Прибыв в Польшу, Баторий, без сомнения, быстро оценил этот печальный упадок воинского духа в стране; а между тем ему надо было тотчас же управиться с городом Данцигом; вот причина, как мы говорили, почему он искал перемирия с Грозным.
Покончив же с Данцигом на довольно выгодных для города условиях, он вместе с Яном Замойским всецело отдался подготовке для нанесения сильных ударов Москве, в предстоящей решительной борьбе за Ливонию.
Как опытный воин, Баторий сразу оценил превосходные боевые качества днепровских казаков, лучших воинов среди своих новых подданных, но, как ставленник турецкого султана, он относился к ним с глубочайшей ненавистью и писал крымскому хану: «Мы не питаем любви к ним и намерены не охранять их, а, напротив, истреблять». Однако, нуждаясь в храбрых, испытанных воинах для борьбы с Москвой, король, несмотря на эту ненависть, положил прочные начала военного устройства днепровского казачества и навербовал среди него несколько отрядов для создаваемых им новых польских вооруженных сил. Образовав королевский отборный полк, или гвардию, Баторий обратил особое внимание на создание постоянного войска, в котором главное значение должна была иметь пехота, выученная по образцу лучших западноевропейских воинств и поголовно вооруженная ружьями; до этого же времени польские пехотинцы, по словам одного из современников и сподвижников Батория, «более похожи были на шутов, нежели на воинов. Их одевали в клетчатые платья, сшитые из кусков сукна разных цветов; каждая куртка и каждые шаровары соединяли в себе несколько разных цветов сукна. Оружием пехотинца были: меч и алебарда, очень редко ружье. Пехотинцы не знали, как сооружать укрепления, или туры…». Чтобы создать постоянное войско по образцу западноевропейских государств, Баторий установил правильный набор новобранцев в своих королевских имениях и приохочивал богатых панов на свой счет вооружать и содержать пышно разодетые роты гусар и конных стрелков; наконец, он прибег к найму значительного числа полков закаленной в боях с турками венгерской пехоты и немецкой конницы.
Подготовляемая таким образом Баторием постоянная польская рать должна была оказаться по своему обучению и искусству значительно выше московских войск, которые, несмотря на многие важные преобразования Грозного, не были, за исключением стрелецких полков, постоянными, а по старине собирались лишь при необходимости и распускались по домам тотчас по окончании похода; не мог в московских войсках вывести Грозный царь и местничества, и почти все воеводы по-прежнему назначались не по способностям, а по происхождению.
Наряду с заботами о наилучшем устройстве своего войска, Баторию приходилось преодолевать на каждом шагу многочисленные препятствия в этом деле со стороны своих своевольных подданных; поэтому он не торопился с открытием военных действий против Москвы и, узнав о походе Иоанна в 1577 году в Польскую Ливонию, ограничился посылкой ему упрека в том, что, пославши опасную грамоту на больших польских послов для приезда их в Москву с целью мирных переговоров, царь, не объявляя войны, стал забирать польские города в Ливонии. На это Грозный отвечал: «Мы с Божиею волею отчину свою Лифляндскую Землю очистили, и ты бы свою осаду отложил. Тебе было в Лифляндскую Землю вступаться непригоже, потому что тебя взяли с Седмиградского княжества на корону Польскую и на великое княжество Литовское, а не на Лифляндскую Землю; о Лифляндской Земле с Польшею и Литвою что велось, то делалось до тебя; и тебе было тех дел, которые делались до тебя, перед себя брать непригоже. От нашего похода в Лифляндскую Землю наша опасная грамота не порушилась; неприязни мы тебе никакой не оказали, искали мы своего, а не твоего. Литовского великого княжества и литовских людей ничем не зацепили. Так ты бы кручину и досаду отложил и послов своих отправлял к нам не мешкая».
Послы эти прибыли в январе 1578 года, но переговоры с ними не привели ни к чему: в упоении своих успехов Грозный потребовал для заключения мира кроме Ливонии Курляндию и Полоцк, также Киев, Канев и Витебск и не скрывал своего пренебрежения к Баторию. «О Седмиградском же государстве мы нигде не слыхали, – передавал он послам, – и государю вашему Стефану в равном братстве с нами быть непригоже; а захочет с нами братства и любви, так он бы нам почет оказал». Послы обиделись, указавши на царя Давида, избранного из низкого звания. Но Грозный приказал им ответить на это: «Давида царя Бог избрал, а не люди… В том ваша воля: мятежом человеческим, хотя бы кого и хуже родом выбрали – то вам государь; а нам с кем пригоже быть в братстве, тот нам и брат, а с кем непригоже, тот нам и не брат. Здесь слухи были, что вы хотели посадить на королевство и Яна Костку; и воевода Виленский Николай Радзивилл хотел также на государство; так неужели по вашему избранию и этих нам надобно считать братьями? Вы говорите, что мы вашего государя укоряем; но мы его не укоряем, пишем про него правду; можно было бы нам про него и хуже писать, да не хотим для христианства. Государь ваш сам себя укоряет, да и вы его укоряете, во всех грамотах пишете, что Бог его безмерным своим милосердием помиловал, вы его на государство взяли, хвалитесь, что по великому Божиему милосердию полюбили его: из этого ясно видно, что он такого великого государства был недостоин, но Бог его помиловал, да вы его полюбили не по достоинству».
