Вслед за тем князь Збаражский с польской, венгерской и немецкой конницей разбил наш отряд князя Хилкова под Торопцом. Наконец поляки зажгли и взяли Невель, Озерище и Заволочье. Только над хвастливым Филоном Кмитою удалось нашему воеводе Ивану Михайловичу Бутурлину одержать блистательную победу; он настиг его в 40 верстах от Смоленска, взяв знамена, весь обоз, 10 пушек, 50 затинных пищалей и много пленных. С наступлением осени Баторий уехал в Польшу, но военные действия продолжались и без него; в феврале 1581 года поляки взяли Холм и выжгли Старую Руссу, а в Ливонии, вместе с изменником нашим, бывшим королем Магнусом, опустошили Юрьевскую область.
Вместе с тем и Иоганн Шведский, движимый ненавистью к Грозному, направил против него все свои силы. Его полководец Понтус Делагарди успешно действовал в Карелии и взял Кексгольм, истребив там 2 тысячи русских. В Эстонии же шведы осади ли занятый нами замок Падис, геройская оборона которого прославила его доблестных защитников во главе с их воеводой – великим по своему мужеству старцем Данилой Чихачевым. Наши воины 13 недель день и ночь отбивались в Падисе от шведов, терпя при этом страшный голод; у них совершенно не было хлеба, и они переели всех лошадей, собак, кошек, сено, солому, кожи, а некоторые тайно питались и человеческим мясом, вероятно, с убитых товарищей и умерших младенцев. Шведы, отчаявшись взять это орлиное гнездо, отправили своего переговорщика с предложением сдачи, но он был тотчас же застрелен доблестными защитниками крепости. Наконец неприятель ворвался в Падис и нашел в нем не людей, а тени, которые были все перебиты, кроме одного, молодого князя Михаила Сицкого.
Вслед за взятием Падиса, в декабре 1580 года, Понтус Делагарди, неожиданно оставив Карелию, появился в Эстонии и в марте овладел Везенбергом. Успехи же московских воевод ограничились за это время только удачным набегом в Литовские области, граничившие со Смоленском, причем, однако, был убит мужественный Бутурлин.
В это печальное время царь праздновал в Александровской слободе в среде близких лиц свой седьмой брак с Марией Нагой, а вместе с тем брак своего второго сына Феодора с Ириной, сестрой нового любимца, пожалованного недавно в бояре, – Бориса Годунова[19].
Баторий же по-прежнему деятельно готовился к новому большому походу на лето 1581 года, стараясь всюду занять деньги и убеждая собранный в феврале сейм в необходимости продолжения борьбы, чтобы во всяком случае овладеть Ливонией, а при удаче завоевать и несколько московских областей. Поляки, воодушевленные его победами, решили дать деньги для ведения войны еще на два года. Много помогали Баторию и его сильные связи с папой. «По следам короля, – говорит Валишевский, – шла другая армия. Это иезуиты вели религиозную пропаганду, успехи которой уже давали себя чувствовать в Русско-Литовских областях до самой Ливонии… Их работа метила далеко и охватывала обширные области. Победоносное движение католицизма через Ливонию должно было достигнуть Швеции, где Рим вновь получал точку опоры благодаря Екатерине из рода Ягеллонов. Возвращением потерянной Земли в лоно католицизма думали замкнуть реформацию в круг, где она и задохнется. Подчиненная Москва, в свою очередь, подчинится тогда натиску торжествующего католицизма».
Иоанн, конечно, не знал всех этих тайных намерений Латинской церкви и ее прочной связи с новым польским королем; видя, что с появлением на польском престоле Стефана Батория наши дела пошли плохо, государь решил отправить еще в конце 1580 года своего посла Шевригина к новому германскому императору Рудольфу II и к папе в Рим, с жалобою на Батория и с просьбой принудить его к заключению мира с Москвою.
Вместе с тем переговоры о мире непосредственно между Иоанном и королем продолжались также, причем поляки не переставали обращаться с нашими послами самым возмутительным образом: по дороге их бесчестили, бывших с ними людей били, грабили и не давали корму ни людям, ни лошадям. «В Варшаве паны радные Польские говорили послам великим задорные речи и непригожие слова, да и в раде сидя, говорили высокие и задорные слова… Послы (Пушкин и Писемский) против их разговоров молчали, а отговаривали им без брани, слегка, по Государеву наказу», – говорит С. Соловьев. Давая им этот наказ, Иоанн, чтобы добиться мира, приказал им требовать во что бы то ни стало приема у короля, не останавливаясь даже перед тем, если их будут бить. «Если паны станут говорить, чтобы государя царем не писать, и за этим дело остановится, то послам отвечать: «Государю нашему царское имя Бог дал и кто у него отнимет его? Государи наши не со вчерашнего дня государи, извечные государи…» Если же станут спрашивать: «Кто же это со вчерашнего дня государь?» – отвечать: «Мы говорим про то, что наш государь не со вчерашнего дня государь, а кто со вчерашнего дня государь, тот сам себя знает…» Послы должны были предложить Баторию за мир всю Ливонию, исключая 4 города. Но он, уверенный в своих будущих победах, не согласился и на это, а еще повысил свои прежние условия: требовал уступки Себежа и уплаты 400 тысяч венгерских червонцев.
