Князь Д.М. Пожарский, как мы видели, верно служил Василию Ивановичу Шуйскому, искусно отбивая воров и казаков от Москвы, а сидя в Москве, очень удачно действовал против тушинцев: после же свержения Шуйского с престола он признал временным главой государства, как и все лучшие люди того времени, патриарха Гермогена, затем самоотверженно ходил из Зарайска на выручку Ляпунова и один из первых пробрался в Москву перед ее сожжением Гонсевским, где доблестно дрался с поляками, пока не пал от ран и не был свезен в Троице-Сергиеву лавру; отсюда, несколько оправившись, он отбыл в свою вотчину, сельцо Мутреево Суздальского уезда. В 1611 году Пожарскому было около 35 лет от роду; глубоко веря в Бога и будучи беспредельно предан Родине, он вместе с тем зорко оберегал честь своего рода и отличался большой простотой и прямотой, за что в свое время невзлюбился царю Борису Годунову.
Послами к Пожарскому от нижегородцев отправились печерский архимандрит Феодосий, дворянин добрый Ждан Болтин да изо всех чинов лучшие люди. Пожарский не отказался от предложенной почести, но сразу заявил, что желает отделить от себя заведование казной, к чему особенно стремились все военачальники вроде Заруцкого, Трубецкого и других воровских воевод, и прямо указал, что ею должен заведовать Минин: «Есть у вас Кузьма Минин; той бывал человек служивой, тому то дело за обычей».
Нижегородцы одобрили, конечно, этот выбор, но сам Минин вначале отказался, говоря: «Соглашусь, если напишете приговор, что будете во всем послушны и покорны и будете ратным людям давать деньги». Те согласились и написали свой знаменитый приговор: «…стоять за истину всем безызменно, к начальникам быть во всем послушными и покорливыми и не противиться им ни в чем; на жалованье ратным людям деньги давать, а денег не достанет – отбирать не только имущество, а и дворы, и жен, и детей закладывать, продавать, а ратным людям давать, чтобы ратным людям скудости не было».
Когда этот приговор был написан, то «выборный человек» Кузьма Минин вышел из числа земских старост и стал «окладчиком», то есть, по существовавшим порядкам, «нижегородских посадских торговых и всяких людей окладывал, с кого что денег взять, смотря по пожитком и по промыслом, и в городы на Балахну и Гороховец послал же окладывать», причем где было нужно, он не останавливался, во имя святого дела, которому служил, и перед принуждением: «уже волю взем над ними по их приговору, с Божиею помощью и страх на ленивых налагая». «В этом отношении, – по словам С.Ф. Платонова, – он следовал обыкновенному порядку мирской раскладки, по которому окладчики могли грозить нерадивым и строптивым различными мерами взыскания и имели право брать у воеводы приставов и стрельцов для понуждения ослушников». Указав, что эта сторона дела ввела в заблуждение некоторых исследователей, которые приписали Минину черты исключительной жестокости и крутости и обвиняли его даже в том, что он «пустил в торг бедняков», С.Ф. Платонов замечает: «…нечего и говорить, как далек этот взгляд от исторической правды».
Лица, взявшиеся за образование нового ополчения из «последних людей» Московского государства, отнюдь не желали повторять ошибок Ляпунова и поэтому решили совершенно отделить свое дело от казаков. Решение это, как мы видели из отписки казанцев к пермичам, пользовалось общим сочувствием всей земщины. На призыв нижегородцев о сборе ратников первыми откликнулись смоленские дворяне, лишенные своих имений Сигизмундом; они получили было земли в Арзамасском уезде, но Заруцкий изгнал их и оттуда. Нижегородцы послали смолян бить челом Пожарскому, чтобы он немедленно прибыл.
Пожарский приехал в Нижний в конце октября 1611 года, ведя с собой дорогобужских и рязанских служилых людей, также изгнанных Заруцким из их новых поместий.
Ясное дело, что весь Нижний встретил князя Димитрия Михайловича с великой честью, причем для ополченских дел им было составлено особое от городского управления правительство, которое должно было заменить как московское боярское правительство в осажденном Кремле, так и подмосковное казацкое. Городом же по-прежнему управляли воеводы: князь В.А. Звенигородский, дворянин А.С. Алябьев и дьяк В. Семенов, действуя вполне единодушно с князем Димитрием Михайловичем.
Прежде всего Пожарский распорядился об обеспечении ратных людей жалованьем, назначив им от 30 до 50 рублей в год, что по тем временам составляло весьма большие деньги. Затем он завел усиленную пересылку с поморскими и понизовыми городами о помощи для очищения Московского государства ратниками и казною и предлагал им прислать в Нижний выборных людей для «земского совету», причем в рассылаемых грамотах неизменно высказывалось твердое желание отделить свое дело от казаков: «А однолично быть вам с нами в одном совете и ратным людем на полских и литовских людей итти вместе, чтобы казаки по-прежнему низовой рати, своим воровством, грабежи и иными воровскими заводы и Маринкиным сыном не разгонили…»
Все, кому были дороги православие и земский порядок по заветам отцов, откликнулись на призыв Пожарского: «Первое приидоша коломничи, потом резанцы, потом же из украйных городов многая люди и казаки и стрельцы, кои сидели на Москве при царе Василье. Они же им даваша жалованье. Богу же призревшу на ту рать и даст меж ими совет велий и любовь, что отнюдь меж ими не бяше вражды никакия».