При этих обстоятельствах решено было продолжить лишь перемирие еще на три года, от 25 марта 1578 года, причем в перемирной грамоте Иоанн назвал Стефана не братом, а соседом. Но в это время как раз в Варшаве на собранном сейме в феврале 1578 года после обсуждения вопроса о том, с которым из двух неприятелей – с крымцами или с Москвой – начать прежде войну, решено было воевать с последней. «Силы Москвы огромны, – говорили сторонники этой войны, – но чем могущественнее неприятель, тем славнее победа над ним, а наградою будет Ливония, край богатый, а по приморскому положению своему могущий принести большие выгоды».
Баторий решил начать войну наступлением в московские пределы; это требовало времени для сбора денег, припасов и других приготовлений. Поэтому, чтобы выиграть это время, король затянул переговоры о мире почти на целый год, в течение которого, как мы видели, московские войска потерпели ряд неудач в Ливонии, вследствие чего в 1579 году наш тяжелый наряд прибыл во Псков, откуда он должен был идти против Ревеля вместе с сильной ратью под начальством царя. Но в это время Баторий, послав Иоанну разметную грамоту, уже сам вторгся в наши пределы. Многие советовали ему идти на Псков, заняв который он преграждал единственный путь, шедший в то время из Москвы в Ливонию. Король решил, однако, идти сперва к Полоцку, городу, недавно отторгнутому от Литвы и господствовавшему над путями, шедшими из Московского государства в Литву и Ливонию, а также и над течением Западной Двины. У Батория было 55 тысяч человек (40 тысяч конницы и 15 тысяч пехоты); при войсках его находилось также много печатных станков, на которых изготовлялись высокопарные воззвания войскам и жителям и заведомо извращенные сведения о русских, отправлявшиеся затем во множестве в Европу; состоял при Батории и наш изменник, датский полковник Фаренсбах, недавно занимавший должность воеводы в московских войсках, а теперь, без сомнения, дававший полезные указания о расположении русских. Папа Григорий XIII прислал королю в подарок драгоценный меч вместе с благословением на успешную борьбу с «врагами христианства», как он нас величал.
Баторий выбрал очень искусно местом для сбора своих войск городок Свир, откуда он мог идти как на Полоцк, так и на Псков, что должно было держать Иоанна в полной неизвестности относительно его намерений. Государь полагал, что раз война ведется из-за Ливонии, то Баторий направится в Ливонию же, а потому из приблизительно 60 тысяч человек, которыми мы располагали для действия в поле, он направил значительную часть за Двину – в Курляндию.
Между тем Баторий, выступив из Свира, быстро направился к Полоцку и в начале августа осадил его, не дав нам времени привести город, обнесенный деревянной стеной, в крепкое оборонительное состояние. Царь, узнав об осаде Полоцка, двинул к нему передовые отряды под начальством окольничего Бориса Шеина и Феодора Шереметева; увидя, что все пути к Полоцку заняты войсками Батория, воеводы эти расположились в крепости Сокол (одна из шести, выстроенных Иоанном после взятия им Полоцка) и старались препятствовать оттуда подвозу съестных припасов польским войскам, но избегали столкновения с ними в чистом поле.
В Полоцке сели в крепкую осаду князь Василий Телятевский, Петр Волынский, князь Димитрий Щербатый и дьяк Ржевский и держались в нем более трех недель с необычайным мужеством; все жители принимали участие в обороне: старики и женщины бросались всюду, где вспыхивал пожар, и для тушения его на веревках спускались со стен за водою; множество из них побивалось при этом неприятелем, но на смену убитым тотчас же являлись новые защитники. Между тем погода стояла дождливая, обозы с продовольствием запаздывали, и войска Батория начали терпеть сильную нужду, особенно немцы, привыкшие воевать в богатых странах.
При этих обстоятельствах король собрал военный совет, на котором большинство высказалось за то, чтобы немедленно идти на приступ. Но Баторий не согласился на это. «Если приступ не удастся, – говорил он, – то что тогда остается делать? Отступить со стыдом». Он решил уговорить венгров за большое вознаграждение подобраться к деревянным стенам крепости и сразу зажечь их со всех сторон. Те так и сделали: выбрали день, когда не было дождя, бросились к стенам и зажгли их смоляными факелами. Это было 29 августа. Пожар быстро распространился, и жители целый день не могли его потушить; Баторий же на приступ не шел, а стал против Сокола, опасаясь, что русские воеводы, увидя зарево, поймут, что начался приступ, и двинутся в тыл полякам. Те, однако, не двинулись с места.
Наконец среди осажденных полочан некоторые стали думать о сдаче; 10 человек из них спустились со стен для переговоров, но были тотчас же убиты венграми, которым сдача была невыгодна, так как тогда не был бы разрешен грабеж жителей и церквей; из последних их особенно прельщал храм Святой Софии, где они рассчитывали на огромную добычу. Ввиду этого, убив спустившихся для переговоров русских, венгры кинулись без королевского приказа на приступ сквозь пылающие стены, но с изумлением остановились перед рвом, который успели вырыть доблестные защитники города; они встретили нападающих залпами пушек и прогнали их. На следующий день пожар возобновился, а также и новые приступы, причем неприятельские орудия стали уже обстреливать внутренность наших укреплений.