инение «Против крестьян-мятежников», в котором высказывал: «Каждый, кто может, действуй против них, дави и коли их тайно и явно, как при пожаре, лишь бы погасить его какими бы то ни было способами».
С той же необычайной страстностью относился Лютер и ко всем другим своим врагам: английский король Генрих VIII написал против него богословское сочинение; Лютер отвечал на него с невероятной грубостью. Еще резче относился он к некоему швейцарцу Цвингли, который, по примеру самого Лютера, тоже задумал преобразовать христианскую веру так, как ему это казалось правильным и верным, причем, разумеется, взгляды Цвингли расходились со многими взглядами Лютера, почему между ними и началась ожесточеннейшая борьба.
Крестьянские мятежи были вскоре подавлены вооруженной силою; реформация же Лютера делала все большие и большие успехи. Проповедуя уничтожение монашества, он женился на расстриженной чернице, и примеру его не замедлили последовать многие латинские священники и инокини, особенно в северогерманских княжествах, где владетели охотно поддерживали новое учение, вследствие которого с уничтожением монастырей земельные владения последних поступали в их собственность.
В конце концов благодаря расколу, внесенному Лютером в лоно латинства, Германия разделилась, и притом на несколько веков, на две части: на католическую, в которую вошли Австрия, Бавария и южногерманские княжества, и на протестантскую – с Саксонией, Богемией и большим количеством областей и городов на севере.
Ересь, созданная Лютером, не ограничилась пределами Германии; вскоре после Цвингли появились новые преобразователи и реформаторы, из которых замечательнейшими были жестокий и безнравственный английский король Генрих VIII, писавший сперва против Лютера, но затем, поссорившись с папою, отделившийся от него и образовавший Англиканскую церковь, и француз Ковен, или Кальвин, человек чрезвычайно сурового и воинственного нрава, прибегавший к сожжению на костре несогласных с его учением. Кальвинизм распространился в Швейцарии и Франции, а также проник весьма быстро вместе с лютеранством и в Польшу, высшее сословие которой находилось в постоянном общении с Европой и жадно воспринимало все новые учения, шедшие из нее.
Проникновению этих учений в Польшу и Литву способствовало также большое количество немцев, живших в городах, и то обстоятельство, что ближайший сосед Польши, бывший магистр Немецкого ордена Альбрехт Бранденбургский, также отпал от латинства и перешел в протестантство, сделавшись, как мы видели, светским владетелем и подручником своего дяди Сигизмунда I.
Вскоре после Немецкого ордена отпали от католичества и перешли в лютеранство также и рыцари Ливонского ордена.
В Литве и Польше новая ересь не замедлила вступить в успешную борьбу с латинством, особенно когда ее усердными проповедниками явились некоторые природные литовцы, перешедшие в протестантство, к которым примкнул и знаменитый виленский пан Николай Радзивилл Черный. Что же касается православного населения в Литве, то успехи лютеранской ереси среди католиков были для него даже выгодны, так как протестанты не преследовали православных так, как латиняне.
Много толков возбудила реформация и в Москве. Максим Грек написал слово «О Лютеровой ереси», где, не хваля мирского властолюбия пап, строго осуждал новшества в исповедании веры, внушенные человеческими страстями.
Несмотря на то что к учению Лютера примкнули многие истинно религиозные люди, в общем распространение реформации сопровождалось всюду сильным понижением общественной нравственности, что особенно отразилось на ближайших соседях Московского государства – ливонских рыцарях: потеря воинской доблести, любовь к роскоши, пьянство и распутство стали их отличительными чертами. Вот как отзывается о них в половине XVI столетия уже упомянутый нами германский ученый Себастиан Мюнстер в своей «Космографии»: «Московский царь постоянно должен отражать нападения татар. У ливонцев с татарами дела нет, а потому их самая главная забота и работа – постоянно пьянствовать и объедаться».
Слова немца Себастиана Мюнстера лишний раз подтверждают уже высказанное нами, что в то время, когда обитатели Западной Европы, Польши, Литвы и Ливонии могли ставить целью жизни удовлетворение своих личных удовольствий и страстей, а также заниматься развитием искусств и наук, русские люди должны были нести тяжелую службу охраны этой Европы кровью и жизнью своих сынов от хищных орд азиатов, и службу эту они несли с честью.
По словам Герберштейна, мир для Московии был случайностью, а война постоянным занятием, особенно же во времена Василия Иоанновича, непрерывно занятого борьбой с Казанью и с алчным и вместе с тем недоступным Крымом, который лежал за широкими пустынными степями и отделялся, кроме того, так называемою Перекопью, широким и глубоким шестиверстным рвом, прорытым поперек перешейка между Черным и Азовским морями, с высоким укрепленным валом. Собственно Крым выставлял обыкновенно не больше 30 тысяч всадников, но к ним всегда готовы были присоединиться бесчисленные татарские орды различных наименований, кочевавшие по нашим прикаспийским и черноморским степям, на огромном пространстве от Урала до Дуная, и великолепно знавшие все удобные пути, или шляхи, как к границам Московского государства, так и к русским областям, бывшим за Литвой. Лучшим из этих шляхов по направлению к Москве был Муравский, шедший от Перекопа до Тулы, по местности между притоками Днепра и Донца.
