Напуганный всеми этими происшествиями, Магнус также поспешил уйти к себе на остров Эзель. Но Иоанн не переменил к нему своей милости и вызвал в Москву; а когда княжна Евфимия, его невеста, скончалась, то предложил ему руку ее младшей сестры – Марии Владимировны.
Поведение Сигизмунда-Августа в момент попытки наших предателей Таубе, Крузе и Розена к захвату Юрьева ясно показывало, что, несмотря на заключенное перемирие, он по-прежнему не упускает случая вредить нам. Стараясь всеми силами отрезать нас от моря и прекратить морскую нашу торговлю и через Нарву, Сигизмунд-Август писал по этому поводу Елизавете Английской: «Московский государь ежедневно увеличивает свое могущество приобретением предметов, которые привозятся в Нарву: ибо сюда привозятся не только товары, но и оружие, до сих пор никому неизвестное, привозятся не только произведения художеств, но приезжают и сами художники, посредством которых он приобретает средства побеждать всех. Вашему величеству небезызвестны силы этого врага и власть, какою он пользуется над своими подданными. До сих пор мы могли побеждать его только потому, что он был чужд образованности, не знал искусств. Но если нарвская торговля будет продолжаться, то что будет ему неизвестно?» Конечно, Елизавета не обратила никакого внимания на это письмо короля, но оно весьма замечательно, так как ясно показывает нам, насколько необходимо было для Москвы морское побережье и европейские науки и искусства и как враги наши всеми силами не хотели допустить к нам ни того ни другого.
Чтобы отвлечь Иоанна от Ливонии, Сигизмунд-Август не переставал натравлять на нас и крымского хана. Но мы видели, что набег Девлет-Гирея на Рязанскую область, предпринятый в 1564 году, вскоре после измены Курбского, окончился полной неудачей благодаря мужеству Алексея и Феодора Басмановых и епископа Филофея; в 1565 году Девлет-Гирей подступил внезапно к Волхову и был опять отражен нашими воеводами.
Несмотря на такие разбойнические нападения, Иоанн находил нужным поддерживать с Крымом сношения, и московский большой посол Афанасий Нагой несколько лет прожил в Крыму, терпя там крупные невзгоды, в надежде заключить с этими хищниками прочный мир, необходимый нам, чтобы иметь вполне развязанными руки в борьбе за Ливонию. Живя в Крымской Орде и ведя нескончаемые препирательства с ханскими вельможами из-за требований поминков, умный Нагой следил оттуда и за действиями турок, которые не могли помириться с тем, что два магометанских царства – Казанское и Астраханское – достались Москве.
Еще в 1567 году султан Сулейман II собирался послать свое войско к нижней Волге через южные степи. Девлет-Гирей, опасаясь, что вследствие этого похода еще более увеличится зависимость Крыма от турок, отговорил от него Сулеймана, который вскоре затем умер. Но султан Селим, преемник Сулеймана, решил совершить поход, задуманный отцом, и весной 1569 года в Кафу пришло на судах 17 тысяч турецкого войска; сопровождаемое 50 тысячами крымцев, оно должно было идти по Дону, до Переволоки, а оттуда начать строить канал к Волге, по которому затем спуститься к Астрахани и взять ее или же основать в ее близости крепость. На одном из турецких судов, везших по Дону пушки, в числе гребцов находился Семен Мальцев, отправленный из Москвы послом к ногаям, но захваченный в плен по дороге. Доблестный Мальцев скрыл царский наказ, который он вез, в дереве и сдался в плен, уже полумертвый от ран; турки приковали его к пушке и затем ежечасно грозили смертью.
«Каких бед и скорбей не потерпел я от Кафы до Переволоки! – писал Мальцев. – Жизнь свою на каторге (гребном судне) мучил, а государское имя возносил выше великого царя Константина. Шли каторги до Переволоки пять недель, шли турки с великим страхом и живот свой отчаяли; которые были янычары из христиан, греки и волохи, дивились, что государевых людей и казаков на Дону не было… хотя бы казаков было 2000 и они бы нас руками побрали; такие на Дону крепости (природные преграды) и мели».
Замысел Селима окончился полной неудачей; приступив к прорытию канала, турки тотчас же убедились, что это предприятие, ввиду невероятной трудности, им совершенно не под силу, и скоро в их войсках поднялся ропот. Девлет-Гирей советовал турецкому паше Касиму вернуться назад, но Касим, бросив работы, пошел к Астрахани, предполагая зимовать под ней; однако турки, испуганные наступлением суровой зимы, для них непривычной, и слухами о приближении большой русской рати, искусно распускаемыми доблестным Семеном Мальцевым, подняли открытый бунт и вынудили Касима с Девлет-Гиреем побежать назад.
Несмотря на эту неудачу, Селим продолжал питать неприязненные замыслы против Москвы, хотя Иоанн, желая направить все свои силы на борьбу за Ливонию, и отправил к нему посольство с поздравлением по случаю вступления на престол. Особенно гневался султан Селим на Иоанна, что последний посылал московских ратных людей на помощь своему тестю князю Темрюку Черкасскому против кабардинцев, бывших под рукою султана, а также и за то, что царь велел поставить на Тереке русский город для утверждения здесь своего влияния.
