Сказания о земле Русской. От Тамерлана до царя Михаила Романова — страница 89 из 166

По звону осадного колокола псковские граждане, простившись с женами и детьми, устремились к городским стенам, чтобы подкрепить сражающихся.

Между тем пушки наши, поставленные на стенах, гремели беспрерывно, и «Барсу» удалось побить множество поляков, засевших в Свиной башне, после чего воевода велел подкатить под нее большую бочку с порохом и зажечь его. Скоро остатки Свиной башни взлетели на воздух.

Старики, женщины и дети горячо молились в это время в славном соборе Святой Троицы. Вдруг туда приходит просьба Шуйского, посланная в самый тяжкий час: нести к проломному месту Печерскую икону Умиления Божией Матери вместе с другими чудотворными образами и мощами святого Всеволода-Гавриила. Необычайное одушевление охватило молящихся; все двинулись из храма с крестным ходом к самому месту боя; часть женщин несла веревки, чтобы тащить отбитые у неприятеля пушки; другие из них катили камни, чтоб убивать поляков; третьи – имели в руках сосуды с водой для утоления жажды наших воинов. Наконец поляки и немцы были выбиты из пролома, а после них побежали и венгры из Покровской башни. Битва окончилась позднею ночью; у нас было убито 860 человек и ранено 1600. Радость псковичей была неописуемая: благодарственные молебны служились во всех церквах; убитых хоронили как мучеников, павших за православную веру. Неприятель потерял до 5 тысяч человек, в том числе храброго венгерского воеводу Бекеша.

Баторий был, конечно, страшно огорчен неудачей, но решил во что бы то ни стало взять Псков. Ввиду отсутствия пороха он послал за ним в Ригу, к герцогу Курляндскому, а в ожидании его прибытия приказал вести подкопы под город в разных местах, но наши в свою очередь также вели свои подземные работы против подкопов и выводили так называемые слухи. Скоро к нам перебежал бывший полоцкий стрелец Игнат и указал, в каком направлении ведут поляки подкопы; тогда мы повели туда же наши слухи и переняли их.

Пытался также Баторий склонить русских воевод к измене и писал им льстивые грамоты, но они отвечали ему на них: «Мы не жиды: не предаем ни Христа, ни Царя, ни Отечества, не слушаем лести, не боимся угроз. Иди на брань: победа зависит от Бога» – и с великим старанием готовились к дальнейшей обороне: заготовляли котлы для горячей воды, чтобы обдавать кипятком неприятеля во время приступа; кувшины с порохом, чтобы бросать в него; известь, чтобы засыпать глаза, и прочее. Часто, чтобы не давать полякам покою, русские производили вылазки, обыкновенно успешные.

Наконец к полякам из Риги прибыл порох; но и после этого все попытки овладеть городом оставались тщетными.

Между тем погода портилась; настала глубокая осень, и начались морозы. 2 ноября Стефан Баторий повел свои войска на новый приступ, который окончился опять полной неудачей. Единственные успехи поляков заключались в том, что они перехватывали иногда стрельцов из отрядов, направляемых Грозным на подкрепление Пскова. Однажды им попался и предводитель небольшой партии стрельцов – Никита Хвостов. «Я не видывал такого красивого и статного мужчины, – говорит один поляк в своих записках, – как этот Хвостов. Он мог бы поспорить со львом; еще молодой – лет под тридцать. Все войско ходит на него дивиться».

Не удалась Баторию и попытка овладеть Псково-Печерским монастырем, толстые стены которого и башни были вооружены пушками и геройски оборонялись стрельцами и иноками под начальством Юрия Нечаева. Наш изменник – датский полковник Фаренсбах, посланный для взятия обители, со стыдом должен был отступить от нее. В дневнике похода Стефана Батория, веденном одним поляком, под 16 ноября 1581 года значится: «Борнемиссе (одному из предводителей) с венгерцами и Фаренсбаху с немцами не везет в Печорах. Пробьют отверстие в стене, подойдут к нему, да и остановятся, далее идти не могут. Все удивляются, отчего это происходит. Одни говорят, что это колдовство со стороны русских, другие – что место свято. Уже второй приступ не удается. Эти монахи творят чудеса храбрости». Замойский, пораженный стойкостью обители, послал инокам в дар икону Благовещенья, писанную на стекле, и ласковую грамоту, уговаривая их сдаться и ручаясь при этом, что король всячески их будет жаловать и охранять православие. Но монахи, выслушав его льстивую грамоту, отвечали: «Не хотим жалования от короля и не страшимся угроз его, не принимаем и льстивого ласкательства канцлера… но умрем в дому Пречистая по своему иноческому обещания и по крестному целованию, за отчину своего государя и великого князя Иоанна Васильевича всея Руси». Этот ответ посланному Замойского передал старец Патермуфий, облекшись во все схимническое одеяние, и сказал в заключение: «Как одного меня видите, так все мы готовы умереть».

Польская рать с наступлением стужи терпела большую нужду, и буйная шляхта стала сильно волноваться. Король решил, однако, оставить зимовать свое войско под Псковом; сам же он, по-видимому не рассчитывая на успех, хотел уехать, вероятно, для того, чтобы отступление было произведено без него; поводом для отъезда была выставлена необходимость присутствовать на сейме, хотя он еще и не собирался.

