Но государь с укоризною отвечал Поссевину:
«Говоришь про Григория папу слова хвастливые, что он сопрестольник Христу и Петру апостолу, говоришь это мудрствуя о себе, а не по заповедям Господним… Нас пригоже почитать по Царскому величию, а святителям всем, апостольским ученикам, должно смирение показывать, а не возноситься превыше Царей гордостью.
Папа не Христос; престол, на котором его носят, не облако; те, которые его носят, не ангелы. Папе Григорию не следует Христу уподобляться и сопрестольником ему быть, да и Петра апостола равнять Христу не следует же. Который папа по Христову учению, по преданию апостолов и прежних пап – от Сильвестра до Адриана – ходит, тот папа сопрестольник этим великим папам и апостолам, а который папа не по Христову учению и не по апостольскому преданию жить станет, тот папа – волк, а не пастырь». Так закончил свой ответ увлеченный спором Иоанн. «Если уже папа волк, то мне нечего больше и говорить», – ответил обидевшийся иезуит и замолчал. Успокоившись, Грозный сказал ему: «Вот я говорил, что нам нельзя говорить о вере. Без раздорных слов не обойдется. Оставим это».
Видя неудачу в своем главном деле, Поссевин стал просить отпустить несколько русских людей в Рим – изучать латинский язык, очевидно, с целью совратить их в иезуитской школе в католичество и затем вести через них пропаганду на Руси. Иоанн понял это и отвечал: «Теперь вскорости таких людей собрать нельзя, которые бы к этому делу были пригодны… а что ты говорил о Венецианах, то им вольно приезжать в наше государство и попам их с ними, только бы они учения своего между русскими людьми не плодили и костелов не ставили; пусть каждый остается в своей вере; в нашем государстве много разных вер; мы ни у кого воли не отнимаем, живут все по своей воле, как кто хочет, а церквей иноверных до сих пор еще в нашем государстве не ставливали».
4 марта, в воскресенье Великого поста, государь пригласил Поссевина идти в церковь смотреть наше богослужение. Последний, не желая показать своим присутствием в храме уважение к православию, нехотя согласился и постарался тотчас же незаметно скрыться из церкви. Все думали, что Иоанн разгневается; но он потер себе только лоб и сказал: «Ну, пусть делает, как знает». Вскоре затем иезуит уехал в Рим. Сопровождавшему его гонцу было вручено любезное письмо от Иоанна на имя папы и, кроме того, наказано: «Если папа или его советники начнут говорить: государь ваш папу назвал волком и хищником, то отвечать, что им слышать этого не случилось».
Мы видели, что Грозный согласился уступить Ливонию полякам с тем, чтобы сосредоточить все свои силы в борьбе со шведами для обратного завоевания балтийского побережья – Эстонии. Однако, к великому сожалению, этого не случилось.
Несмотря на то что русские двукратно отбили приступ шведов к Орешку, которых водил туда наш изменник князь Афанасий Бельский, в августе 1583 года послы Иоанна заключили со шведами перемирие на три года, причем за ними остались русские города, незадолго перед тем взятые у нас: Ям, Ивангород и Копорье. Это крайне невыгодное для нас перемирие было вызвано, несомненно, ввиду опасения новой войны с Польшей, а также и весьма тревожными вестями о восстании луговой черемисы в Казанской области, что требовало посылки туда значительных воинских сил; восстание в Казанской области постоянно поддерживал крымский хан, хотя, к счастью для нас, в наступившие тяжелые годы борьбы Иоанна с Баторием крымские татары ничем другим нам вредить не могли, так как принимали участие, по приказанию султана, в войне с Персией.
Потеряв Ливонию и балтийское побережье и убедившись, что поляки и шведы превосходят нас в ратном искусстве, Иоанн, несмотря на ужасные потрясения, пережитые им, отнюдь не оставлял мысли вновь стать твердой ногой на Балтийском море, причем рассчитывал достигнуть этого в союзе с каким-либо европейским государством, которое снабдило бы нас плодами западного искусства. Для этого он решил обратиться к своей давней приятельнице – Елизавете Английской, очень дорожившей дружескими отношениями с Иоанном и для поддержания их оказывавшей ему большие учтивости; так, летом 1581 года она прислала царю своего врача Роберта Якоби, причем писала: «Мужа искуснейшего в исцелении болезней уступаю тебе, моему брату кровному, не для того, чтобы он был не нужен мне, но для того, что тебе нужен. Можешь смело вверить ему свое здравие. Посылаю с ним, в угодность твою, аптекарей и цирюльников, волею и неволею, хотя мы сами имеем недостаток в таких людях».