Татары всегда старались незаметно подойти к русским или литовским границам и затем, быстро развернувшись, охватывать своими отрядами громаднейшие пространства, производя всюду грабежи и пожары, захватывая скот, всякое добро, а главное, людей, особенно же мальчиков и девочек; у них для пленных были всегда наготове особые ременные своры и большие корзины, чтобы сажать в них детей. Главным рынком для пленников была Кафа, где их грузили на суда и затем везли продавать в Константинополь, Анатолию и другие города Европы, Азии и Африки. В XVI веке в городах по берегам Черного и Средиземного морей можно было встретить немало рабынь, которые укачивали хозяйских ребят польской или русской колыбельною песнью. Московские пленники, движимые горячей любовью к Родине, совершали постоянно побеги или, по крайней мере, делали постоянно попытки к этим побегам, и потому ценились на рынках дешевле рабов из Литвы и Польши. Вот что говорит по этому поводу уже известный нам Михалон: «Хотя перекопцы имеют обильно плодящиеся стада, а рабов только из пленных, однако последними они богаче, так что снабжают ими и другие земли. Корабли, часто приходящие к ним с другой стороны моря и из Азии, привозят им оружие, одежды и лошадей, а отходят от них нагруженные рабами. Все их рынки знамениты только этим товаром, который у них всегда под руками и для продажи, и для залога, и для подарка, и всякий из них, хотя бы не имеющий раба, но владеющий конем, обещает заимодавцам своим заплатить в известный срок за платье, оружие и живых коней – живыми же, но не конями, а людьми, и притом нашей крови. И эти обещания верно исполняются, как будто наши люди находятся у них всегда на задворьях в загонах. Один иудей-меняла, сидя у ворот Тавриды (под крепостью Перекопом) и видя бесчисленное множество привозимых туда пленников наших, спрашивал у нас, остаются ли еще люди в наших странах или нет, и откуда такое их множество. Так, всегда имеют они в запасе рабов, не только для торговли с другими народами, но и для потехи своей дома и для удовлетворения своей злости. Наиболее сильные из сих несчастных часто лишаются ушей и ноздрей, клеймятся на лбу и на щеках и связанные или скованные мучатся днем на работе, ночью в заключении; жизнь их поддерживается небольшим количеством пищи из гнилой падали, покрытой червями, отвратительной даже для собак. Только женщины, которые понежнее и покрасивее, содержатся иначе; которые из них умеют петь и играть, те должны увеселять на пирах. Для продажи выводят рабов на площадь гуськом, как будто журавли в полете, целыми десятками прикованных друг к другу около шеи, и продают такими десятками, причем громко кричат, что это рабы самые новые, простые, нехитрые, только что привезенные из народа королевского, а не Московского (московское племя полагается у них более дешевым, как коварное и обманчивое). Этот товар ценится в Тавриде с большим знанием и покупается дорого иностранными купцами для продажи еще высшей ценою более отдаленным и более темным народам, каковы сарацины, персы, индийцы, арабы, сирийцы и ассирийцы. Несмотря на чрезвычайную осторожность покупателей, тщательно осматривающих все качества рабов, ловкие продавцы нередко их обманывают. Мальчиков и девочек они сначала откармливают, одевают в шелк, белят и румянят, чтобы продать их подороже. Красивые девушки нашей крови покупаются на вес золота и иногда тут же на месте перепродаются с барышом. Это бывает во всех городах полуострова, особенно в Кафе. Там целые толпы сих несчастных невольников отводятся с рынка прямо на корабли. Она лежит на месте, удобном для морской торговли; то не город, а ненастная и беззаконная пучина, поглощающая нашу кровь».
Мы говорили уже, что против этих внезапных набегов крымских разбойников из их неприступной берлоги московские люди должны были постоянно нести так называемую береговую службу, по берегу реки Оки, куда по государеву приказу к ранней весне, обыкновенно в Благовещение, собирались ратные люди, причем городовые дворяне и дети боярские должны были выступать за право пользования своими поместьями, «конны, людны и оружны», с указанным числом коней и вооруженных дворовых людей, укрывавшихся же наказывали кнутом.
После осмотра на сборном месте ратники, по получении тревожных вестей из степей, располагались по полкам: большой полк становился у Серпухова, полк правой руки – у Калуги, левой – у Каширы, передовой – у Коломны, а сторожевой – у Алексина. Вместе с тем выдвигался вперед и шестой полк – «летучий ертоул» для высылки к стороне противника разъездов. Таким путем ежегодно собиралось до 65 тысяч человек, стоявших на местах до глубокой осени, когда уже нечего было опасаться набегов татар. Кроме высылки полков для береговой службы, были устроены украинные линии, или черты, состоявшие из ряда городов, острогов и острожков, обнесенных рублеными стенами и усиленных рвами, валами, засеками и завалами из подпиленных деревьев. Древнейшая и ближайшая к Москве из таких линий шла по Оке от Нижнего Новгорода до Серпухова, а оттуда поворачивала на Тулу и доходила до Козельска. Другая черта шла от Рязани на Венев, Тулу, Одоев и Жиздров. Впереди украинных линий устанавливались наблюдательные сторожи и станицы, имевшие задачею непосредственное наблюдение за местностью с целью своевременно извещать стоящие позади войска о приближении неприятеля. Эту службу несли главным образом казаки, выходцы из Московского государства на украину, искавшие, как мы говорили, в пограничной степи привольной жизни и не боявшиеся постоянных тревог, державших их всегда в полной готовности переведаться со степными хищниками. Древнейшие известия в летописях имеются, как мы уже указывали, о казаках рязанских, которые при Василии Иоанновиче и несли эту станичную службу; в его же княжение упоминаются и ка