ых обстоятельствах, чем Васко да Гама. Афанасий Никитин, имея в России долги, решил пробраться с дорогим жеребцом в Индию, надеясь выгодно его продать там и вернуться затем на родину с богатыми и редкими товарами.
До нас дошло чрезвычайно любопытно составленное им описание его «Хождения за три моря». От Твери до Астрахани он плыл Волгой и через Дербент и Баку пробрался в Персию. Будучи по дороге ограблен татарами и подвергаясь все время огромным опасностям, он прибыл наконец в Индию, где посетил множество городов и славный Эллорский храм. «Вер в Индии всех 84, – рассказывает он, – и все веруют в Будду, а вера с верою не пьет, не ест, не женится». Что нам особенно дорого в повествовании Афанасия Никитина – это горячая вера в Бога, которая не оставляла этого замечательного русского человека в самые тяжелые времена, и необыкновенно трогательная привязанность его к православию и к своей Родине. Описывая свои злоключения, он говорит: «Мне, рабу Божию Афанасию, взгрустнулось по вере; уже прошло четыре Великих поста, четыре Светлых Воскресенья, а я, грешный, не знаю, когда Светлое Воскресенье, когда пост, когда Рождество Христово и другие праздники, не знаю ни среды, ни пятницы; книг у меня нет; когда меня пограбили, то книги у меня взяли; я с горя пошел в Индию, потому что на Русь мне не с чем было идти, не осталось товару ничего… Господи Боже мой! На Тя уповаю, спаси мя! Пути не знаю, как выйти из Индостана; везде война! А жить в Индостане – все истратишь, потому что у них все дорого: я один человек, а по два с половиною алтына в день издерживаю, вина и сыты не пью». Наконец Никитин благополучно вернулся домой через Персию, Черное море и Кафу.
Огромное значение, как и в прежние времена, имело при Иоанне III наше духовенство.
В начале его великого княжения митрополитом Московским был Феодосий, старец ревностный и добродетельный, который чрезвычайно способствовал своим усердием охранению в неприкосновенности величайшей христианской святыни – храма Гроба Господня. В Иерусалиме в это время как раз было большое землетрясение, от которого пал купол в означенном храме. Когда об этом узнал египетский султан, коему была подвластна Святая земля, то он решил уничтожить храм до самого основания и поставить над Гробом Господним мечеть. Иерусалимский патриарх Иоаким умолил его, однако, не делать этого, и султан согласился на его просьбу при условии, если ему внесут огромные по тогдашнему времени деньги: 5500 итальянских золотых. Для сбора этих денег патриарх намерен был сам ехать в Россию, но по дороге заболел и скончался в Кафе, а вместо него прибыл его племянник Иосиф, которому Феодосий своим усердным старанием и помог собрать на Руси нужные деньги и тем спасти Гроб Господень от мусульманского поругания.
Будучи крайне недоволен многими священниками, ведшими неправедную жизнь, Феодосий очень вооружался против этого, еженедельно собирал многих из них для поучения, постригал вдовых в монахи, расстригал нераскаявшихся и в конце концов навлек на себя сильное неудовольствие паствы, так как многие церкви остались без священников. Тогда ожидали конца мира, и великое множество частных людей имело свои домовые церкви. Крайне удрученный этим неудовольствием, Феодосий отказался от митрополии, заключился в Чудовом монастыре и, взяв себе в келью одного прокаженного старца, ходил за ним до конца жизни, сам омывая его смрадные струпья.
Ближайшим преемником Феодосия были Филипп, а затем Геронтий; Филипп, как мы помним, не допустил, чтобы несли латинский крыж пред кардиналом, приехавшим с царевной Софией, а Геронтий был одним из увещавших Иоанна вступить в битву с Ахматом на реке Угре.
Из епископов, святительствовавших при Иоанне III, кроме известного уже нам Вассиана, знаменитого своим горячим словом во время того же нашествия Ахмата, стяжал себе неувядаемую память чудовский архимандрит, а впоследствии новгородский архиепископ Геннадий как горячий ревнитель православия, немало пострадавший за него своей непоколебимой стойкостью, но успевший к концу своей деятельности оградить Русскую церковь от крайне пагубного и тлетворного вторжения в ее недра жидовства[8].
Во время управления русской митрополией преемником Феодосия Филиппом I, занимавшим митрополичий стол с 1464 по 1474 год, какой-то иудей Феодор, прибыв в Московское государство, вероятно, из Литвы, крестился и так повел свои дела, что митрополит поручил ему, как знающему иудейский язык, перевести на славянский Псалтырь, что тот и сделал. Псалтырь эта сохранилась в собрании рукописей Кирилло-Белозерского монастыря и, по новейшим исследованиям наших ученых, оказывается иудейской молитвенной книгою «Махазор», причем, по словам одного из исследователей, М.Н. Сперанского, «ни в одном из псалмов этого перевода нет пророчеств о Христе», которых так много в истинной Псалтыри, так как Феодор-жид, «фанатически преданный иудейству… перевел вовсе не Псалтырь Давида, а молитвы иудейские, употребляемые при богослужении, в которых ярко просвечивает иудейская оппозиция (неприязнь) учению о троичности лиц Божества».