Такое явное недоброжелательство султана заставляло московских людей зорко следить за южной границей в ожидании нового набега крымцев. В течение всего 1570 года Девлет-Гирей не появлялся. Весною же 1571 года в Москву пришли тревожные вести о его наступлении; главные наши воеводы с 50 тысячами человек выступили к «берегу», а царь с опричниной двинулся в Серпухов. Хан действительно шел на Москву со 120 тысячами человек, причем какие-то изменники, боярские дети, провели его незаметно для русских войск через Оку; тогда воеводы наши быстро отступили к Москве и заняли ее предместья, а царь, отрезанный от главных своих сил, отправился на север для сбора войск, обвиняя бояр, что они пропустили беспрепятственно татар чрез Оку. Действительно, как мы видели, князь Мстиславский, стоявший во главе земщины, сам покаялся в том, что он навел крымцев.
Татары подошли 24 мая к Москве и беспрепятственно зажгли предместья: поднялся страшный пожар, уничтоживший в три часа весь город. Уцелел только один каменный Кремль. Народу же и войск сгорело, по известию иностранцев, до 800 тысяч человек, очевидно, потому, что при наступлении татар все жители окрестных местностей спешили в великом множестве к Москве; первый боярин, князь Иван Бельский, задохнулся на своем дворе в каменном погребе; погибло множество других князей и княгинь; мертвых тел было столько, что Москва-река не могла их пронести по течению. Забрав огромную добычу и до 150 тысяч пленных, Девлет-Гирей поспешил уйти, заслышав о приближении сильного русского войска, но послал с дороги Иоанну грамоту, в которой хвастался своей победой и требовал возвращения Казани и Астрахани.
«Жгу и пустошу все из-за Казани и Астрахани, – писал Девлет-Гирей, – а всего света богатства применяю к праху… Захочешь с нами душевною мыслию в дружбе быть, так отдай наш юрт – Астрахань и Казань; а захочешь казною и деньгами всесветное богатство нам давать – не надобно; желание наше – Казань и Астрахань, а государства твоего дороги я видел и спознал».
В этих тяжелых для себя обстоятельствах Иоанн предлагал хану уступить ему Астрахань, но Девлет-Гирей не довольствовался одною ею и настойчиво требовал и Казани; в следующем, 1572 году он вновь вторгся в наши пределы со 100-тысячным войском и ночью перешел Оку; однако на сей раз он был настигнут в 50 верстах от Москвы доблестным воеводою князем Михаилом Ивановичем Воротынским на берегу Лопасни, который нанес ему ряд поражений; хан, потерявши много людей, побежал домой и оттуда прислал Иоанну письмо с просьбой дать хотя одну Астрахань, без Казани. Но Иоанн не соглашался теперь и на Астрахань; он послал Девлет-Гирею в ответ письмо с небольшими подарками и с усмешкою вспоминал в нем первую грамоту хана, написанную после прошлогоднего набега на Москву, в которой тот говорил, что ему богатство – прах. «Посылаю я тебе поминки легкие, – писал Иоанн, – добрых поминков не послал; ты писал, что тебе не надобны деньги, что богатство для тебя с прахом равно».
В то время как внимание Москвы было занято Крымом, в Польше и Литве происходили события чрезвычайной важности.
Король Сигизмунд-Август, несмотря на три брака, заканчивал свою жизнь бездетным; вместе с ним оканчивалось и мужское поколение в роде Ягайлы: он был последним Ягеллоном. Как мы знаем, Великое княжество Литовское было наследственным владением Ягайлы, тогда как в Польском государстве, или в Речи Посполитой, корона предоставлялась каждый раз избранному Польской радой королю, причем на протяжении более чем ста лет таковыми избранниками неизменно были великие князья Литовские, совмещавшие в своем лице власть над обоими государствами.
Теперь, ввиду бездетности Сигизмунда-Августа и прекращения рода Ягайлы, польских панов очень занимал вопрос, чтобы еще при жизни его окончательно присоединить Литву к Польше; но этому сильно противодействовали могущественные литовские вельможи, старавшиеся во что бы то ни стало сохранить независимость своего государства; во главе их стояли Радзивиллы, бывшие в родстве с Сигизмундом-Августом по его второй жене, известной нам Варваре Радзивилл. Однако к концу своей жизни слабовольный король подпал совершенно под влияние поляков и католического духовенства и стал предпринимать ряд мер для присоединения Литвы к Польше. Вопрос об этом соединении, или унии, обсуждался на нескольких сеймовых собраниях при участии поляков и литовцев, но приводил только к ожесточенным спорам; чтобы подвинуть дело, Сигизмунд-Август решил приобрести сторонников унии среди низшего литовского дворянства, не имевшего таких прав, как литовские вельможи, и для этой цели дал ему преимущества польской шляхты, совершенно сравненной по правам со своим высшим сословием – магнатами, которые, впрочем, всячески старались отгородиться от этой шляхты, для чего и начали приобретать себе в XVI веке от германского императора и папы княжеские и графские титулы.
Даровав литовской шляхте права польской, Сигизмунд пошел еще дальше: в 1563 году, к ужасу большинства литовских панов, он объявил, что так как Великое княжество Литовское составляет его наследственное владение, то он и дарит его польской короне.