казни никому не делать и по городом не ссылать…» По этому приговору бывшие тушинцы были совершенно уравнены с людьми земских ополчений. Но вместе с тем было указано, что кто получил, пользуясь смутой, сверх меры поместий, то он обязан их возвратить и довольствоваться тем, что ему бы причиталось за службу на основании существовавших ранее порядков Московского государства. Чтобы пресечь бесчинства казаков, в этом же приговоре постановлено: «С городов и из волостей атаманов и казаков свести и запретить им грабежи и убийства». Крестьян же и беглых людей от помещиков велено было отыскивать и возвращать их прежним владельцам.
Конечно, этими постановлениями приговора не могли быть довольны казаки и бывшие воры, причем сильное их неудовольство против себя возбуждал вождь земских ополчений – пылкий, видный и властный Прокофий Ляпунов «всего Московского воинства властель, скачет по полкам всюду, как лев рыкая», который, по словам летописца, и «повеле написати приговор» – по челобитной земских людей. «Начальником же двум, Трубецкому и Заруцкому, та их челобитная не люба бысть».
Особенно ненавидел Ляпунова Заруцкий, совершеннейший изверг по природе. Он был не менее властолюбив, чем Ляпунов, и вместе с тем отличался непомерной алчностью. Заруцкий успел нахватать себе множество вотчин и поместий, с которыми после приговора 30 июня ему приходилось расстаться; вместе с тем было видно, что желание его посадить на царство сына Марины вовсе не пользовалось сочувствием ополчения от земли, начальные люди которого, по словам летописца, «начата думати, что без государя быть нельзя, чтоб им изобрати на Московское государство государя, и придумаша послати в немцы прошати на Московское государство Немецково (шведского) королевича Филиппа… У Заруцково же с казаками бысть з бояры и з дворяны непрямая мысль: хотяху на Московское государство посадити Воренка Калужсково, Маринкина сына; а Маринка в те поры была на Коломне…».
Про взаимоотношения верховных троеначальников летописец говорит: «В тех же началникех бысть великая ненависть и гордость: друг пред другом чести и начальство получить желаста, ни един единого меныпи быти не хотяше, всякому хотяшеся самому владети. Сие же Прокофей Ляпунов не по своей мере вознесся и гордость взя… Той же другой начальник Заруцкой поймав себе городы и волости многие. Ратные же люди под Москвою помираху з голоду, казаком же даша волю велию; и быша по дорогам и по волостям грабежи великие. На того же Заруцкого от земли от всей ненависть бяше. Трубецкому ж меж ими чести никакие от них не бе…»
Такая взаимная ненависть и рознь не могли привести, разумеется, ни к чему хорошему. Заруцкий и Трубецкой, вынужденные подписать приговор «всея земли» от 30 июня, «с тое же поры начаша над Прокофьем думати, как бы ево убить». Случай скоро представился. Один из земских военачальников, Матвей Плещеев, поймал, по-видимому на разбое, 28 казаков и посадил их в воду; но на выручку им прибыли другие казаки, которые успели вытащить из воды товарищей и привезти в свой табор под Москвой, разделявший, как мы говорили, стан Ляпунова от станов остальных земских ополчений. Начался страшный шум, как смог земский человек, вопреки приговору от 30 июня, казнить кого-либо смертью без ведома «всея земли», причем все стали кричать против Ляпунова и хотели его убить. Узнав про это, Ляпунов собрался бежать, но был настигнут казаками, и их вожди уговорили его вернуться назад, на что он согласился.
А между тем против него действовал и другой враг, желавший его смерти не меньше, чем Трубецкой, Заруцкий и казаки. Это был Гонсевский. В одной из стычек поляки взяли в плен казака – побратима атамана Исидора Заварзина. Заварзин стал просить Гонсевского разрешить ему повидаться со своим названым братом. Тот разрешил свидание и воспользовался им для своих целей: Гонсевский приказал написать от имени Ляпунова грамоту во все города и искусно подписаться под его руку; грамотой этой наказывалось: «Где поймают казака – бить и топить; когда Бог даст государство Московское успокоится, то мы весь этот злой народ истребим». Пойманный побратим отдал грамоту Заварзину со словами: «Вот, брат, смотри, какую измену над нашей братией казаками Ляпунов делает. Вот грамота, которую Литва перехватила». Заварзин вскипел гневом и отвечал: «Теперь мы его, такого-сякого сына, убьем!»
По его возвращении в таборы содержание грамоты стало тотчас же известно казакам, которые собрали круг и потребовали Ляпунова для объяснений. Тот дважды отказался ехать. Не прибыли также в круг Трубецкой и Заруцкий, хотя, по всем данным, отлично знали о его сборе. Наконец к Ляпунову пришли два не казака – Сильвестр Толстой и Юрий Потемкин – и поручились ему, «что отнюдь ничево не будет». Однако, как только он вошел в круг, атаман Карамышев стал его называть изменником и показал ему грамоту. Ляпунов, посмотрев на нее, сказал: «Рука похожа на мою, только я не писывал». «Казаки же ему не терпяше, – говорит летописец, – по повелению своих начальников ево убиша». Вместе с Ляпуновым пал и его большой недруг, известный перелет Иван Ржевский, возмущенный поступком казаков; он стал им с гневом говорить: «За посмешно де Прокофья убили, Прокофьевы-де вины нет» – и был ими изрублен.
Так погиб 22 июля 1611 года Прокофий Ляпунов. Он первый поднялся по призыву Гермогена против поляков и стал во главе всего земского движения на защиту православия и родины от поляков, но без достаточной осторожности соединил свое дело, хотя и вынужденный к этому необходимостью, с делом казаков и воров, пришедших поживиться за счет Московского государства, и за это поплатился жизнью.
Смерть Прокофия Ляпунова была великой бедой. Вслед за ней тотчас же последовало и распадение ополчения, собранного от земли, так как «после Прокофьевой смерти стольники и дворяне, – читаем мы в современной разрядной записи, – и дети городовые из-под Москвы разъехались по городом и по домом своим, бояся Заруцкого и от казаков убойства». Осаждать же поляков в столице остались казаки и бывшее воровское воинство; в их же руках очутились и все созданные советом всея земли приказы для управления страной: «А Розряд и Поместной приказ и Печатной и иные приказы под Москвой были и в Розряде и в Поместном приказе и в иных приказех сидели дьяки и подьячие и из городов и с волостей на казаков кормы сбирали и под Москву привозили».
Создавшееся положение вещей было огромным бедствием для Московского государства. «Оно теперь имело, – говорит С.Ф. Платонов, – над собой два правительства: польско-литовское в Москве и Смоленске и казацко-воровское в таборах под Москвой». В самой же стране после смерти Ляпунова и распадения земского ополчения не было никакой силы, способной противостоять им: «уездные дворяне и дети боярские, волостные и посадские мужики были разрознены и подавлены несчастным ходом событий».
Казаки и воры вновь начали предаваться неистовым грабежам по областям, а Сигизмунд вызвал из Ливонии литовского гетмана Хоткевича и поручил ему собирать войска для похода к Москве, чтобы совершенно покончить с ней. В это же время, «желая утвердить вечную дружбу с нами, – говорит Н.М. Карамзин, – шведы… продолжали бессовестную войну свою в древних областях Новгородских и, тщетно хотев взять Орешек, взяли наконец Кексгольм (Корелу), где из трех тысяч Россиян, истребленных битвами и цингою, оставалось только сто человек, вышедших свободно с имением и знаменами, ибо неприятель еще страшился их отчаяния, сведав, что они готовы взорвать крепость и взлететь с нею на воздух».