Темная личность Феодора-жида была только предшественником гораздо более опасных разрушителей нашей веры.
В 1470 году, как мы говорили, новгородцы пригласили себе литовского князя Михаила Олельковича. С ним вместе из Киева прибыл и ученый жид Схария, который был хорошо научен «чародейству же и чернокнижию, звездознанию и астрологии», как его впоследствии описывает один из обличителей. Этот Схария и взялся за прочное насаждение жидовства в лоне нашей Церкви. Первым его учеником был священник Дионисий, которого он, без сомнения, привлек тайнами иудейского чернокнижия, или каббалы, являющимися смесью вавилонских и египетских тайных учений, переделанных иудейскими учеными раввинами на свой лад. В каббалу входит астрология, то есть искусство узнавать судьбу каждого человека посредством наблюдения за звездами и различных таинственных вычислений над ними, а также магия, или искусство производить чары с помощью заклинаний и других волхвований. Заманчивые и таинственные сведения, которые сулит изучение каббалы, служат на протяжении множества веков, вплоть до настоящего времени, сильнейшей приманкой для людей легковерных и не особенно твердых в христианстве, причем по мере углубления в занятия эти у них мало-помалу в корне разрушается вера во Христа, так как наставники-каббалисты, пользуясь своим влиянием на учеников, постепенно убеждают их, что полное посвящение в тайные науки возможно лишь при условии отречения от Христа.
XIV и XV столетия ознаменовались особенным увлечением западноевропейского общества занятиями каббалистическими науками, преимущественно же астрологией. Уже упомянутые нами в предыдущей главе отреченные книги, во множестве появившиеся на Руси в XIV и XV веках, в переводах с западноевропейских языков: «Аристотелевы врата, или Тайная Тайных», «Рафли», «Шестокрыл», «Трепетники» и «Лопаточники», хотя и приписывались египетским и арабским мудрецам, но, как выяснено целым рядом исследований, имеют самую близкую связь с иудейской каббалой, и, по-видимому, значительная часть их составлена жидовскими раввинами, из коих в Средние века особой известностью пользовался некий Моисей Маймонид; странствовавшие под видом врачей и знахарей раввины во множестве распространяли его сочинения на разных языках и рассказывали чудеса про его врачебное искусство и необыкновенные познания в тайных науках. Одним из таких странствующих раввинов-каббалистов, которых в это время имелось много в Западной Европе, и был, очевидно, Схария. Дионисий не замедлил совершенно поддаться опытному жиду-совратителю и привел к нему вскоре другого священника – Алексея, тоже ставшего усердным учеником Схарии; последний, видя успех своего растления православных священников, выписал еще двух жидов-учителей из Литвы: Шмойлу Скарявого и Моисея Хапуша.
Оба новообращенных священника так усердствовали в новом учении, что хотели даже обрезаться, но жиды их до этого не допустили, говоря, что, в случае падения на них подозрений, обрезание будет служить уликою и что жидовства они должны держаться тайно, явно же оставаться христианами и строго исполнять наружное благочестие. Это наружное благочестие первых еретиков обратило на них общее внимание и содействовало быстрому распространению их учения, причем новообращенные жидовствующие всеми силами старались получать священнические места, чтобы успешно действовать на свою паству.
При этом, если они «видели человека твердого в православии, – говорит известный наш историк С. Соловьев, – перед таким и сами являлись православными; перед человеком, обличающим ересь, они и сами являлись строгими ее обличителями, проклинали еретиков; но где видели человека слабого в вере, тут были готовы на ловлю». Еретики отличались ученостью и имели книги, каких не было у православного духовенства, которое потому и не могло успешно бороться с ними. Конечно, они не сразу открывались своим ученикам в жидовстве, а предварительно старались возбудить их сомнение в некоторых местах Нового и Старо го Заветов, криво толкуя их, и в то же время заманивали их воображение недомолвленными рассказами о прелестях каббалистики и только после того шаг за шагом переходили к полному отрицанию и хуле христианства, не признавая ни Божества Спасителя, ни Божественного Его Воскресения. При этом жидовствующие, строго блюдя наружное благочестие на людях, когда оставались одни между собой, самым возмутительным образом надругались над православной святыней – иконами и крестами, позволяя себе над ними неслыханные кощунства. Увидя, что дело разрушения православной веры благодаря усердию новообращенных, несомненно обольщенных прелестью открытий, которые им сулила каббала, стало на вполне прочные основания, жид Схария счел благоразумным скрыться со своими жидами-помощниками из Русской земли.
Русские же жидовствующие безвозбранно продолжали свое развращающее и преступное дело. Скоро слава о благочестивой жизни и мудрости двух главных новгородских еретиков – Дионисия и Алексия – достигла до того, что обратила на них внимание великого князя Иоанна Васильевича, когда он был в Новгороде в 1480 году, и оба они были им взяты в Москву, причем одному было велено быть протопопом в Успенском соборе в Кремле, а другому – в Архангельском.