Пользуясь этими добрыми отношениями с Елизаветой, Иоанн решил отправить к ней в августе 1582 года дворянина Феодора Писемского, которому было наказано предложить королеве наступательный союз против Польши, а также и начать дело о сватовстве самого царя к ее племяннице – 30-летней девице Марии Гастингс, на которую указал Грозному как на подходящую для него невесту прибывший из Англии лекарь Роберт Якоби. Посланный должен был по последнему поводу сказать Елизавете: «Ты бы, сестра наша любительная, Елизавета королевна, ту свою племянницу нашему послу Феодору показать велела и парсону б ее (изображение) к нам прислала на доске и на бумаге для того: будет она пригодиться к нашему Государскому чину, то мы с тобой, королевной, то дело станем делать, как будет пригоже». При этом Иоанн, с присущей ему обстоятельностью, приказал Писемскому взять меру роста Марии Гастингс и рассмотреть хорошенько, дородна ли она, бела или смугла, узнать, каких она лет и прочее. В случае, если скажут, что Иоанн уже женат на Марии Нагой, то Писемский должен был отвечать: «Государь наш по многим государствам посылал, чтобы по себе приискать невесту, да не случилось, и государь взял за себя в своем государстве боярскую дочь, да не по себе; и если королевнина племянница дородна и такого великого дела достойна, то государь наш, свою отставя, сговорит за королевнину племянницу». Затем Писемский обязан был передать, что Мария непременно должна принять православие, равно как и те бояре и боярыни, что с ней приедут, иначе им нельзя будет жить при царском дворе; он должен был передать также, что после Иоанна на престол вступит сын его Феодор; дети же от Марии Гастингс получат уделы, а иначе делу статься нельзя.
Писемский был принят Елизаветой 4 ноября в ее загородном дворце Виндзоре отменно любезно; она с веселой улыбкой спрашивала посла о здоровье Иоанна, но затем очень долго заставила его ждать второго приема, хотя и оказывала ему разные знаки внимания. Между прочим ее вельможи предложили ему поехать поохотиться на оленей на заповедные острова. На это Писемский вежливо и с достоинством отвечал: «На королевнине жалованье много челом бью, а гулять ездить теперь не приходится, потому: присланы мы от своего государя к королевне по их великим делам; мы у королевны на посольстве были, а Государеву делу до сих пор и почину нет; да нынче же у нас пост, мяса мы не едим; и нам оленина к сему пригодится?» Но когда послу сказали, что его отказ огорчит королеву, то он поехал на охоту. Только в половине декабря в селе Гринвич Писемский имел свидание с английскими министрами и говорил с ними о союзе против Польши, причем просил помощи как ратными людьми и казной, так и тем, чтобы королева велела отпускать к государю снаряд огнестрельный, доспехи, серу, нефть, медь, олово, свинец, мастеров всяких, ратных и рукодельных людей, за что обещал от имени Иоанна свободно пропускать всякие товары из Московского государства. Министры отвечали на это уклончиво: говорили, что на союз согласны, но вначале Елизавета должна попробовать примирить Иоанна с Баторием путем посредничества, и требовали за это, чтобы русские торговали исключительно с одними англичанами, а купцов других стран к себе не пускали. Конечно, в посредничестве Елизаветы не было надобности, так как мир с Баторием был уже заключен, а нам нужен был наступательный союз, с целью начать новую войну из-за Ливонии. На предложение же предоставить право исключительной торговли в России одним англичанам Писемский весьма основательно отвечал, что так как Англия не может жить только торговлей с одной Русской землею, «то и русским людям об одном английском торгу пробыть нельзя же».
Так же неудачно окончилось и дело о сватовстве. Елизавета, без сомнения, страшась отдавать племянницу за Грозного ввиду его нрава, а также и потому, что получила известие о рождении у Марии Нагой в это время сына – царевича Димитрия, отвечала Писемскому: «Любя брата своего, вашего государя, я рада быть с ним в свойстве; но я слышала, что государь ваш любит красивых девиц, а моя племянница некрасива, и государь ваш навряд ее полюбит. Я государю вашему челом бью, что, любя меня, хочет быть со мной в свойстве, но мне стыдно списать портрет с племянницы и послать его к Царю, потому что она некрасива, да и больна, лежала в оспе, лицо у нее теперь красное, ямоватое; как она теперь есть, нельзя с нее списывать портрета, хоть давай мне богатства всего света»[22]. Но Писемский объявил на это, желая в точности исполнить данный ему наказ, что будет ждать, пока Мария Гастингс вполне не оправится, и добился того, что в мае 1583 года он увидел ее в саду, где мог рассмотреть как следует. «Мария Гастингс, – доносил он Грозному, – ростом высока, тонка, лицом бела, глаза у нее серые, волосы русые, нос прямой, пальцы на руках тонкие и долгие». После смотрин Елизавета обратилась к нему со словами: «Думаю, что государь ваш племянницы моей не полюбит; да и тебе, я думаю, она не понравилась?» Но Писемский отвечал на это: «Мне показалось, что племянница твоя красива; а ведь дело это становится судом Божиим».
При таких обстоятельствах хитроумная королева написала Иоанну самое ласковое письмо, которое поручила передать отъезжавшему Писемскому, но вместе с ним отправила и своего посла Боуса, давши ему очень трудный наказ: добиться от Иоанна права исключительной торговли для Англии и вместе с тем отклонить его как от заключения наступательного союза, так и от брака с Марией Гастингс.