Узнав об этом, Иоанн рассердился, и когда к нему прибыл гонец от Батория, то он встретил его очень холодно, не спросив о здоровье короля, и послал в ответ грамоту, начинавшуюся словами, которые должны были уколоть Батория: «Мы, смиренный Иоанн, царь и великий князь всея Руси, по Божьему изволению, а не по многомятежному человеческому хотению…» Затем, изложив условия, на которых он признает возможным мириться, государь укорял Батория в нарушении перемирия и грубости его панов относительно наших послов и между прочим высказывал: «Когда на вашем государстве были прежние государи христианские, благочестивые… тогда паны рады с нашими послами разговорные речи говаривали и многие приговоры делывали, чтобы на обе стороны любо было. Мы бы тебе и всю Лифляндию уступили, да ведь тебя этим не утешишь; и после ты все равно будешь кровь проливать…»
В ответ на это, когда приготовления поляков к походу уже закончились, Баторий отправил к Иоанну письмо, наполненное грубыми ругательствами, где он его называл Фараоном Московским и волком, причем вызывал его на поединок. Получив его послание, Грозный, всегда уважавший представителей чужих государей, даже с которыми был в войне, ограничился тем, что гонца, привезшего письмо, не позвал обедать и не послал ему этот обед на дом.
Выступая в поход 1581 года, Баторий собрался идти уже в самое сердце русских владений и думал направиться прямо к Новгороду, получив известие, что служилые люди готовы отложиться от Иоанна; но затем решено было двинуться ко Пскову, взятие которого отдавало в руки поляков всю Ливонию. Овладев по пути городом Островом, Баторий во главе 100-тысячного войска подошел 26 августа к Пскову; завидя его, поляки были поражены размером и величественным видом древней отчины Святой Ольги. «Можно подумать, что это второй Париж», – писал в своих записках состоявший при Батории ксендз Пиотровский.
На этот раз русские не были застигнуты врасплох. Государь предугадал, что Псков будет предметом действий короля, и заблаговременно принял меры к усилению обороны этой сильнейшей крепости во всем государстве. Для ее защиты было собрано 7 тысяч конницы и около 50 тысяч пехоты, считая при этом и обывателей, несших военную службу; на стенах имелась многочисленная артиллерия и в числе ее две огромные пушки: «Трескотуха» и «Барс». Главными воеводами были два славных мужа, оба князья Шуйские: Василий Феодорович Скопин-Шуйский и Иван Петрович, сын известного воеводы и внук знаменитого Ивана, правителя в малолетство Грозного.
Посылая воевод во Псков, царь взял с них клятву пред иконой Владимирской Божией Матери в московском Успенском соборе, что они не сдадут его, пока будут живы.
Доблестное псковское духовенство, во главе с протоиереем Троицкого собора Лукою и игуменом Псково-Печерского монастыря Тихоном, прибывшим в город из своей обители, постоянно служило молебны и совершало вокруг города крестные ходы, поднимая наиболее чтимые иконы вместе с мощами святого Всеволода-Гавриила и воодушевляя псковитян крепко стоять за православную веру и Родину по примеру их славных предков.
Произведя исследование подступов к городу, Баторий увидел, что сведения, имевшиеся у него о Пскове, неверны и что со 100 тысячами приведенных им войск его едва ли можно будет взять; удивляла и сердила короля также меткая стрельба наших пушкарей, которые из «Трескотухи» и «Барса» посылали огромные каменные глыбы, долетавшие до самого королевского стана. Кроме того, оказалось, что поляки взяли с собой слишком мало пороха, из коего часть взорвалась к тому же по пути; некоторые польские историки полагают, что Баторий, угнетенный известием, полученным во время приготовления к походу, – о смерти брата своего, седмиградского воеводы, забыл отдать распоряжение о заготовлении достаточного количества пороха.
После совета с великим коронным гетманом Яном Замойским, получившим это звание при подходе ко Пскову, король решил сосредоточить все свои орудия против южного угла крепостной стены, на участке между Покровской башней и Великими воротами, посреди которого находилась другая башня – Свиная. 1 сентября поляки начали осадные работы – копали великие борозды (или, как теперь говорят, траншеи); 7-го они открыли стрельбу из орудий, а 8-го – пробили стену и пошли на приступ с распущенными знаменами и трубными звуками; для противодействия же вылазкам русских из города была выставлена многочисленная конница, во главе одного из отрядов которой был Юрий Мнишек, отец столь знаменитой впоследствии Марины, жены двух Лжедмитриев.
Приступ увенчался удачей: поляки заняли сбитую до половины выстрелами Свиную башню, а венгры – почти совершенно уничтоженную Покровскую. Радость неприятеля была велика; рассказывают, что перед приступом король угостил всех военачальников веселым обедом, и они дали ему обещание, что вечером будут уже ужинать во Пскове. Однако побывать во Пскове им не пришлось вовсе. За разрушенной каменной стеной они встретили глубокий ров и другую деревянную стену, за которой стояли мужественные защитники города. Завязался жестокий бой; временами можно было думать, что наши не устоят, но доблестный князь Иван Петрович Шуйский поспевал ко всем наиболее угрожаемым местам и своими речами, просьбами, угрозами, а порой и слезами поднимал дух защитников.