Баторию, как обычно, пришел на помощь Ян Замойский. Он ввел строжайшие порядки в королевском войске и особенно сурово наказывал буйных шляхтичей: держал их за проступки в оковах, выставляя на позор перед войсками, и употреблял порой телесные наказания. Конечно, шляхта его ненавидела: когда королю пришло время уезжать, то все кричали, что Замойский оставит войско на жертву холоду и голоду, а сам тоже уедет в Варшаву под предлогом необходимости присутствовать на сейме. Но Замойский остался, хотя дальнейшее пребывание его и не подвинуло дела осады Пскова. Невелики были успехи польских отрядов и в других местах. Баторий послал Христофора Радзивилла, Филона Кмиту и Гарабурду к верхней Волге; они дошли до Ржева и Старицы, но затем поворотили назад, поверив слуху, что против них с большими полками идет государь, чего, к сожалению, не было, так как, по-видимому, у Грозного совершенно не осталось под рукой свободных войск.

Если успехи поляков были незначительны в 1581 году, то шведы сумели нанести нам в это время ряд крайне чувствительных по своему значению ударов. Они взяли укрепленные города Лоде, Фиккель, Леаль, Вейссенштейн и Нарву, где пало 7 тысяч русских; потеря Нарвы была особенно для нас тяжела, так как после ее завоевания шведами вовсе прекращалась наша непосредственная торговля с Западом через Балтийское море. Успехи шведов этим не ограничились. Понтус Делагарди, перенеся войну на русскую почву, взял Ивангород, Яму и Копорье.

Как раз во время этих тяжелых для сердца Иоанна происшествий неожиданно произошло и событие, принесшее ему величайшее личное горе и имевшее своим последствием ряд неисчислимых бедствий для Русской земли.

Грозный царь, несдержанный и запальчивый, разгневавшись на старшего сына Ивана, в ярости ударил его в висок своим жезлом с железным наконечником, и царевич через четыре дня умер. За что разгневался государь на сына – в точности неизвестно; по-видимому, он рассердился сначала на свою сноху, жену Ивана Молодого, за то, что она, будучи нездоровой, лежала у себя в комнате в одном исподнем платье, что для знатных женщин считалось неприличным. Сын вступился за жену, ожидавшую вскоре ребенка, и был убит пришедшим в исступление от этого противоречия отцом. Конечно, горесть Иоанна была неописуема.

Смерть Ивана Молодого была великим бедствием и для Русской земли: по отзыву современников, он мог бы быть вполне достойным государем на славном, но трудном московском столе, так как отличался большим умом и твердостью духа, переходившей, по мнению некоторых, даже в жестокосердие, следовавший же за ним брат Феодор был человеком кротким, богобоязненным, но совершенно неспособным к правлению. К довершению беды, у Ивана Молодого не было детей, почему его два первых брака, с Евдокией Сабуровой и Параскевой Соловой, были расторгнуты; третья же его жена, в девицах Елена Ивановна Шереметева, родила через несколько дней после его кончины, вероятно под влиянием пережитых потрясений, мертвого младенца.

Глубокий ужас объял несчастного сыноубийцу. Неистово ведя борьбу с многочисленными внутренними и внешними врагами своего царства с целью укрепить державу московских государей по завету своих предков и великих святителей Петра, Алексия и Ионы, Иоанн в порыве бешенства собственными руками разрушил все, для чего трудился с таким непомерным напряжением всю свою жизнь. Он отлично понимал полную неспособность Феодора к правлению и, как рассказывают, говорил про него, что ему следовало бы быть не царем, а пономарем, так как кроткий и набожный царевич любил сам благовестить к заутрене. Проводя после убийства сына дни и ночи в полном отчаянии, граничившем с умопомешательством, Грозный царь собрал своих бояр и объявил им, что не хочет больше царствовать, а так как Феодор не может править государством, то он предлагает им подумать, кто из них способен занять царский престол. Устрашенные этим вопросом бояре, предполагая, что их, может быть, лишь испытывают, объявили, что хотят видеть государем после Иоанна только его сына, и упросили Грозного, пока он жив, сидеть на царстве.

Во время этих непомерно тяжелых обстоятельств для Иоанна и для всего государства в наших пределах уже находился посредник, который вел переговоры о мире с Баторием.

Мы видели, что государь отправил своего гонца Шевригина к новому германскому императору Рудольфу II и к папе – жаловаться на Батория и объявить им, что он хочет быть с ними в любви и согласии на всех недругов. Слабодушный Рудольф отвечал уклончиво, но иначе отнесся к этому знаменитый папа Григорий XIII, приказавший, как мы говорили, украсить Рим тысячами разноцветных огней, когда он узнал об избиении множества лютеран во время Варфоломеевской ночи, и пославший в 1579 году Стефану Баторию меч для борьбы с «врагами христианства» – русскими. Теперь, когда Иоанн – глава этих «врагов христианства» – обратился к нему за посредничеством, Григорий решил, что настало благоприятное время возобновить попытки обращения русских в латинство, и, с радостью согласившись на посредничество, назначил для этой цели надежного мужа – ученого иезуита Антония Поссевина, дав ему особый наказ, в котором между прочим говорилось: «Приобретя расположение и доверенность московского государя, приступайте к делу, внушайте, как можно искуснее, мысль о необходимости принять католическую религию, признать главою церкви первосвященника Римского, призна