Кроме Нижнего, важное значение во всем Понизовье имела также Казань, которая, как мы видели, раньше других городов после убиения Прокофия Ляпунова начала писать призывы, чтобы стать всем за Московское государство и не принимать к себе казаков. Но казанский воевода Морозов отсутствовал из города и находился с ополчением от земли под Москвой, причем он как-то поладил с казаками и остался с ними, а городом вместо него управлял дьяк Никанор Шульгин, который, завидуя почину нижегородцев, стал теперь отводить казанцев от общего дела. Ввиду этого пожарский и земский совет снарядили в Казань целое посольство во главе с протопопом Саввою и стряпчим Биркиным; посольство это имело успех, и казанцы примкнули к нижегородцам.
Таким образом, великое дело, задуманное Кузьмой Мининым и проведенное им в жизнь при помощи нижегородского протопопа Саввы и князя Д.М. Пожарского, стало быстро приносить свои плоды.
Между тем в конце января 1612 года боярскому правительству, сидевшему в Кремле под рукой поляков, осажденных в свою очередь казаками, удалось отправить грамоту в Кострому и Ярославль, увещая жителей оставаться верными царю Владиславу и не иметь никакого общения с казаками.
«Сами видите, – писали бояре, – Божию милость над великим государем нашим, его государскую правду и счастье: самого большого заводчика смуты, от которого христианская кровь начала литься, Прокофья Ляпунова, убили воры, которые с ним были в этом заводе, Ивашка Заруцкии с товарищами, и тело его держали собакам на съеденье на площади три дня. Теперь князь Димитрий Трубецкой да Иван Заруцкий стоят под Москвой на христианское кровопролитие и всем городам на конечное разоренье: ездят от них из табора по городам беспрестанно казаки, грабят, разбивают и невинную кровь христианскую проливают… а когда Ивашка Заруцкий с товарищами Девичий монастырь взяли, то они церковь Божию разорили, и черниц – королеву, дочь князя Владимира Андреевича и Ольгу, дочь царя Бориса, на которых прежде и взглянуть не смели, ограбили донага, а других бедных черниц и девицу грабили… А теперь вновь те же воры Ивашка Заруцкий с товарищами государей выбирают себе таких же воров казаков, называя государскими детьми: сына калужского вора, о котором и поминать непригоже; а за другим вором под Псков послали таких же воров и бездушников, Казарина Бегичева да Нехорошка Лопухина с товарищами, а другой вор, также Димитрий, объявился в Астрахани у князя Петра Урусова, который калужского убил… А великий государь Жигмонт король с большого сейма, по совету всей Польской и Литовской земли, сына своего великого государя, королевича Владислава, на Владимирское и Московское государство отпустил и сам до Смоленска его провожает со многой конной и пешей ратью, для большего успокоения Московского государства, и мы его прихода к Москве ожидаем с радостью…»
В этой постыдной грамоте седмочисленных московских бояр истина была перемешана с ложью: Сигизмунд не думал отпускать сына в Москву, но сам действительно собирался идти на нее походом; правду говорили бояре и о казачьих насильствах, а также и о том, что казаки завели сношения с псковским вором Сидоркой. Посланный к нему Бегичев не постыдился тотчас же воскликнуть, увидя его: «Вот истинный государь наш калужский», – а затем, 2 марта, весь подмосковный казачий стан с Заруцким и Трубецким во главе целовали крест Сидорке – «истинному» государю Димитрию Ивановичу.
Вместе с тем казаки, встревоженные известиями об успехах ополчения Пожарского и о рассылаемых им грамотах, в которых он не стеснялся называть их ворами, решили овладеть Ярославлем и заволжскими городами, чтобы отрезать Нижний от поморских городов, и снарядили для этого отряд атамана Просовецкого. Но ярославцы тотчас же дали знать в Нижний о приходе к ним «многих» казаков, за которыми следует и сам Просовецкий.
Сведения эти заставили поспешить Пожарского с выступлением и изменить свое первоначальное решение: идти через Суздаль прямо к Москве. Теперь, раньше чем выгнать поляков из Кремля, предстояло так или иначе покончить с казаками. Князь Димитрий Михайлович тотчас же выслал передовой отряд князя Лопаты-Пожарского к Ярославлю, которому удалось занять город до подхода Просовецкого и засадить в тюрьму найденных в нем казаков. Следом за Лопатою-Пожарским двинулись, напутствуемые благословениями духовенства и горячими пожеланиями жителей, главные силы Нижегородского ополчения, под начальством самого князя Димитрия Михайловича, с которым выступил и «выборный человек» Кузьма Минин в качестве заведующего всей казной.
Пользуясь еще стоявшим зимним путем, Пожарский пошел по правому берегу Волги на Балахну, Юрьевец, Кинешму и Кострому; в последний город Пожарского не хотел впускать воевода Иван Шереметев, присягнувший королевичу Владиславу, но костромичи схватили Шереметева и хотели его убить; только заступничество князя Димитрия Михайловича спасло Шереметева от смерти.